Результаты поиска

Зубакин В.А. Глобальный энергопереход: мифы и реальность Image: http://russian.people.com.cn/n3/2019/0102/c31518-9533832-4.html Аннотация: автор настаивает на принципиальной неисчерпаемости основных природных ресурсов, доступность которых для человечества ограничивается только уровнем научно-технического и социального развития в данный момент; исключением из этого правила является проблема глобального потепления, порождающая катастрофические изменения климата; в качестве основных направлений энергоперехода раскрываются повышение энергоэффективности и развитие возобновляемых источников энергии, в том числе в России   Ключевые слова: энергетический переход, изменение климата, Парижское соглашение, декарбонизация, энергоэффективность, энергосбережение, возобновляемые источники энергии   Сведения об авторе:   Зубакин Василий Александрович – доктор экономических наук, заведующий кафедрой возобновляемых источников энергии РГУ нефти и газа (НИУ) имени И. М. Губкина. Автор более 60 научных работ по вопросам экономики и прогнозирования энергетики. Автор романов «Жестяной пожарный» и «В тени трона». Член Литературной академии премии «Большая книга». Email: zubakinva@gmail.com Global energy transition: myths and reality   Abstract : the author insists on the fundamental inexhaustibility of basic natural resources, the availability of which for humanity is limited only by the level of scientific, technical and social development at a given moment; an exception to this rule is the problem of global warming, which gives rise to catastrophic climate change; increasing energy efficiency and developing renewable energy sources, including in Russia, are revealed as the main directions of the energy transition.   Keywords:  energy transition, climate change, Paris Agreement, decarbonization, energy efficiency, energy conservation, renewable energy.   About the author: Zubakin Vasily Aleksandrovich – Doctor of Economics, Head of the Department of Renewable Energy Sources of the Russian State University of Oil and Gas (NRU) named after I. M. Gubkin. Author of more than 60 scientific papers on economics and energy forecasting. Author of the novels The Tin Fireman and In the Shadow of the Throne. Member of the Literary Academy "Big Book" Prize. Email: zubakinva@gmail.com   40 лет назад, поступив в аспирантуру, я зачитывался книгами супругов Медоуз "Пределы роста" и "За пределами роста". Мир был на краю катастрофы из-за перенаселения, загрязнения и исчерпания всех природных ресурсов, так мне казалось. В прошлом году в журнале «Историческая экспертиза» мне попались публикации Владимира Видеманна (1) , проникнутые подобным алармизмом (не берусь обсуждать социологические, исторические и политологические аспекты этих статей - тут я не специалист). Однако на сегодняшний день моя картина мира совсем другая: в мире нет исчерпанных ресурсов, есть только достигнутый уровень прогресса технологий, и всегда есть возможность перейти на следующий уровень и решить проблемы. Именно это можно найти в книге Джулиана Саймона «Неисчерпаемый ресурс» (2) . Согласно Саймону, мир отнюдь не находится на грани вымирания/уничтожения/истощения. Всё становится лучше со временем, и воздух чище, и люди здоровее, да и виды не вымирают, а находятся в постоянном процессе возникновения-приспособления-отмирания. "Любой прирост населения означает появление новых проблем. Но ведь именно люди и решают проблемы. Главным источником прогресса являются знания, а препятствие: отсутствие воображения. Изначальный и неисчерпаемый ресурс Земли — это люди, умелые, знающие, исполненные воодушевления и надежды, которые напрягают свои силы и воображение, чтобы сделать жизнь лучше не только для себя, но и для общества в целом." (Дж. Саймон. Неисчерпаемый ресурс) Существует множество подтверждений правоты Дж.Саймона. 130 лет назад ученые утверждали, что уже к середине двадцатых годов 20 века Москва и Париж будут завалены конским навозом едва ли не на полметра, но появились автомобили - и проблема решена. Благодаря изобретенной технологии капельного орошения Израиль из страны-импортера превратился в экспортера сельскохозяйственной продукции. Традиционные нефтяные месторождения западной Сибири иссякают, но на глубине 2-3 км есть там так называемая «Баженовская свита» - нефтеносные сланцы с гигантскими запасами в размере 2 триллионов баррелей нефти. Однако в последние десятилетия человечество осознало глобальную угрозу своему существованию, и эту угрозу невозможно преодолеть локальными научно-техническими нововведениями, требуется мобилизация всех стран мира. Речь идет об изменении климата в результате глобального потепления, и это требует осуществления так называемого «Энергетического перехода». Редакция журнала «Историческая экспертиза» в этой связи предоставила ряд вопросов, на которые я попытался ответить.   1)       Существует активно продвигаемое утверждение, что декарбонизация энергетики – это мертворожденная идея западных «зеленых», что успехи в этом направлении стран ЕС основаны лишь на массированных финансовых вливаниях со стороны государства, что на самом деле все эти альтернативные источники энергии убыточны, газу-нефти-углю нет альтернативы.   Источник этого утверждения - ежегодные выступления некоторых лиц на Санкт-Петербургском экономическом форуме, усердно разгоняемые в медиасфере «учеными» и «аналитиками». Позицию эту можно понять, если принять во внимание раскрученные мегапроекты добычи углеводородов на Крайнем Севере с объемами инвестиций в десятки триллионов рублей и пиком добычи в 40-е годы 21 века, когда по всем прогнозам в результате энергоперехода в мире радикально сократится потребление нефти и нефтепродуктов. Разумеется, держатели этих проектов вынуждены доказывать отсутствие антропогенного влияния на процессы изменения климата, отсутствие альтернативы углеводородам в ближайшие 50 лет и все прочее. Как говорится - «nothing personal just business». Общее консенсусное мнение мирового научного сообщества сформулировано так (3) : • Неоспоримо, что влияние человека привело к потеплению атмосферы, океана и суши • Влияние человека привело к потеплению климата с беспрецедентной, за по крайней мере последние 2000 лет, скоростью • Наблюдаемое потепление вызвано выбросами парниковых газов в результате деятельности человека В рамках Парижского соглашения договорились, что переход на траекторию роста температуры на 1,5°C снижает риски неблагоприятных климатических изменений и, конечно, соответствует задачам и потребностям человечества, позволяя снизить громадные экономические потери. На этот счет не должно быть иллюзий. Потери от неблагоприятных погодных явлений, частота которых растет под влиянием изменения климата, - гигантские. Достаточно вспомнить паводковые наводнения в нашей стране этой весной. Общепризнанно, что потепление даже на 1°C может быть сопряжено с потерями глобального ВВП на 12%. При этом все рассуждения о якобы «выгодах» для России от глобального потепления не требуют даже обсуждения: исчезновение вечной мерзлоты разрушает уже построенные сооружения (в том числе трубопроводы) на Севере, стало проблемным строительство «зимников» и соответственно, снабжение многих объектов нефтегазового сектора; появился даже новый термин - «нервозность» климата - рост частоты экстремальных погодных явлений, приводящих к человеческим жертвам и гигантским экономическим потерям. В этой связи особенно «умиляют» слова Александра Маркова (4) : «Если поднимется уровень моря на 20 сантиметров, это уже затопит какие-то огороды в Бангладеш, и там, может, кто-то и погибнет». Речь идет не об «огородах», глобальное потепление порождает турбулентность («нервозность климата»!), амплитуда штормовой активности растет, и ураган, аналогичный «Катрине» в США (1800 погибших, 125 млрд долл. ущерба) на территории Бангладеш приведет к жертвам, исчисляемым миллионами людей.   2)      Какова реальная ситуация в странах Запада?   Энергопереход по всем направлениям декарбонизации - повышение энергоэффективности, отказ от ископаемого топлива, развитие ВИЭ, электротранспорт - идет с опережением плановых графиков, за исключением развития водородной энергетики, где технологические проблемы пока еще не решены полностью и экономический успех еще не достигнут. Однако это - не отказ от водородной энергетики, а только замедление, которое может смениться ускоренным ростом в случае появления дешевых и эффективных технических решений, как это было уже в остальных секторах «зеленой» энергетики. Самое главное достижение стран Запада в области декарбонизации - это повышение энергоэффективности, особо наглядное на фоне снижения энергоэффективности экономики России. Есть известная поговорка: There are three things you can watch forever: fire, water, and other people working; бесконечно можно смотреть на три вещи: как горит огонь, как течет вода и как работают другие люди. Я бы добавил еще: и как на Западе занимаются энергоэффективностью и энергосбережением. В Калифорнии невозможно построить здание, если крыша - НЕ белого цвета (борьба с летним пиком потребления электроэнергии из-за кондиционеров и холодильников); ежегодно в Европе продается более 3 МИЛЛИОНОВ тепловых насосов (в России статистика отсутствует, но разница - в 3 ПОРЯДКА). В тексте «Европейской зеленой сделки» развитию ВИЭ уделено несколько абзацев, а вот ремонту школьных помещений - несколько страниц, т.к. школы - это самые массовые по площади общественные помещения, повышение уровня их энергоэффективности дает экономию местных бюджетов, снижение заболеваемости учащихся и дополнительный заработок малого бизнеса, который этот ремонт осуществляет. В Европе становится сложным встретить электрическую лампу накаливания, повсюду - датчики движения для включения освещения, а классический терморегулятор «форточка» исчез напрочь. В России есть только один регион, где системно занимаются энергосбережением, и это Татарстан, где такая деятельность не прекращалась со времен СССР, и там - реальный успех, но это - исключение, к сожалению, подтверждающее правило.   3)     Занимаются ли в Китае и в других странах «глобального Юга» развитием солнечной и других видов альтернативной энергетики?   Китай - мировой лидер в области «зеленой» энергетики по объемам строительства и ввода энергетических мощностей; использование технологий, разработанных на Западе, умноженное на эффект масштаба и на механизм планового хозяйства и партийной коммунистической дисциплины - привели к совершенно фантастическим результатам. Источник: https://www.irena.org/-/media/Files/IRENA/Agency/Publication/2024/Mar/IRENA_RE_Capacity_Statistics_2024.pdf?rev=a587503ac9a2435c8d13e40081d2ec34   В прошлом Китай в больших количествах и по низкой цене экспортировал одежду, мебель и бытовую технику. Теперь «экспортная триада» радикально изменилась: производство электроавтомобилей, литиевых и солнечных батарей стремительно развивались в Китае в последние годы, произошло насыщение внутреннего рынка и экспорт этой продукции показал скачкообразный рост. Это - очень энергоемкие отрасли промышленности, поэтому, несмотря на интенсивное развитие ВИЭ, по-прежнему доля угольной генерации в Китае остается весомой, хотя и уменьшается ежегодно. Доля низкоуглеродной атомной энергетики в Китае тоже растет, хотя и медленнее, чем доля генерации с использованием ВИЭ. Продукция китайского машиностроения идет в страны «глобального Юга» и обеспечивает энергопереход в этих странах, в том числе - преодоление «энергетической бедности» в Индии и Африке - путем строительства мегапопулярных «крышных» солнечных электростанций. Интересно, что бывшие страны СССР (Казахстан, Киргизия, Узбекистан, Азербайджан) стали в последнее время зоной экспансии Китайского энергомашиностроение: компании из Саудовской Аравии и ОАЭ ведут интенсивное строительство СЭС и ВЭС с использованием оборудования из Китая. (7) .   4)     Делается ли что-то в этом направлении в России?   Грустно, но Россия, а точнее - СССР - имели когда-то мировые лидерские позиции в сфере ВИЭ. В СССР в 50-е годы были тысячи малых ГЭС, потом - началось строительство уникальных гигантских ГЭС Ангаро-Енисейского каскада, и было мировое лидерство в области машиностроения для гидроэнергетики Приливная и геотермальная энергетика СССР были вполне на мировом уровне в части разработки технологии, в области фотоэлектрики - также вполне на мировом уровне (был запрос со стороны космической программы); до сих пор на Ай-Петри сохранились закладные элементы фундамента уникального, самого большого в мире ветроагрегата мощностью 5 мВт конструкции гениального инженера Ю.В.Кондратюка. Потом это технологическое лидерство было утрачено (исключение - разработки ФИАН в области фотоэлектрики). По потенциалу возобновляемой энергетики Россия не имеет равных в мире - есть ресурсы солнца, ветра, гидроэнергия, геотермальная, приливная и биоэнергия.  (5) . Для наглядности можно привести Республику Калмыкия: потенциал солнца и ветра там позволяет полностью покрыть все энергопотребление России, которое сегодня основано на атомной, газовой, угольной и гидрогенерации. Строительство ГЭС сдерживается из-за чувствительности к ставкам финансового рынка (длительный цикл строительства - 3–5 лет), дороговизной российского оборудования (неизбежной из-за мелкосерийности). Последняя приливная электростанция (Кислогубская в Мурманской области) продана на аукционе как металлолом, покупатели будут развивать на ее площадке рыбопереработку. Компания «Зарубежнефть» пытается оживить Мутновское геотермальное месторождение на Камчатке, есть некоторая активность по строительству малых ГЭС на Северном Кавказе. Проекты в области ветроэнергетики остановлены, так как прежние поставщики оборудования, на которых была ориентирована локализация (Сименс, Вестас, Лагервей) - ушли из России в рамках санкций, новые - из Китая - еще не успели развернуть свое производство (локализация является обязательным условиям для господдержки проектов ВИЭ). Оптимизм внушает только развитие солнечной энергетики на основе фотовольтаики. Российские производители сумели не только осуществить полную локализацию, но и достичь (благодаря разработкам ученых из ФИАН) конкурентоспособного уровня эффективности. При этом осуществляется экспорт оборудования в страны СНГ, хотя конкуренция с китайским оборудованием и арабскими инвестициями - требует больших усилий.   5)     Какова структура «зеленой энергетики»? Можно ли сказать, что главными друзьями человечества здесь являются солнце и вода, а воздух (ветер) и прочие играют незначительную роль.   Лидерство сейчас захватила солнечная энергетика, точнее фотовольтаика - основанная на прямом преобразовании солнечной энергии в электрическую. Кроме того есть тепловые электростанции, использующие энергию солнца (с помощью отражателей и концентратов энергии нагревается рабочее тело, вращающее паровую турбину); есть использование солнечной энергии для горячего водоснабжения. Идет непрерывный процесс технического прогресса, выражающийся в повышении выработки энергии на 1 кв. м площади солнечных панелей и их удешевлении. Для установки фотоэлектрических панелей используются не только крыши, но и стены, окна (прозрачные панели) и даже водоемы (плывучие солнечные электростанции). Второй по популярности технологией является ветроэнергетика, здесь ведущие тенденции — это укрупнение мощности ветроагрегатов (и следовательно, снижение удельных капиталовложений на мВт мощности), и выход в море - оффшорная ветроэнергетика позволяет экономить дефицитный ресурс - землю. Гидроэнергетика в мире продолжает развиваться, хотя в некоторых странах свободных гидроэнергетических ресурсов уже нет. Геотермальная энергетика - активно растет в странах с высокой активностью земных недр (Индонезия, Исландия, Новая Зеландия, Филиппины, Япония, Китай), хотя низкопотенциальные геотермальных ресурсы есть (и используются) во многих странах Европы. Очень перспективны приливная, волновая и биоэнергетика, но основные инвестиции сегодня идут в солнечную и ветровую энергетику. 6) Существует ли проблема утилизации солнечных батарей и батарей для электромобилей или это еще один пропагандистский «вброс»? Проблем нет, соответствующие технологии разработаны и уже используются. При утилизации солнечных батарей сначала осуществляется механическая разборка металлоконструкций (сбор металлолома), а потом - переработка: • Восстановление металлов - алюминий и серебро переплавляются и используются в производстве новых солнечных панелей или других продуктов; • Стекло из старых солнечных батарей перерабатывается и используется в производстве новых стеклянных изделий; • Полимерные материалы перерабатываются и используются в производстве пластиковых изделий, способствуя снижению потребления нефти и энергии. Для утилизации литий-ионных аккумуляторов есть два способа: пирометаллургический и гидрохимической. При использовании пирометаллургического метода пластмасса, раствор электролита, и графитный электрод сгорают в печи (для поддержания температуры плавления). Конечные вторичные продукты – металлы анода (в том числе цветные) находятся в составе шлака, который в дальнейшем используют в качестве добавки в бетон. Выделить литий в чистом виде при такой технологии не представляется возможным. При использовании гидрохимического метода удается получить вторичный литий. При этом осуществляется механическое измельчение батарей и реализуются химические процессы извлечения материалов – чёрных и цветных металлов (сталь, медь, алюминий), оксидов прочих металлов и карбоната лития. Завершим наш разговор тем, с чего начали: любые проблемы энергоперехода решаются в процессе технического прогресса, нужна только добрая человеческая воля. Есть и хорошая новость: Президентом Мексики (14-я по величине экономики страна с населением 127 миллионов человек) впервые в мире избрана ученый-климатолог Клаудия Шейнбаум. Как говорил В.И.Ленин в одной известной пьесе: «Так победим!» Т-каналы, посвященные декарбонизации:   1. Низкоуглеродная Россия ( https://t.me/LowCarbonRussia ) 📗Владелец - Башмаков И.А, д.э.н., лауреат Нобелевской премии мира по изменению климата, директор «Центра энергоэффективности — XXI век». ( https://cenef-xxi.ru/ ) Канал посвящен обсуждению возможных траекторий движения к углеродной нейтральности. В фокусе обсуждений: технологии; нормативно-правовая база; экономические стимулы и экономические стимулы и механизмы.   2. Michael Yulkin ( https://t.me/michaelyulkin ) 🧩Владелец - Юлкин М.А., эксперт Международного центра устойчивого энергетического развития под эгидой ЮНЕСКО, генеральный директор компании «КарбонЛаб». ( http://carbonlab-llc.com/ )   3. RenEn ( https://t.me/RenEnRus ) 🌳Возобновляемая энергетика.  Энергетические рынки. Только профессиональные новости и аналитика.   4. ESG World ( https://t.me/esgworld ) ♻️Новости, доклады, аналитика по теме ESG, изменения климата, энергоперехода.   5. ЭнергоА++ ( https://t.me/energoatlas ) ☘️Свидетельствуем и ускоряем энергопереход. Авторский канал Марии Степановой.   6. АРВЭ | Ассоциации развития возобновляемой энергетики ( https://t.me/rreda_official ) 🍃Информация об отрасли ВИЭ: новости, аналитика, мнения экспертов, инфографика.   7. Брызгунов. Энергопереход. ( https://t.me/winddir ) 🍀 Место возобновляемой энергетике в российской экономике?   8. ВИЭ и электротранспорт ( https://t.me/wind_power_russia ) ✳️О возобновляемой энергетике, электротранспорте, накопителях энергии и других передовых энергетических технологиях.   9. Электротранспорт в Азии ( https://t.me/elcar_asia ) 🔋Канал про электротранспорт, его развитие в Азии, электротранспортную инфраструктуру в данном регионе, автор канала, Давид Шапиро, директор по развитию компании «Смартрен». ( https://smartren.pro/ )   10. Хроники декарбонизации ( https://t.me/Decarbonization_RU ) 📚Канал, посвященный собственно «декарбонизации», проектам в области возобновляемой энергетики, зелёным технологиям, «водородной экономике» и т.п.   11. Декарбонизация Азии ( https://t.me/decarbanization_Asia ) Новости аналитики и мнения экспертов. Первы т-канал, посвященный процессам декарбонизации в странах Азии БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК   1.      Владимир В.Видеманн. Проблемы энергогенерации в эпоху антироста. – Историческая экспертиза, 23.03.2024 https://www.istorex.org/post/23-03-2024-vladimir-wiedemann 2.     Simon, Julian L The Ultimate Resource 2 (Paperback ed.). Princeton: Princeton University Press. 1996 (перевод на русский: Дж. Саймон. Неисчерпаемый ресурс. Изд «Социум», 2005 г.) 3.      IPCC Sixth Assessement Report (Шестой оценочный доклад Первой рабочей группы МГЭИК) 2021 https://www.ipcc.ch/report/ar6/wg1/ 4.      Александр Марков: «От экологических проблем в ближайшие сто лет мы не погибнем». - Историческая экспертиза, 28.02.2024 https://www.istorex.org/post/28-02-2024-aleksandr-markov 5.      A.B. Chubais, V.A. Zubakin, A.E. Kopylov: Development of renewable energy in Russia. Technology and economics. M.: Tochka, 2020 (А.Б.Чубайс, В.А.Зубакин, А.Е.Копылов: Развитие возобновляемой энергетики в России. Технологии и экономика. М.: Точка, 2020) 6.     https://t.me/LowCarbonRussia Низкоуглеродная Россия 7.     https://t.me/decarbanization_Asia Декарбонизация в Азии "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Ludmila Isurin “Memory, Identity and Imagination” by Serguey Ehrlich Ludmila Isurin, Ph.D., Professor, The Ohio State University, USA At the time when Western academic thought is mostly guided by strict disciplinary divides and predominantly operates in the English language mode, with the latter often separating the Western academia from other schools of thought existing in the world, a recent work by Serguey Ehrlich “Memory, Identity, and Imagination: The structure of behavior from the perspective of Memory Studies” offers a rare insight into the mind of a Russian intellectual. I found this work fascinating: it is deeply interdisciplinary, it challenges the existent presuppositions in memory studies, and it is thought-provoking. In my reflection on this work, I will try to elaborate on all three points underlined above. First, in his essay, Ehrlich explores the interconnection between memory of the past and collective future thinking from the perspective of human behavior. By doing so, he grounds his argument in multiple disciplines, such as history, psychology, psychoanalysis, sociology, anthropology, folklore, literary studies, politics, and theology. Such broad approach not only provides much depth to his intellectual exploration, but also it takes the reader across disciplinary boundaries in an almost effortless way. Although the superficial reading of his suggestion that memory is a component of the guidance and control subsystems of behavior may not sound as a new one, if one thinks about multiple studies in Psychology (e.g., Proactive Memory or Memory and Evolution), the idea behind his approach would not fit one specific academic field. Rather, by outlining the four major points where memory becomes a component of the subsystem of behavior, such as 1) memory, identity, and imagination acting as a “molecule;” 2) triple-layered narratives as “atoms’ nucleus;” 3) three base mythic narratives as the core of the “nucleus” and 3) “fundamental particles” of base mythic narratives he proceeds to the in-depth discussion of each component of the proposed framework showing overarching connections between those components. Multiple examples from academic sources as well as from our knowledge of the world where we live makes his argument convincing and highly engaging. Moreover, the interdisciplinary approach undertaken by Ehrlich in his essay is not limited to the study of the phenomenon in question from multiple angles. He calls not only for stepping outside of one’s discipline, but he also calls for the intellectual exchange that transcends national borders. In his own words, “[t]here is a fundamental difference between material and spiritual production. The first one is a zero-sum game from the perspective of the limited natural resources of our planet; the second one is as unlimited as our imagination. We must share material products amongst us, spiritual ones are able to multiply in the minds of each and every one of us: ‘If you have an apple and I have an apple and we exchange these apples then you and I will still each have one apple. But if you have an idea and I have an idea and we exchange these ideas, then each of us will have two ideas.’ It is impossible to alienate ideas and hence, by their own nature, they cannot be the property of either a person or a group.” Through this metaphorical presentation of the intellectual exchange Ehrlich voices the need for scholars to unite their efforts to better understand memory of the past and imagination of the future in the world that becomes increasingly divided by politics and ideology. Second, in his discussion of the proposed framework, Ehrlich often challenges the well-established conceptions, such as a definition of history. In his view, “history has a double framework: experience-past and expectation-future” and that historians should act as prophets of the future. He takes a step further by offering imagination as the “reliable ‘asymmetric counter concept’ of memory” of the past. Moreover, he challenges some old-fashioned terminology, such as “the stubborn devotion of intellectuals to the outdated” concept of modernity, “which is a derivation from the Latin adverb modo ‘presently, just now.’ For sure that name plays the deceptive role, because first of all we reflect the world existing ‘just now’ around us.” According to him, “that terminological pitfall is an important reason why we have not realized clearly how deep is the rupture between industrial and information stages. Therefore, we are not able to elaborate effectively the new forms of memory, identity, and imagination suitable to our global mode of existence.” Although the question, what makes collective memory different from history, is widely discussed in literature on collective memory and there seems to be a consensus that history is more objective than collective memory, Ehrlich undermines the latter by suggesting that “many historians are members of a ‘dishonest legion’ of scholars from different disciplines both in the humanities and natural science, who betray truth guided by such non-rational factors as rhetoric, propaganda, and personal prejudice.” It is hard to disagree with his reasoning. In my recent study on Russian collective memory (Isurin, 2017), I raised a similar concern by giving an example of Soviet historians, who were not free of ideological pressure and censorship. He proceeds further by saying that “ [i]t is true that all scholars as members of their mnemonic communities are affected by powerful narratives, which are based on national, class, religious, and other interests. Therefore, a historian must permanently make a choice between the universal narratives of science and the group memory narratives. When, for example, he/she is seriously engaging with his/her nation-state memory narratives he/she turns out to be an agent of national memory regardless to his/her investment in historical studies.” He concludes his statement with a witty comment that “some alchemists made a contribution to the early stages of chemistry development, but that does not allow them to be called ‘chemists,’” which is just another illustration of Ehrlich’s engaging writing. Third, I found a few lines of thinking offered in this paper thought-provoking. According to Ehrlich, a trauma of early humankind, such as cannibalism or bringing one’s own children as sacrifice to gods, becomes a “collective primal trauma” that leads to certain behavioral patterns in modern times and in modern democratic societies. He cites examples of American soldiers involved in mass torture in Vietnam and Iraq, hazing rituals in American college fraternities, or the “efforts of German elites to cure their society from venomous Nazi heritage…., which is now under a threat from the growing popularity of far-right.” Thus, Ehrlich believes that “the one of important duties of academia should be working through the ‘metaphysical guilt’ (Karl Jaspers) of the Stone Age, the collective primal trauma inherited of cannibalistic practice of hunter-gatherers, which unfortunately still not discussed in current memory studies.” Indeed, through my extensive reading of literature in the field of collective memory, this is the first time I came across such a proposition, and it made me stop for a moment and think more about it. Such violent behaviors are later discussed within the opposition of “we vs. others,” a common theme in national memory construction, where one group pushes against the “other,” a group that is viewed as inferior to the values of another group. Here he looks at such behaviors on a national scale. Ehrlich brings up a very important – albeit not comfortable to many Westerners – idea, cited from Benda (2011), that “the citizens of democratic nation-states are more prone to wage wars than the subjects of medieval monarchs,” and reminds the reader of the slogan of French monarchists: “Democracy is war.” The discussion of the US external interests that are dominant over the moral values and that shaped the US foreign policy in the last few decades adds a valuable angle to the discussion of violence and aggression in modern times. Ehrlich further elaborates on the idea of the “other” that “must be presented as non-human monsters to whom the human treatment is unacceptable and instead deserve torture and humiliation” in order “to motivate ‘our people’ for such a ‘mortal combat’ for surviving.” This thought-provoking statement, although metaphorically expressed, makes one think about recent and current atrocities committed by one nation against another. All in all, this deeply intellectual – and somewhat philosophical work – presents an interesting take on memory studies, which may not be supported by some scholars, but it will certainly keep them engaged. Intellectual “food” is not always easy to digest but it does not mean that it should be excluded from our “diet.”

Henry L. Roediger, III and Olivia L. Jäggi Washington University in St. Louis 17.07.2023 Correspondence to: Henry L. Roediger, III Department of Psychological and Brain Sciences Washington University in St. Louis – Box 1125 One Brookings Drive St. Louis, MO 63130-4899 Fax: 314-035-7588 e-mail: roediger@wustl.edu In “Memory, Identity, and Imagination: The Structure of Behaviour from the Perspective of Memory Studies," Serguey Ehrlich provides a comprehensive summary on his view of the three topics in the title. Memory is of the past, identity is of the present, and imagination is of the future. Of course, the three topics are intertwined, because when we retrieve the autobiographical past, we do so using our current identity and, as many studies have shown, imagination fills in the gaps of memory and can lead to false memories (e.g., Goff & Roediger, 1998). Correspondingly, when we imagine the personal future, we use our current identity and project our memories from the past into the future (e.g., Szpunar et al., 2007; Schacter, 2012). Nonetheless, the tripartite separation of memory, identity, and imagination is useful, even if the categories can blend into one another in practice.              Another interesting metaphor Ehrlich advances is the understanding of memory, and especially collective memory, by using analogies from chemistry and physics. According to Ehrlich, memories are a subsystem of the guidance and control subsystem of behavior, and they are composed of molecules. In turn, these molecules are composed of three atoms (memory, identity, and imagination) and, in turn, each atom contains a nucleus that has three layers of schema (specific narratives, schematic narrative templates, and base mythic narratives). As if this were not enough to digest, the core of the nucleus has three fundamental particles representing three myths (the fairy tale, the heroic myth, and the myth of self-sacrifice). This framework provides much food for thought; we will leave it to other writers to address whether it will provide a fruitful avenue for understanding memory in general and collective memory in particular. One overarching goal of Ehrlich’s article is to advocate the creation of a global identity for all people in the world. An individual’s identity should be, by this view, that “I am a person of this world” – a member of the broader collective. In this sense, collective memory should become globalized and transnational. However, humans have many identities – they may identify with their family, their schools, their religions, their sports teams, their towns or cities, their states or provinces, or their countries, to name but a few. We carry all these identities simultaneously, adopting one or the other as the need and context arises (e.g., attending a church service or a sporting event). However, in the quest for a global identity, one competing identity stands out as a roadblock: national identity. The modern nation state, commonly referred to as a country, is only 200-300 years old, yet it has become a powerful source of identity for people all over the world. People are proud to be French or Russian, or Argentinian, or Chinese, and so forth. When countries’ teams are introduced at the opening ceremonies of the Olympic Games, they proudly wave their flags and the corresponding segment of the crowd erupts with cheers, exemplifying a moment of pure (if benign) nationalism. Americans, for one, often chant “USA, USA, USA …” as their team arrives or competes. Of course, nationalism can be pernicious, and often is. Russia (or at least Putin) regards Ukraine as part of their/his nation and invades in a ruthless attack; China regards Taiwan as a part of China and may invade someday to force a return (and an international crisis). Yet people of both the Ukraine and Taiwan regard themselves as belonging to an independent, democratic country, with no desire to be overrun and incorporated into their totalitarian neighbor. How strong is nationalism as a force, and can it be overcome to form the global identity that Ehrlich envisions? He remarks that we must imagine our identity as a global citizen in the future, saying that we must “systematically work on reshaping obsolete national identity into [a] global one: ‘I am a human being’ must be the prevailing identification of everyone” (Ehrlich, pg. 8). That statement is easy to write, but much harder to achieve. Our research indicates that overcoming nationalism is likely to be a difficult and enduring problem, and one that is greater in some countries than others. We have developed a technique that provides an indirect indicator of nationalism. This technique relies on the phenomenon of collective overclaiming, first identified in small groups by Ross and Sicoly (1979). They studied groups such as married couples and basketball teams. They would interview married couples separately and ask questions about personal effort, such as how often each would take out the trash or change the baby’s diapers. In the case of basketball teams, they would ask the active players on the winning team soon after a game how much of the effort to the victory was due to their personal performance. In both cases, people were asked to rate their effort in terms of percentage, on a scale from 0 to 100. In both cases, when the individual percentages were totaled, they exceeded 100%; hence, people generally overclaim their own effort in any joint performance. One reason for this pattern is the availability effect, as it was called by Tversky and Kahneman (1973): when some information comes easily to mind, it is over-represented in our judgments. In this context, a person (say, a husband) may have recollections of how often he changed the baby’s diapers but might not be aware of how often his wife changed the diapers, and vice versa. Later research on collective overclaiming showed that the larger the group, the greater the amount of overclaiming (Schroeder et al., 2016). We used this prior research as a springboard to ask about collective overclaiming in much larger groups: nation states. In our first study, we piggybacked a single question into a survey of university students in 35 countries. The survey, conducted by James Liu and many others (Liu et al., 2009) was about world history, with questions about many places, events and people ranging over the past 1000 years. Near the end of the survey, we (Zaromb et al., 2018) inserted the question “what contribution do you think the country you are living in has made to world history?” The 6,831 students representing 35 countries in the sample provided an estimate on a scale from 0 to 100, with 0 indicating that no contributions were made from the students’ country and 100 indicating that all contributions were made from their country. With the critical question appearing near the end of the survey, we thought students’ ratings might be moderated by the fact that most of the questions preceding the critical one almost entirely reflected contributions from countries besides their own. That did not seem to happen. The senior author of that paper (and first author of this one) had predicted that we would find massive overclaiming, but he also believed that people from the United States would stand out in collective overclaiming due to the trope that permeates his country representing “a city on a hill” (Van Engen, 2020), or a beacon to democracy to which other countries may admire and emulate. James Wertsch, our colleague, predicted that Russia would stand out. He was right and we were wrong. Presented in Table 1 is the mean percentage estimate from each country, the number of participants who filled out the survey, as well as the 95% confidence interval surrounding the mean. Students of ten countries claimed over 40% responsibility for their country’s contribution to world history, led by Russia at 61% and the United Kingdom at 55%. The students from the United States claimed, on average, 30% responsibility for world history, which is ridiculously high considering that the American continent was “discovered” by Europeans only a few hundred years ago. University students probably know more about world history than the general population, so estimates from a random sample of people in each country may produce even greater estimates of responsibility. The total responsibility claimed by students of just 35 countries was not less than100%, as it should be with so many countries missing, but 1,156%! Keep in mind that the United Nations includes 193 nations, with a few others missing (North Korea, Palestine), so with estimates from all countries, the total would be orders of magnitude higher. These results show great levels of what we have called national egocentrism or even national narcissism (Roediger et al., 2022; Zaromb et al., 2018). Such results show great national pride, and this pride may inhibit any attempt to have people identify with the entire world. Because of the availability heuristic and the fact that people are steeped in the history of their own country in every educational system, information about their own country will be much more available to them relative to considerations of the entire world. How might such collective overclaiming or national narcissism be moderated? Prior research that has asked people to explicitly consider the contribution of other entities (people for small groups), they will moderate their own claims of responsibility and elevate others. We tried this tactic in another large-scale study that asked people about their memories of World War II (Roediger et al., 2019). Of course, we mean “memory” in the sense of collective memories, because few if any of our participants had personal memories of the war. We asked people in 11 countries (8 Allied, 3 Axis countries) to fill out a questionnaire that asked a number of questions, only some of which are relevant here. The Allied countries included in the survey were Australia, Canada, China, France, News Zealand, Russia, the United Kingdom, and the United States. We asked participants from these 8 Allied countries, on a scale from 0 to 100%, to rate their country’s responsibility to the victory of World War II. We also asked participants from three Axis powers (Italy, Japan, and Germany) about their influence on the losing side, but we will not discuss those data here. In Figure 1, we show the data from people in the 8 Allied countries to the question described above. The leftmost bars in the graph indicate the average percent contribution to the victory of the war when participants rated their own country in an isolated context. Three countries – the Soviet Union, the United States, and the United Kingdom – all claimed more than 50% credit for the victory in World War II, at (respectively) 75%, 54%, and 51%. As in the data shown in Table 1, the Soviet Union (represented here by people from Russia) stands out as claiming great responsibility for the victory. Certainly, that claim can be justified in terms of the European theater of the war, if not in Asia and the Pacific theater. Still, people in just these three countries claimed 180% of victory in the war, and people in all 8 countries claimed 309%. Considering how many people from other countries fought in the war on the Allied side besides the ones included in our study, this is certainly another example of massive collective overclaiming.              Since prior evidence has shown that overclaiming can be reduced if people consider and estimate others’ contributions to the same event or task, we also asked our participants to assess their own country’s contribution in relation to others’ contributions. Participants were given the names of the 8 Allied countries included in the survey, as well as an “other” category, meaning other countries’ contributions. Each option had a box next to it where participants could enter a percentage; they could only proceed to the next question once the total added up to 100%. The center bars in Figure 1 show that every country moderated their claimed amount of responsibility when required to consider other countries’ contributions. Australia, Canada, China, and New Zealand reduced their share of responsibility by more than half when the question required participants to consider the other countries’ contributions, and France and the United Kingdom came close to dropping by half as well. Russia and the United States represented the exceptions, with the United States dropping from 51% to 29%, and the Soviet Union dropping from 75% to 64%, a mere 11% adjustment. Once again, Russia stands out in collective overclaiming relative to other countries, despite being forced to explicitly consider other countries’ contributions. Even in this condition, the total of the 8 Allied countries added up to 191%, so overclaiming was – although moderated – not fully eliminated.            The last bars in Figure 1 show the contribution to the victory of the war for each country based on the average ratings from participants from the other countries. That is, using the U.K. for example, the average in the third column is that of people of the other ten countries other than people of the U.K. Now the total of the 8 Allied countries adds up to only 86%, indicating that the previously observed collective overclaiming did not really extend beyond the nation. See Roediger et al. (2019; 2022) for a more detailed discussion of the studies described here.              The point for present purposes is to demonstrate how powerful collective overclaiming can be in a national context. Russians, in particular, seem particularly prone to such overclaiming in our studies (see Abel et al., 2019). Thus, ironically, Ehrlich’s native country may present one of the greatest examples of nationalism and possibly one of the greatest impediments to taking a global perspective, although we think that it will be difficult for people in all countries to take on a global perspective. After all, leaders of most countries are trying to increase national pride and nationalism rather than reduce it, and it is difficult to mobilize people about global threats such as climate change or nuclear war. We agree with Ehrlich that encouraging people all over the world to take a global perspective and to see humanity as unified is a critical goal. As he writes, “Industrial Modernity, an identity ‘container’ of which is the nation-state, has led to the emergence of nuclear threat, growing environmental degradation, social inequality, and other global challenges, which cannot be resolved within the national framework” (Ehrlich, pg. 6). The critical question is how we get from where we are – rampant nationalism – to where we should be –a global identity. Our hope is that the global identity would be most individuals’ primary identity, taking precedence over the nation, the region, or the city they live in. Yet, given where we are, this is a difficult task. It is true that people have become identified with their nations in a relatively short time period, mere hundreds of years since nations were invented, but such identity has taken hold of people. As Ehrlich and previously Benedict Anderson (2006) have noted, nations are “imagined communities.” So, perhaps we can use imagination, which Ehrlich advocates as part of future thinking, to imagine ourselves as part of the global community. One mechanism, as we have pointed out in this chapter, is to get people to think about their countries in a broader, global context. That form of imagining at least has been shown to tamp down collective overclaiming. Another method, a trope of fiction perhaps, is to perceive an outside threat such as an asteroid or meteor coming at the earth that would affect our existence, as in the American movies “Don’t Look Up” and “Meteor: First Impact.” Of course, climate change already presents a global existential threat, and it has been exceptionally difficult to mobilize people to address this challenge even on a national scale. How might we address climate change in a globalized context? It seems daunting, to say the least, but it is not a lost cause just yet: during the height of the pandemic, the European Commission approved a set of policies that aim to reduce greenhouse gas emissions in Europe, with the goal of making it a climate-neutral continent by the year 2050 ( A European Green Deal , n.d.). This is a great example of collaboration beyond national borders and – if successful – will be an important step towards the preservation of our planet (and, consequently, the members of our global community). While most people do not identify as global citizens just yet, this type of cooperation between countries could be a promising first step towards a more globalized focus in our nations’ policies and imagined futures. References Abel, M., Umanath, S., Fairfield, B., Takahashi, M., Roediger, H. L., & Wertsch, J. V. (2019). Collective memories across 11 nations for World War II: Similarities and differences regarding the most important events. Journal of Applied Research in Memory and Cognition , 8 (2), 178–188. https://doi.org/10.1016/j.jarmac.2019.02.001 A European Green Deal . European Commission. (n.d.). https://commission.europa.eu/strategy-and-policy/priorities-2019-2024/european-green-deal_en Anderson, B. (2006). Imagined communities: Reflections on the origin and spread of nationalism . Verso books. Goff, L. M., & Roediger, H. L. (1998). Imagination inflation for action events: Repeated imaginings lead to illusory recollections. Memory & Cognition, 26 , 20-33. Liu, J. H., Paez, D., Slawuta, P., Cabecinhas, R., Techio, E., Kokdemir, D., Sen, R., Vincze, O., Muluk, H., Feixue Wang, & Zlobina, A. (2009). Representing World History in the 21st Century: The Impact of 9/11, the Iraq War, and the Nation-State on Dynamics of Collective Remembering. Journal of Cross-Cultural Psychology, 40(4), 667–692. https://doi.org/10.1177/0022022109335557 Roediger, H. L., Abel, M., Umanath, S., Shaffer, R. A., Fairfield, B., Takahashi, M., & Wertsch, J. V. (2019). Competing National Memories of World War II. Proceedings of the National Academy of Sciences , 116 (34), 16678–16686. https://doi.org/10.1073/pnas.1907992116 Roediger, H. L., Putnam, A. L., & Yamashiro, J. K. (2022). National and state narcissism as reflected in overclaiming of responsibility. National Memories , 209–235. https://doi.org/10.1093/oso/9780197568675.003.0011 Ross, M., & Sicoly, F. (1979). Egocentric biases in availability and attribution. Journal of Personality and Social Psychology, 37 (3), 322–336. https://doi.org/10.1037/0022-3514.37.3.322 Schacter, D. L., Addis, D. R., Hassabis, D., Martin, V. C., Spreng, R. N., & Szpunar, K. K. (2012). The future of memory: remembering, imagining, and the brain. Neuron, 76(4), 677–694. https://doi.org/10.1016/j.neuron.2012.11.001 Schroeder, J., Caruso, E. M., & Epley, N. (2016). Many hands make overlooked work: Over- claiming of responsibility increases with group size. Journal of Experimental Psychology: Applied, 22 (2), 238–246. https://doi.org/10.1037/xap0000080 Szpunar, K. K., Watson, J. M., & McDermott, K. B. (2007). Neural substrates of envisioning the future. Proceedings of the National Academy of Sciences , 104 (2), 642–647. https://doi.org/10.1073/pnas.0610082104 Tversky, A., & Kahneman, D. (1973). Availability: A heuristic for judging frequency and probability. Cognitive Psychology , 5 (2), 207–232. https://doi.org/10.1016/0010-0285(73)90033-9 Van Engen, A. C. (2020). City on a Hill: A History of American Exceptionalism . Yale University Press. https://doi.org/10.2307/j.ctvwcjf0t Zaromb, F. M., Liu, J. H., Páez, D., Hanke, K., Putnam, A. L., & Roediger, H. L. III. (2018). We made history: Citizens of 35 countries overestimate their nation's role in world history. Journal of Applied Research in Memory and Cognition, 7 (4), 521–528. https://doi.org/10.1037/h0101827 Table 1 - Estimated Contribution of Each Country to World Historya

< Назад Соколов Борис Вадимович доктор филологических наук Историк, публицист. Публикации автора: Соколов Б.В. Ущербные цифры. Почему официальные данные о потерях Красной Армии в Великой Отечественной войне далеки от реальности Соколов Б.В. Свет и тени генерала Ярузельского. Рец.: Черёмушкин П. Г. Ярузельский: испытание Россией. Изд. 2-е, расшир. и дополн. М.: АИРО-XXI, 2021. 394 с. e-mail: borddav@hotmail.com < Предыдущий Следующий >

< Назад Пахомова Лидия Юрьевна Кандидат исторических наук Научный сотрудник, Центр по изучению истории многонациональной Австрийской империи, Отдел истории славянских народов Центральной Европы в Новое время, Институт славяноведения РАН (Москва) Публикации автора: Пахомова Л.Ю Рец.: Rauscher W. Die fragile Großmacht. Die Donaumonarchie und die europäische Staatenwelt 1866–1914. Frankfurt am Main: Peter Lang, 2014. // Историческая экспертиза. 2019. №2(19). С. 237-247. e-mail: Lydia.pakhomova@gmail.com < Предыдущий Следующий >

< Назад Готовцева Анастасия Геннадьевна Доктор филологических наук, профессор Российский государственный гуманитарный университет (Москва). Профессор, кафедра литературной критики Публикации автора: Готовцева А.Г. Искусство непонимания. Рец.: Балакин А.Ю. Близко к тексту: разыскания и предположения: [статьи 1997–2017 годов]. СПб.: ООО «Издательство Пальмира», 2017. 357 с. // Историческая экспертиза. 2018. №4(17). С. 336-340. e-mail: brunhilda@yandex.ru < Предыдущий Следующий >