Результаты поиска

См.: О проекте "Мониторинг исторической политики" Хроника исторической политики: - январь 2020 - декабрь 2019 - ноябрь 2019 - октябрь 2019 - сентябрь 2019 - август 2019 - июль 2019 - май 2019 - апрель 2019 - март 2019 - февраль 2019 - январь 2019 2 июня. Маршал Жуков. Публичное высказывание. Разрушившие бюст маршала СССР Георгия Жукова в Харькове вандалы «покрыли себя позором». «В Харькове сектористы и корпусисты снесли его бюст [маршала Георгия Жукова], они ничем не прославились, а покрыли себя позором», — заявил Кадыров. Он предположил, что своими действиями вандалы хотели «сделать жест в сторону Запада». Однако он подчеркнул, что в «повергнутом войсками Жукова» Берлине никто бы так не поступил. СМИ: Кадыров осудил разрушение памятника маршалу Жукову в Харькове https://www.rbc.ru/rbcfreenews/5cf40ca69a7947832f75b82b?from=newsfeed 2 июня. Пакт Молотова-Риббентропа. Коммеморация. Оригиналы пакта Молотова — Риббентропа на русском языке впервые выложены в открытый доступ. Также был опубликован скан секретного дополнительного протокола к Договору о ненападении 1939 года, который разграничивал сферы интересов СССР и Германии от Балтики до Черного моря. 30 лет назад подлинники этого документа не были обнаружены ни в советских, ни в зарубежных архивах. Впервые опубликованы советские оригиналы Договора о ненападении между Германией и СССР от 23 августа 1939 года. Как пояснили в фонде «Историческая память», разместившем сканы страниц на своем портале, изображения были предоставлены Историко-документальным департаментом МИД России и опубликованы в научном издании «Антигитлеровская коалиция 1939: формула провала». СМИ: «Это было неизбежным»: опубликован пакт Молотова — Риббентропа https://www.gazeta.ru/science/2019/06/02_a_12389503.shtml 2 июня. Историческая память. Коммеморация. Объявлены победители конкурса президентских грантов. На третьем месте по количеству победителей - проекты, направленные на сохранение исторической памяти, тут 193 победителя. СМИ: Проекты с плюсом. Объявлены победители конкурса президентских грантов https://rg.ru/2019/06/02/obiavleny-pobediteli-konkursa-prezidentskih-grantov.html 2 июня. Историческое наследие города. Коммеморация. Иркутск. В четверг в Иркутске появился необычный погост. За Преображенским храмом Иркутска- 50 ослепительно белых крестов. Это общественная организация содействия охране и защите памятников истории и культуры «Наследие» организовала пронзительную экспозицию — «Мемориал погибшим домам». Кресты и могилы символизируют то, что уже не вернуть. Или то, что погибает - 50 иркутских адресов. СМИ: Иркутске установили «Мемориал погибшим домам» http://vestiirk.ru/news/news_day/244824/?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop 4 июня. Правозащитное общество «Мемориал». Административный ресурс Правозащитная организация «Мемориал» уже много лет проводит конкурс для школьников «Человек в истории. Россия — ХХ век». И это одно из самых известных учебных соревнований в стране, но благодаря тому, как с ним борются. С 2016 года конкурс заинтересовал радикальные организации НОД и SERB, которые стали нападать на организаторов и участников. А с этого месяца учителей, которые помогают конкурсу «Мемориала», вызывают к директорам школ для встреч с людьми, представляющимися сотрудниками местных департаментов образования, региональной администрации или ФСБ. Эти люди настойчиво рекомендуют прекратить сотрудничество с «Мемориалом», для некоторых встреч приглашали даже школьников – об этом свидетельствует член правления Мемориала Ирина Щербакова. СМИ: «У детей возродился ужасный страх»: к учителям и школьникам пришли из ФСБ после конкурса «Мемориала» https://tvrain.ru/teleshow/vechernee_shou/u_detej_vozrodilsja_uzhasnyj-487020/?utm_term=487020&utm_source=facebook&utm_medium=social&utm_campaign=instant&utm_content=tvrain-main&fbclid=IwAR2JYPEZyOmd0kml0ufPvypMDINFZijdlKdMTyGJVbUkp9YC7_BlsVJns20 5 июня. Победа во Второй мировой войне. Высказывание. Официальный представитель МИД РФ призвала иностранных партнеров не преувеличивать свой вклад в победу над Третьим Рейхом. В среду, 5 июня, на брифинге в британском Портсмуте, где в настоящее время проходят торжества в честь 75-й годовщины высадки союзных войск в Нормандии, официальный представитель МИД Мария Захарова призвала не преувеличивать вклад партнеров Советского Союза в победу во Второй мировой войне. «Как отмечают историки, высадка в Нормандии не оказала принципиального влияния на исход Второй мировой и Великой отечественной войны. Он был уже предопределен в результате побед Красной Армии, прежде всего, под Сталинградом, Курском», — заявила Захарова. СМИ: Захарова в Британии заявила, что высадка в Нормандии не изменила хода войны https://news.rambler.ru/europe/41939843/?utm_content=rnews&utm_medium=read_more&utm_source=copylink 6 июня. Высадка в Нормандии. Высказывание. Глава МИД России Сергей Лавров заявил о решении об участии российской делегации в памятных мероприятиях в Нормандии. По словам министра, Москва приняла приглашение, но «по форме и содержанию не предполагается направление официальной делегации». Лавров пояснил, что Россию на памятных мероприятиях в Нормандии будет представлять дипломат из посольства РФ в Париже. СМИ: Россию на годовщине высадки в Нормандии будет представлять один дипломат https://polit.ru/news/2019/06/06/delegation/?fbclid=IwAR1AOOffWjGoFyY77nxv1OKtv0rJ0VU7rFc9u1_BhA7zPfNUL8MTWQuzzO8 7 июня. Пражская весна. Юридические инструменты Спустя 51 год события «Пражской весны» снова становится причиной разлада между государствами-правопреемниками тогдашней ЧССР и сегодняшней Россией, так как депутат Коммунистической партии России снова внес в Госдуму законопроект, согласно которому статус ветерана боевых действий должен также распространяться на участников советского вторжения в Чехословакию. В предложенной поправке вторжение 1968 года называется "подавлением попытки государственного переворота". Министр иностранных дел Чехии Томаш Петричек назвал вторжение 1968 года в своем сообщении в Twitter "явным нарушением международного права". Премьер-министр Словакии Петер Пеллегрини заявил, что предложенный законопроект не способствует "взаимному доверию и хорошему сотрудничеству между странами". СМИ: Die Welt: Прага и Москва спорят о 1968-м https://glavnoe.ua/news/n356993842-die-welt-praga-i-moskva-sporjat-o-1968-m 7 июня. Места погребения за пределами РФ. Юридические инструменты. Постановление от 7 июня 2019 года №739. Россотрудничество наделено правом использовать средства федерального бюджета на поддержание и сохранение находящихся за рубежом мест погребения, имеющих для России историко-мемориальное значение. СМИ: О финансировании восстановления находящихся за рубежом мемориальных комплексов, имеющих для России историческое значение http://government.ru/docs/37020/ 8 июня. Великая отечественная война. Коммеморация. В Тверской области 8 июня начала работу Международная военно-историческая поисковая экспедиция «Ржев. Калининский фронт». Участников и организаторов события приветствовал губернатор Игорь Руденя. - Поисковики уже в четвёртый раз собираются на территории, где в 1942 - 43 годах проходила одна из самых кровавых битв в истории, унесшая жизни более миллиона советских солдат. Поднятые поисковиками останки красноармейцев, каждая установленная личность является важнейшим вкладом в сохранение исторической памяти, – отмечается в приветствии от Игоря Рудени. С 8 по 21 июня в Ржевском районе будут работать 500 волонтеров из 35 регионов России, Латвии, Литвы и Казахстана. Организатором экспедиции выступает Российское военно-историческое общество (РВИО). СМИ: Экспедиция «Ржев. Калининский фронт» начала свою работу https://tver.mk.ru/social/2019/06/08/ekspediciya-rzhev-kalininskiy-front-nachala-svoyu-rabotu.html 9 июня. Чернобыль. Высказывание. Согласно одной из версий историков, член правительственной комиссии по расследованию причин и по ликвидации последствий аварии на АЭС Валерий Легасов разгласил ряд секретных сведений во время выступления на конференции МАГАТЭ в Вене в 1986 году. Некоторые исследователи утверждают, что после этого Михаил Горбачёв дал личное указание не награждать его званием Героя Социалистического Труда. Карьерный рост Легасова прекратился. Как сообщил последний генсек ЦК КПСС Михаил Горбачёв, он не причастен к этому. «Я не давал [указаний]. А кроме меня кто даст? Это выдумки». Горбачёв также рассказал, что из-за лечения не успел посмотреть сериал. «По простым причинам – в больнице всё время. Обещали мне организовать просмотр в больнице. Пока нет [не получается]». СМИ: Горбачёв заявил, что не давал указаний препятствовать научной карьере Легасова https://govoritmoskva.ru/news/200643/?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop 9 июня. Людмила Зыкина. Коммеморация. Мемориальную доску народной артистки СССР, основательницы Государственного академического русского народного ансамбля "Россия" Людмилы Зыкиной (1929 - 2009) установили в понедельник на фасаде дома на Котельнической набережной столицы, в котором жила артистка. Авторами мемориальной доски выступили народный художник России, скульптор Салават Щербаков и заслуженный архитектор России Игорь Воскресенский. На барельефе Зыкина изображена на фоне русского пейзажа с рекой и церковью. Надпись гласит: "Великая русская певица Людмила Георгиевна Зыкина жила в этом доме с 1968 по 2009 год". СМИ: Мемориальную доску Людмилы Зыкиной установили на фасаде дома на Котельнической набережной https://tass.ru/kultura/6533598?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop 10 июня. Восстание рабочих в Новочеркасске. Юридические инструменты Спустя 57 лет после 2 июня 1962 года официальные власти закрыли экспозицию о восстании рабочих в Новочеркасске в городском музее и убрали мемориальную доску с заводоуправления. СМИ: Память Новочеркасска https://codaru.com/war-on-reason/novocherkassk-memory/?fbclid=IwAR3_DlNt9YwpZ_AMGMFpV3Bh4aNu7hrbUfBhUdPveLOB7tGiga0AdW62W0A#b5562896 10 июня. Великая Отечественная война. Коммеморация. Тамбовская область В Тамбовской области в селе Устье откроют мемориальный комплекс погибшим и пропавшим без вести в годы Великой Отечественной войны. Церемония открытия состоится в День памяти и скорби, который ежегодно отмечается в России 22 июня. Скульптуру жителям села передало в дар Российское военно-историческое общество. Автор проекта — советник председателя общества Ростислав Мединский. Скульптор — Денис Стретович СМИ: Мемориал в День памяти и скорби откроют в тамбовском селе Устье https://iz.ru/887598/2019-06-10/memorial-v-den-pamiati-i-skorbi-otkroiut-v-tambovskom-sele-uste 13 июня. Сталинские репрессии. Юридические инструменты. Карелия Власти Карелии хотят понизить охранный статус урочища Сандармох, где в годы Большого террора были расстреляны и захоронены тысячи репрессированных. Это позволит вести на территории земляные работы и строительство. Статус Сандармоха хотят изменить с «памятника истории» на «достопримечательное место». Соответствующую заявку Управление по охране объектов культурного наследия Карелии направило в Минкульт в конце марта. СМИ: Власти Карелии хотят понизить охранный статус урочища Сандармох, где были расстреляны тысячи репрессированных https://echo.msk.ru/news/2444461-echo.html?fbclid=IwAR0lyVFG4lL2rCnP-d07SUFsFoaQWyM6TQmWytlePnMp6lhkYIlkJ547bc0 14 июня. Латвия. Вторая Мировая война. Юридические инструменты. Cейм Латвии поддержал опубликованную на портале Manabalss инициативу 10 822 граждан Латвии о демонтаже Памятника Освободителям в Риге. Монумент символизирует победу над нацизмом. Идею о сносе Памятника Свободы поддержали 45 депутатов Сейма, против высказались 30 народных избранников. Инициатива после депутатского голосования передана в Комиссию Сейма для разработки соответствующего законопроекта. СМИ: Сейм поддержал снос Памятника Освободителям в Риге https://bb.lv/statja/politika/2019/06/13/seym-progolosoval-zasnos-pamyatnika-osvoboditelyam-vrige-tekst-dopolnyaetsya?fbclid=IwAR0nBnejb7FR8ybbm-Loiq90420fMeJ8Dhvoor1x634LRHgi0IG_XEKfKKY 16 июня. Великая Отечественная война. Коммеморация. Карелия Центр патриотического воспитания Карелии приглашает жителей Петрозаводска на акцию «Свеча памяти» 22 июня, в день памяти и скорби, – к Вечному огню в 9.00. Откроет акцию церемония «Горсть памяти» - землю с места воинских захоронений соберут в «солдатские кисеты». Эти кисеты потом отправят в историко-мемориальный комплекс главного храма ВС РФ, где их почетно поместят в гильзы артиллерийских снарядов. СМИ: «Солдатские кисеты» с землей воинских захоронений Карелии отправят в главный храм ВС России https://karel.mk.ru/social/2019/06/18/soldatskie-kisety-s-zemley-voinskikh-zakhoroneniy-karelii-otpravyat-v-glavnyy-khram-vs-rossii.html?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop 17 июня. Великая Отечественная война. Коммеморация. В Москве подвели итоги акции «Диктант Победы», которая прошла 7 мая в России и зарубежных странах. По словам координатора партийного проекта «Историческая память» Александра Хинштейна, в акции приняли участие 150 тысяч человек, из них пять с половиной тысяч человек правильно ответили на все вопросы. «Каждый двадцатый человек, принявший участие в «Диктанте Победы», сумел абсолютно правильно ответить на все 20 вопросов, несмотря на то, что вопросы были и простые, и достаточно сложные», – поделился цифрами Александр Хинштейн. СМИ: «Диктант Победы» написали 150 тысяч человек https://profiok.com/news/detail.php?ID=9201 17 июня. Историческая память. Коммеморация. Новгород В региональном исполкоме партии «Единая Россия» чествовали пятерых спортсменов, достойно показавших себя в юбилейном ХХV традиционном легкоатлетическом пробеге вокруг озера Ильмень «По Святой Руси» общей протяжённостью 250 километров. Он прошел в Новгородской области и длился целых четыре дня. Пробег состоялся в рамках партийного проекта «Историческая память». В этом году в пробеге приняли участие спортсмены из Великого Новгорода, Москвы, Санкт-Петербурга. Главными стали представители Якутии, которые в ходе пробега посетили памятник Якутским стрелкам. СМИ: Четыре дня длился пробег в память о якутянах-героях, погибших на озере Ильмень https://sakhalife.ru/chetyire-dnya-dlilsya-probeg-v-pamyat-o-yakutyanah-geroyah-pogibshih-na-ozere-ilmen/?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop 20 июня. Великая Отечественная война. Коммеморация Одиннадцатая Международная мемориальная акция "Свеча Памяти" пройдет в России, городах ближнего и дальнего зарубежья 21 июня, мероприятие проводится в память о погибших в Великой Отечественной войне, сообщает пресс-служба Общероссийской организации "Офицеры России". "Свеча памяти" в России — это не только скорбь, но и гордость за свой народ, который выстоял и победил в войне, несмотря на бесчисленные потери. Акция "Свеча Памяти" открывает цикл мероприятий, посвященных 75 годовщине Победы в Великой Отечественной войне". Начало акции состоится в Москве 21 июня в 16:00 в Елоховском Богоявленском кафедральном соборе, где будут зажжены свечи памяти всех бывших республик СССР, городов-героев, городов воинской славы России, а также проведено поминальное богослужение. СМИ: Акция "Свеча памяти" пройдет в России и за рубежом 21 июня http://rapsinews.ru/incident_news/20190620/300782369.html?fbclid=IwAR2bKrZyKDR2Pg4WRuy8WP-1GFSgQf0H4Pn4cN2CivLNisR0OCtRKVSJ-RA 20 июня. Великая Отечественная война. Коммеморация Всероссийская военно-патриотическая акция «Горсть памяти» пройдет 22 июня во всех субъектах России, в рамках мероприятия состоится торжественный ритуал забора земли с мест братских захоронений, сообщает пресс-служба мероприятия. «Кисеты с землей и капсулы с водой доставят с воинскими почестями в Подмосковье. В дальнейшем их поместят в гильзы артиллерийских снарядов и установят на территории Главного храма Вооруженных Сил РФ – в историко-мемориальном комплексе «Дорога памяти». Доставка и размещение гильз с землей и водой будет завершена к 75-летию Великой Победы» СМИ: Военно-патриотическая акция "Горсть памяти" пройдет в городах России 22 июня http://rapsinews.ru/incident_news/20190620/300783662.html?fbclid=IwAR2mWDUfhIjyNKTUcKAPMAkYrtpkadPUlaihSP_SwWaMqDosFyG-mBjfIwE 20 июня. История России и выдающиеся российские военачальники. Публичное высказывание. Министерство обороны РФ предлагает принять ряд мер по отношению к оскверняющим памятники российским военачальникам и значимым событиям истории, соответствующий законопроект опубликован в базе федерального портала проектов нормативно-правовых актов. "Проектом ФЗ "О мерах воздействия на лиц, причастных к уничтожению, повреждению или осквернению памятников выдающимся российским военачальникам и значимым событиям истории" предусматривается установить меры воздействия на лиц, причастных к уничтожению, повреждению или осквернению памятников выдающимся российским военачальникам и значимым событиям истории, находящихся за пределами РФ", - говорится в описании к документу. К данным мерам относится запрет на въезд в РФ граждан других государств, арест на территории РФ финансовых и иных активов таких граждан, а также запрет на любые сделки с их собственностью и инвестициями. Кроме того, гражданам, вошедшим в данный список, запрещается распоряжаться имуществом, находящимся в РФ, приостанавливается деятельность на территории РФ находящихся под их контролем юрлиц, приостанавливаются членство в советах директоров, иных органах управления организаций, зарегистрированных в России. СМИ: Минобороны предложило принять меры в отношении оскверняющих памятники https://ria.ru/20190620/1555762812.html?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop 20 июня. Сталинские репрессии. Юридические инструменты. Бывший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры Игорь Степанов вновь вышел в суд, доказывая, что массовые репрессии в СССР были политикой руководителей государства. Он требует от «Российской газеты» опровергнуть слова директора ФСБ России Александра Бортникова из его интервью о том, что массовые расстрелы во время Большого террора были «перегибами на местах». В суде господин Степанов предъявил приказ НКВД о начале репрессий с планами по количеству расстрелянных и постановление ЦК ВКП(б), утверждающее финансирование террора. Суд отклонил его иск, господин Степанов намерен отказ обжаловать. Судья Олеся Королева уточнила, что по ст. 392 ГПК РФ вновь открывшимися обстоятельствами являются существенные для дела обстоятельства, которые не были и не могли быть известны заявителю. Однако она пояснила, что указанные документы не могут быть признаны таковыми, и отказала в иске. «Буду обжаловать это решение. Также ожидаю рассмотрения кассационной жалобы в Мосгорсуде на первое решение»,— пояснил господин Степанов СМИ: С именем Сталина на исках https://www.kommersant.ru/doc/4005505 22 июня. Начало Великой отечественной войны. Коммеморация В День памяти и скорби Владимир Путин возложил венок к Могиле Неизвестного Солдата в память о защитниках Отечества, погибших в боях против немецко‑фашистских захватчиков. Цветы к Вечному огню также возложили Председатель Правительства Дмитрий Медведев, Председатель Совета Федерации Валентина Матвиенко, Председатель Государственной Думы Вячеслав Володин, Руководитель Администрации Президента Антон Вайно, Министр обороны Сергей Шойгу, Председатель Верховного Суда Вячеслав Лебедев, члены Правительства и парламентарии, представители ветеранских организаций. СМИ: Возложение венка к Могиле Неизвестного Солдата http://kremlin.ru/events/president/news/60806 ; Wreath laying at Tomb of Unknown Soldier http://en.kremlin.ru/events/president/news/60806 22 июня. Великая Отечественная война. Коммеморация В День памяти и скорби в городском округе Солнечногорск прошла церемония перезахоронения останков 434 советских солдат и офицеров Красной армии, которых обнаружили в мае прошлого года на садовом участке в деревне Покров, для установления личности погибших воинов будет проведена экспертиза, говорится в сообщении пресс-службы администрации муниципалитета. «В День памяти и скорби на территории храма Рождества Пресвятой Богородицы деревни Льялово городского округа Солнечногорск состоялась церемония перезахоронения останков 434 солдат и офицеров Красной армии, обнаруженных поисковиками в мае прошлого года на садовом участке в деревне Покров», - отмечается в материале. Заместитель главы администрации Солнечногорска Алексей Аксютенко отметил, что эти советские воины погибли на территории городского округа, защищая подступы к Москве. СМИ: Останки 434 солдат ВОВ перезахоронили в Солнечногорске https://riamo.ru/article/364824/ostanki-434-soldat-vov-perezahoronili-v-solnechnogorske.xl 22 июня. РФ-США. Великая Отечественная война. Коммеморация Российские дипломаты во главе с послом России в США Анатолием Антоновым возложили в пятницу в городе Фэрбанкс на Аляске венок к монументу в память о советских и американских летчиках, участвовавших в программе перегона из США в СССР военных самолетов по воздушной трассе Алсиб (Аляска-Сибирь) во время Второй мировой войны. В церемонии также принял участие мэр Фэрбанкса Джим Метерли. "Мы никогда не забудем, что мы были братьями по оружию", - подчеркнул российский посол в разговоре с мэром перед началом церемонии. "Мы не хотим разделять нашу великую победу на победу России, Соединенных Штатов, Великобритании. Это была общая победа", - добавил он. "Наши страны были едины, в этой борьбе мы были не разными народами, а одним народом, мы действительно были полностью едины", - заявил в свою очередь Метерли. СМИ: Посол России в США и мэр Фэрбанкса возложили венок к памятнику летчикам Алсиба на Аляске https://tass.ru/obschestvo/6579761 22 июня. Илита Даурова – герой Великой Отечественной войны. Коммеморация. Северная Осетия В честь столетия первой осетинской летчицы, Героя Великой Отечественной войны Илиты Дауровой в ее родном селении Фарн Правобережного района установлен монумент и заложена аллея. В мероприятии прияли участие Председатель Правительства Таймураз Тускаев, его заместитель Русланбек Икаев, председатель Совета ветеранов РСО-Алания Солтан Каболов, заместитель Министра внутренних дел республики Таймураз Цибиров, глава Правобережного района Сослан Фраев, руководитель районной администрации Константин Беркаев, а также представители фамилии Дауровых, среди которых заслуженный работник культуры России, писатель РСО-Алания Дамир Дауров и писатель РСО-Алания Зоя Даурова. – Мы отдаем дань уважения замечательному человеку, Герою войны Илите Дауровой, смыслом жизни которой являлись служение своему народу и защита интересов нашей великой державы. И благодаря ратному подвигу миллионов наших дедов мы сегодня имеем возможность строить новые школы, больницы и другие социально значимые объекты, добиваться больших успехов на олимпийских аренах, а самое главное – жить под мирным небом, – отметил премьер Таймураз Тускаев. Руководитель кабинета министров республики поблагодарил организаторов мероприятия, подчеркнув, что историческая память – наша основная ценность, и задача каждого из нас – хранить ее. СМИ: В Фарне открыт памятник первой осетинской летчице Илите Дауровой https://glasnarod.ru/obshhestvo/259520-v-farne-otkryt-pamyatnik-pervoj-osetinskoj-letchicze-ilite-daurovoj 23 июня. Балалайка. Коммеморация. 23 июня в России и еще во многих странах мира отмечается День Балалайки или Международный день музыкантов-народников. Праздник поклонников фольклорной музыки был учрежден в 2008 году по инициативе российского балалаечника-виртуоза Дмитрия Белинского. День для празднования выбран по первому упоминанию балалайки в историческом документе — «Память из стрелецкого приказа в малороссийский приказ» датируется 23 июня 1668 года. СМИ: 23 июня в России отмечается День Балалайки https://www.5-tv.ru/news/255260/23iuna-vrossii-otmecaetsa-den-balalajki/ 23 июня. Виктор Талалихин – герой Великой Отечественной войны. Коммеморация. Саратовская область. На родине Героя Советского Союза Виктора Талалихина в селе Тепловка Вольского района появится новый памятник и дом-музей, посвященный легендарному летчику. Монумент планируется разместить в центре села рядом с домом, в котором жил Талалихин. Памятник, расположенный на территории бывшей сельской школы, как заключили эксперты, восстановить или перенести невозможно. В начале июня текущего года около дома, где жил Талалихин, была установлена стела со звездой в рамках реализации муниципального конкурса «Лучший ученический класс». Тогда же благоустроили прилегающую территорию, высадили цветы и деревья. Как только дом приведут в порядок, в нем появится музей Талалихина. СМИ: В Тепловке появится новый памятник Виктору Талалихину https://volsklife.ru/v-teplovke-poyavitsya-novyj-pamyatnik-viktoru-talalihinu/?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop 24 июня. Великая Отечественная война. Юридические инструменты Роскомнадзор потребовал от интернет-компании eBay удалить 32 веб-страницы с объявлениями о продаже наград Великой Отечественной войны. Отмечается, что на данный момент треть объявлений с запрещенной информацией уже удалена в указанный срок, ожидается удаление остальных интернет-страниц. Требование было направлено на основе судебных решений. В свою очередь в компании eBay заверили, что продолжат удалять все товарные объявления, связанные с российскими и советскими наградами и медалями. «Продавцы на платформе eBay должны соблюдать все существующие законы, применимые к их деятельности», — говорится в комментарии компании. СМИ: Роскомнадзор потребовал от eBay удалить объявления о продаже наград https://iz.ru/891829/2019-06-23/roskomnadzor-potreboval-ot-ebay-udalit-obiavleniia-o-prodazhe-nagrad 25 июня. Великая Отечественная война. Юридические инструменты Госдума в первом чтении одобрила законопроект, разрешающий использование нацистской символики в учебно-просветительских целях и в произведениях искусства. Авторы инициативы во главе с председателем комитета по культуре Госдумы Елены Ямпольской предложили дополнить статью 20.3 КоАП примечанием, что ее действие не распространяется на «произведения науки, литературы, искусства, продукции средств массовой информации», а также на случаи использования изображений учебными организациями — «при условии осуждения нацизма и экстремизма». СМИ: Госдума приняла в первом чтении закон об использовании нацистской символики без цели пропаганды https://www.novayagazeta.ru/news/2019/06/25/152786-gosduma-prinyala-v-pervom-chtenii-zakon-ob-ispolzovanii-natsistskoy-simvoliki-bez-tseli-propagandy 26 июня. Украина. ОУН и УПА. Юридические инструменты Суд в Киеве отменил решение о переименовании Московского проспекта и проспекта генерала Ватутина в проспекты Степана Бандеры и Романа Шухевича. Суд частично удовлетворил исковые требования, отменил решение о переименовании улиц. Полный текст с мотивацией будет через пять дней. После этого сторонники переименования будут подавать апелляцию. Власти Киева намерены подать апелляцию на решение суда, отменившего присвоение двум проспектам имен Степана Бандеры и Романа Шухевича. Городской совет Киева принял решение о переименовании проспекта, названного в честь советского генерала Ватутина именем Романа Шухевича. Годом ранее был переименован Московский проспект. Его назвали именем Степана Бандеры – одного из идеологов украинского националистического движения XX века. Его обвиняют в причастности к этническим чисткам на западе Украины. В 1959 году он был убит в Мюнхене агентом КГБ Богданом Сташинским. СМИ: Суд отменил переименование улиц в Киеве в честь Бандеры и Шухевича https://www.svoboda.org/a/30021002.html?fbclid=IwAR2M8obrDAszx5H5fFSJS_PepGbrtBGfjcbQMyTzLZXlkpi4ueYrmLf-uFs 27 мая. Великая Отечественная война. Юридические инструменты Жительницу Брянска оштрафовали на 30 тысяч рублей за танец, которым, как считает суд, девушка выразила «явное неуважение к обществу». Видео с танцем в стиле реггетон, которое было снято на площадке памятника «Курган Бессмертия», А. Червякова выложила в Instagram в конце апреля. Суд посчитал, что запись, сделанная около объекта культурного наследия регионального значения, «оскорбляет человеческое достоинство и общественную нравственность, выражает явное неуважение к обществу». Начальник управления культуры Брянской городской администрации пояснил, что «Курган Бессмертия» - это памятник павшим в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в годы Великой Отечественной войны, к месту закладки которого была доставлена земля с братских могил Брянщины, городов-героев СССР и болгарской Шипки». СМИ: 30 тысяч рублей штрафа за танец, «оскорбивший общество» https://ru.euronews.com/2019/06/27/russia-bryansk-dance 30 июня. Сталинские репрессии. Высказавание Первый зампредседателя комитета Госдумы по образованию и науке Олег Смолин поддержал идею добавить в школьную программу изучение религиозных текстов, исключив из нее при этом «слишком политизированные» произведения. По словам Смолина, сокращать школьную программу за счет классических литературных произведений было бы неправильно. Однако, по его мнению, «есть некоторые произведения относительно современной литературы, которые без великого вреда можно из школьной программы исключить». К таким произведениям он причислил «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицина, который по его мнению «дает довольно мало представления о реальном историческом процессе» и является «слишком политизированным». СМИ: «Архипелаг ГУЛАГ» в школах предложили заменить на Библию https://lenta.ru/news/2019/06/30/bogpomozhet/ 30 июня. Защитники Отечества. Юридические инструменты Вскоре регионы смогут самостоятельно определять границы территорий, где запрещено строительство без предварительной экспертизы специалистов из поисковых отрядов. Это позволит оперативно решать возникающие конфликты, связанные с желанием коммерсантов построить какой-нибудь привлекательный объект там, где имеются места захоронений и непогребённые останки защитников Отечества. Соответствующий законопроект 29 июня внесло в Госдуму Заксобрание Санкт-Петербурга. Ситуации, когда предприимчивые люди, пренебрегая моралью и здравым смыслом, беспрепятственно разрушали исторические памятники и места захоронений защитников Отечества своей экономически выгодной недвижимостью, должны уйти в прошлое навсегда. Законодательная инициатива питерских депутатов вводит в правовое поле понятие «исторический сервитут», который обязывает собственников земельных участков восстанавливать и содержать за свой счёт расположенные на них воинские захоронения. СМИ: Стройки «на костях» могут запретить. Роль регионов в деле увековечения памяти защитников Отечества предлагается усилить https://www.pnp.ru/social/stroyki-na-kostyakh-mogut-zapretit.html 30 июня. Сталинские репрессии. Высказывание. Первый заместитель председателя комитета Госдумы по образованию и науке Олег Смолин выступил за эту инициативу: «Программа по литературе и без того большая. Надо понять, за счёт каких других произведений можно было бы это сделать. Не за счёт классики, сто процентов. Есть некоторые произведения относительно современной литературы, которые без великого вреда можно из школьной программы исключить. Например, «Архипелаг ГУЛАГ» даёт довольно мало представления о реальном историческом процессе. Надо посмотреть программы и исключить то, что является слишком политизированным. СМИ: В Госдуме поддержали идею РПЦ изучать в школе Библию: можно заменить ею «Архипелаг ГУЛАГ» https://govoritmoskva.ru/news/202653/

James V. Wertsch: "National Memory for Hiroshima: Russia versus the U.S. Presentation at Sakharov Center, Moscow." February 21, 2019 James V. Wertsch, Department of Anthropology, Washington University in St. Louis, St. Louis, Missouri, USA Abstract: National communities can differ sharply over their memory of an event. Studies of the “new unconscious” in cognitive science emphasize the human tendency to make automatic, fast, unambiguous, and overly confident decisions about events, a tendency that contrasts with the slower, conscious reflective processes involved in historical scholarship. In the case of national memory, I argue that “narrative templates” shape fast thinking. American national memory, for example, often relies on a “city on a hill” narrative template that has been invoked repeatedly for centuries. The legitimacy and accuracy of this schematic story may be questioned, but its impact on American political discourse is evident across centuries and political orientation. Similarly, I argue that an “expulsion of alien enemies” narrative template shapes certain aspects of Russian national memory. The goal is not only to recognize, but to manage the fast thinking that guides national memory. A first step is to appreciate the power of narrative templates and recognize that historical scholarship can provide a partial antidote. Key words: new unconscious, fast thinking, narrative templates, city-on-a-hill, expulsion-of-alien-enemies/ In the 1970s I lived in Moscow for several periods as I studied psychology, linguistics, and philosophy. It was a fascinating time for an American to be there. The Cold War rhetoric that was part of official life was completely unlike the warm reception I received from colleagues in their homes. Compared to most other places in the world at the time, Moscow was, ironically, a place where it was possible to be popular not despite, but because I was an American. On my visits to Moscow I had countless discussions with individuals who became lifelong friends. We often discovered that our thinking was very similar on many issues and hence were surprised when we stumbled across a topic where our views stood in stark opposition. One occasion where this occurred was a conversation I had with my friend “Vitya” in 1976. It went as follows: Vitya: Jim, one thing I still don’t get is why the U.S. used atomic bombs in Japan in 1945. Jim: Well, Truman knew that the bombs would shock Japan into surrender, shorten the war, and reduce the number of people who would die. Vitya: (With a pause and look of disbelief) But you don't really believe that, do you? Everyone knows that the Japanese understood they were defeated, and when Stalin launched an attack against their forces in Manchuria, it became completely clear that they would surrender. Come on, Jim, Truman dropped the bomb to threaten Stalin and stop any further Soviet advance in Europe. Jim: But that’s not what happened, Vitya! It’s not true. Truman dropped the bombs to force Japan to surrender. He just wanted to end the war, and the way he did it saved the lives of maybe a million U.S. troops. I’ve spoken with veterans who were on their way to invade Japan, guys who were scared to death, and they told me they broke down crying for joy when Truman dropped the bomb because it ended the war with Japan. Prior to this discussion, I had never encountered Vitya’s version of these events. I had no reason to question the truth of my own account and had no idea that an alternative even existed. But Vitya was equally certain about what he said, and the result was that he and I found ourselves at what can be called a “mnemonic standoff.” We both were convinced that our version of events in 1945 was true, and neither of us seemed capable of changing our mind in the face of countervailing evidence. And as I have learned over the years, Vitya and I represented the broader Russian and American communities on this issue. It turns out that in addition to being part of Russian national memory, Truman’s decision has been the object of historical scholarship in the West and elsewhere. In his 1965 volume Atomic Diplomacy, for example, Gar Alperovitz suggested that part of the reason for using atomic bombs was to warn Stalin against postwar expansion in Europe or Asia. Alperovitz’s claims are part of a larger discussion that began almost immediately after 1945. In 1950, Admiral William D. Leahy, a senior United States military officer during World War II, stated, “It is my opinion that the use of this barbarous weapon at Hiroshima and Nagasaki was of no material assistance in our war against Japan. The Japanese were already defeated and ready to surrender.” This is a debate that continues today. In 2013, the British scholar Ward Wilson published an article in Foreign Policy titled “The Bomb Didn’t Beat Japan . . . Stalin Did.” There he posed the provocative question, “Have 70 years of nuclear policy been based on a lie?” and went on to provide a detailed account of the timing of events in August 1945 that makes it more difficult to attribute the Japanese surrender to the American use of atomic bombs. For example, he reported that the Japanese leadership had already decided to surrender a day before knowing about the Hiroshima bombing. Others dispute the importance of this finding, but it is part of the public record. In spite of such counterarguments, the standard American account of events of August 1945 has remained largely unchanged. It continues to be that Truman’s basic plan was to force Japan to surrender and that it worked. Why has it resisted revision? There are several reasons for this. For starters, we assume that our accounts are based on truth. When discussing opinions or attitudes, we often can agree to disagree, but when talking about the past, we end up saying things like, “I am not telling you my opinion; I am just telling you the truth of what really happened!” On hearing this from someone else, we are likely to explain it away by saying that they—never ourselves!—don't know any better because they did not have access to accurate information in school or the media. Or we might say that they are brainwashed—which usually means the conversation is over. When I ask American students why they believe their account of Hiroshima even in the face of historical scholarship and the conflicting view of their counterparts in Russia, they often say that it simply reflects what they were taught in U.S. schools. But this just begs further questions. For example, where does the account taught in schools come from? Why have virtually all schools and history textbooks in the U.S. continued to ignore alternative accounts of the past? The fact that they have suggests that something deeper and more general underlies differences between Russian and American accounts. A related question is why we remain so committed to our account in the U.S. in the face of counterarguments and conflicting evidence. Why the tenacity of our views? Are we just uneducated? Brainwashed? Answering such questions requires an account of national narratives that extends beyond what is often considered. In this account, narratives are cultural tools or cognitive instruments that fundamentally shape our understanding of the past. It is almost as if they do some of the speaking when we talk about the past. We do not independently create these tools; instead they are “off-the-shelf” technology provided by the cultural, institutional, and historical setting in which we live. This, then, raises questions about what national narratives are, where they come from, and how they have their impact on our account of the past. When discussing these issues, we often turn to the use of national narratives in political discourse. In the U.S. a prime example would be Ronald Reagan’s 1989 farewell address to the nation. There, he harnessed the narrative of the “shining city upon a hill” to craft his message of optimism for his American audience. This narrative was so central to the speech that it could almost be called Reagan’s co-author, and in this regard he followed a practice widely employed by others. Figures ranging from John Kennedy to George W. Bush to Barack Obama have all invoked the city on a hill story to draw their audience into a discussion about America. This is not the only national narrative that America has, but the fact that this diverse array of speakers all turned to it reveals just how central it is in the nation’s political culture. Reagan knew that his audience would resonate with his speech, but what accounts for this resonance? I propose that the answer is to be found in understanding national narratives as habits of thought. These habits are general and flexible, indeed protean, but at the same time, they are sufficiently well-formed to bind one national community together and set it off from others. In the particular case at hand, the city on a hill narrative derives from John Winthrop’s 1630 sermon to the Puritans, but it is not knowledge of that fact that is crucial for understanding its import. Instead, it is schematic knowledge and habits that assign meaning to events in accordance with a city on a hill “narrative template.” This narrative template offers a schematic story line about escape from oppression and a quest for freedom, and it posits a putatively universal aspiration for humankind which makes America a beacon for others to follow. Being socialized into the American national community involves mastering this narrative template through countless encounters with specific stories in school, the media, political speeches, and everyday conversation. Recent research in cognitive science on the “new unconscious” provides some useful insights into how this occurs. This research concerns the myriad decisions we make quickly and outside of conscious awareness in everyday life. In the words of Malcolm Gladwell, these are decisions made in the “blink” of an eye. Or as psychologist Daniel Kahneman writes, they involve “fast thinking,” a form of mental processing that is unconscious, biased, and confident in its conclusions. Many researchers now assert the bulk of our thinking occurs at this level. From this perspective, many of our decisions are made so quickly that we do not even know we have made them. Upon meeting individuals for the first time, for example, we typically form an immediate impression of them without any conscious reflection. It is almost as if our body has made a judgment before our mind ever kicks in. Evolutionary psychologists see this as reflecting the emergence of thinking over thousands of years that stemmed from the need to make rapid decisions about friend or foe. In the distant past, many life-saving decisions about whether to run or to fight a threatening animal or human being had to be made in the blink of an eye, and delay could be deadly. Most of the time intuitive leaps of fast thinking yield decisions that are good enough to get by in everyday life, but on some occasions, they lead to decisions that are dead wrong. Numerous studies in cognitive psychology, for example, have shown how poor we can be at tasks of logical deduction because we follow fast thinking rather than employ logical tools, even when they are ready at hand. The processes of fast thinking that we routinely employ contrast with what Kahneman calls “slow thinking,” which involves rational, effortful reflection and relies on logic, objective evidence, and considering alternative explanations. In addition, slow thinking can “supervise” fast thinking to help it avoid drawing incorrect conclusions. But research suggests that slow thinking is “lazy” and that such supervision is the exception rather than the rule in everyday life. Returning to fast thinking, it tends to rely on selective information that confirms an existing view—something known as “confirmation bias.” Rather than making the effort to consider alternative evidence and hypotheses, our attention is unconsciously drawn to information consistent with our views, and it downplays, or simply overlooks contradictory evidence. Fast thinking also tends to be confident about its conclusions—indeed, over-confident, and this can be problematic, given how biased the evidence often is that supports them. American mental habits based on the city on a hill narrative template display all the characteristics of fast thinking. When listening to a speech like Reagan’s, a U.S. audience makes instant judgments based on shared habits just in order to follow it, judgments that listeners have no inkling they had made. Such decisions are rendered with great confidence, and they also bring emotional commitment with them. Reagan knew that he could rely on these narrative habits to guide his American audience to the view he wanted to share with it. It is worth noting that these are habits that could not be assumed in the case of Chinese, Russian, or even French or English audiences, whose reactions to the speech would likely have been quite different. Even if they knew more than Americans about Winthrop and the Puritans, it is unlikely that they would be moved by Reagan’s words in the way that Americans would. In fact, people in other national communities can have strong negative reactions to claims that America is a city on a hill and instead see such claims as unwarranted assertions about exceptionalism, if not excuses for aggressive American intervention in the affairs of other countries. Narrative habits are likely to remain unnoticed until one national community comes into contact or conflict with another. Just as many Americans who travel abroad for the first time say they weren’t aware of how American they were until they met people from other countries, we often aren’t aware of the power of a national narrative until it runs up against another. My encounter with Vitya is a case in point. Rather than being the product of rational reflection based on objective evidence and the consideration of alternative accounts, my unconscious reliance on the city on a hill narrative template meant I immediately and confidently inferred that things didn’t happen as he said simply because they couldn’t have: an American president would never have sacrificed over 100,000 Japanese just in order to make a point to Stalin. That would be too inconsistent with what it means to be a beacon of light for others. So, what can we take away from all of this—that is, if we want to end up with something more than pessimism? First, we need to appreciate what we are up against, which means appreciating the extent to which we are all creatures of the unconscious fast thinking that guides habits of thought based on narrative templates. Extensive evidence suggests that we make most of our decisions in this regard in the blink of an eye and with great confidence, relying more on confirmation than information. At the same time, however, we need to remember that we are capable of reflective thought and judgment and that slow thinking can provide an antidote to the tendencies of fast thinking. Can insights from cognitive science help alleviate the dangers of fast thinking about national narratives? There is some reason for optimism in this regard, but this should be tempered with what we know about the history of inquiry into the human mind and will. In the Phaedrus, Plato mapped out a vision some 2500 years ago that bears some similarities with the struggle between fast and slow thinking. In his allegory about the “charioteer of the human soul,” the charioteer drives a pair of horses, one noble and the other “quite the opposite in breed and character,” with the first horse as a stand-in for rational thought and the second for the soul’s irrational passions. There is much more to say about Plato’s allegory and today’s cognitive science, but the point is that we have been struggling for centuries with differences such as that between fast and slow thinking, and there is little reason to assume the issue will be easy to resolve today. In the end, the best—perhaps the only way to address the drawbacks of national narrative habits will require a coordinated effort based on several tools. First, it will require an appreciation of the power of fast thinking and of the limits of rational reflection as an antidote. It is worth noting that the difference between fast and slow thinking bears some similarity with a distinction between memory and history that has been drawn since Maurice Halbwachs’s early writings on collective memory. In contrast to memory, the aspirations of scholars of history include a desire to provide a rational, objective account of the past and to consider alternative explanations no matter how uncomfortable their findings may be for members of one nation or another. This historical scholarship can make an important contribution. But such efforts, however, well intentioned, often founder without the help of another tool, namely, a sense of humility. A call for humility amounts to an invitation for us to, at least occasionally, be open to the insight of Pogo, a famous American cartoon character who once said, “We have met the enemy, and he is us!” It calls on us to recognize that we are inescapably in a world of multiple, competing stories of what nations are. These stories are important for unifying national communities and for pursuing worthwhile goals, but they also can encourage dangerous conflict between national communities. The best way to approach this may be to infuse a bit of humility into our otherwise all-too-confident conclusions about why we — and others — think and act as we all do.

Ronald Inglehart: “I had a heroic picture of the Russians in my mind. They had been heroic, they fought more Germans then we did” Ronald F. Inglehart, professor of political science emeritus at the University of Michigan and Scientific Supervisor of the Laboratory for Comparative Social Research at the Higher School of Economics (Moscow and St Petersburg). His most important books are: The Silent Revolution, Princeton University Press, 1977. Culture Shift in Advanced Industrial Society, Princeton University Press, 1990. Value Change in Global Perspective, University of Michigan Press, 1995 (co-authored with Paul R. Abramson). Modernization and Postmodernization, Princeton University Press, 1997. Rising Tide: Gender Equality and Cultural Change around the World, Cambridge University Press, 2003 (co-authored with Pippa Norris). Sacred and Secular: Religion and Politics Worldwide, Cambridge University Press, 2004 (co-authored with Pippa Norris). Modernization, Cultural Change and Democracy: The Human Development Sequence, New York: Cambridge University Press, 2005 (co-authored with Christian Welzel). Cultural Evolution: People's Motivations are Changing, and Reshaping the World, Cambridge University Press, 2018. Cultural Backlash: Trump, Brexit and the Authoritarian Populists. Cambridge University Press, 2019 (co-authored with Pippa Norris). Professor Inglehart gave that interview to Serguey Ehrlich on April 12, 2019. Dear professor Inglehart, our journal The Historical Expertise focuses on memory studies. The main subject of your research is changing values of changing generations. For readers of our journal it would be interesting to combine both subjects and to hear about memory of your generation. It’s an intriguing idea. You were ten years old when the Second World War ended. What do you remember about that time? I remember it vividly! On the day the end of war my older brother and I were selling an extra edition of The Milwaukee Journal: “The war ended – Truman tells Nation!” It was a huge event of my childhood. I even remember the day when the war has started. My birthday is on September 5 and on September 1, 1939 the newsboy who delivered The Milwaukee Journal brought the paper to our house saying “Germany has invaded Poland!” and my mother said: “It looks like war.” I was four years old and my reaction was: “Will I still have my birthday?” I was enormously fascinated by the Second World War. My brother and I followed the news on radio every evening and collected tin cans, old newspapers, fat and anything that could be used in the war effort. We had a big map to follow the front lines across the World and we would see when the front was near Moscow, Stalingrad, Leningrad, in North Africa and Normandy. The day when the invasion of Normandy is still vivid in my mind. The Second World War was a huge event, which influenced my interest in politics and becoming a political scientist, because it was a cataclysmic event, a struggle between good and evil. Did your father participate in the war? No, he was thirty three years old when the war started and he had three children so he was not drafted, but both my uncles were fighting in Europe. One of them was in the air force. It was a terrible experience. He made sixteen raids, flying from England to bomb Germany and then return. The Germans knew they were coming and did their best to shoot them down, resulting in about fifteen percent casualties during every single raid. After sixteenth raids all of my uncle’s friends were dead. He was only one alive. It was a harrowing event for him - he was a still teenager - and that scarred him for life. My uncles were big figures for me during and after the war. Did you remember the war experience during the family meetings? Sometimes we did but we tried not to disturb my uncle reminding him of terrifying moments of his life, because after the war he was in a psychiatric hospital for several months. My other uncle was in the medical corps and he told a comic story how he alone captured thirty German soldiers as prisoners of war. He marched them back to camp with nothing but his hypodermic needle. They realized that war was lost and thought it was safest to surrender to a medic, who was unlikely to shoot them. How did you perceive Russians during the war? Were they for Americans real friends or only temporary allies? I believed that Russians were our friends, that they were brave people who fight huge numbers of Germans, and were on our side. We listened to a lot of Russians songs and I still remember some of them. For example (starting to sing a popular Russian song «Полюшко-поле»): “Heroes are riding across the prairie!” When situation was changed? When did your propaganda announce that Russians are not your allies anymore but contrary are your enemies? Actually, it was a difficult transition. I had a heroic picture of the Russians in my mind. They had been heroic, they fought more Germans then we did. I remember the stages of worsening of our relations. The first was a coup in Czechoslovakia in 1948 when communists overturned a democratic government. The blockade of West Berlin in 1948-1949 was another point. It was a sign that Russians wanted to undermine our mutual agreement of dividing Germany. After that started a Cold War. It took several years to convince me that Russians are our enemies. It was a very dangerous period because people were afraid that there would be a disastrous Third World War. It looked convincing because the Soviet Union took over the Baltic states, Poland, Czechoslovakia, Hungary and other East European countries and then China fell to the communists. It looked like Communism was sweeping the World. It was a dangerous time. I remember we have been taught at school in a Chicago suburb what we should do when a nuclear bomb falls. Actually it was over-precautious because at that time the Russians did not have bombers that could reach Chicago and return home. It was not realistic but we were scared. In that time I was convinced that Russians were dangerous and that Stalin was a monster who killed more Russians then Hitler did. We believed that Russia was the most dangerous country in the World and was spreading its influence very fast. In Russia we believe that the late stage of Stalin’s repression, which was called “Fighting the rootless cosmopolitans”, had a lot of similarities with American campaign against “communist’s agents” which was called “McCarthyism”. In that time you were a high-schooler and university student. Did you feel any ideological restrictions in that time or you believed that the US is the most free country in the World? McCarthyism was successful for several years because a lot of Americans including myself were scared of the sudden and recent spread of Communism. At first I took it seriously but McCarthy eventually discredited himself and by the time he was censured by the Senate in 1954 I viewed him as a laughable fanatic. He was obviously a sick person but initially, most Americans felt sufficiently threatened by the massive spread of communism from 1945 to 1949 to be receptive to demagogic messages like McCarthy’s. In the sixties, when you were a young professor, started huge students protests against the Vietnam war and racial segregation. Did you have a solidarity with protesters? Did you participate in protests or you did not share values of the next American generation? Regarding the civil rights movement, I was convinced that African Americans should have the same rights as other Americans. I am from the Northern region of the US where the situation differed from that of the South. In Wisconsin and Michigan, African Americans had been admitted to the state universities since the 19th century and were free to stay at hotels and ride on buses along with everyone else. This was not true in the South, where black people were segregated and severely discriminated against. Many people in the North were sympathetic towards the civil rights movement, which mainly involved changes in the South. In regard to the protests against the Vietnam war, I was a few years older than my students, and I vividly remembered the Second World War, so I had strong patriotic feelings. I believed that America could not be on the wrong side and we should support our troops. So initially I did not support the student anti-war protests. But my support of the Government gradually eroded. I realized that the war in Vietnam cost many lives and was going nowhere. Had you any discussions with your students at that time? Yes, lots of discussions! It was a hot topic. There was time when I had just begun to teach and I dealt with lots of students and many of them were protesters against the Vietnam war. They studied China communism, Mao and so on and they believed that the Chinese and Vietnamese communists were the good guys. Some of them claimed that Lyndon Johnson was worse than Hitler. I knew a little more about Hitler than they did and to me that claim was ridiculous. Johnson made many errors, but he did not kill thirty million people. I was born in 1934, they were born around 1944 and had no memory of the Second World War, so my reactions differed from their ones. In that time your views contrasted with your students views. Initially, yes, but today I am a little to the left of most of my students. I think we need radical changes to cope with massively increasing economic inequality. Currently my candidate would be Bernie Sanders. So called ‘litmus test’ for Russian intellectuals is attitudes towards Stalin. I heard that for American academics the similar role play attitudes towards Reagan. What do you think about his politics? I think Stalin presents a clearer test. In my opinion, Stalin was a sadistic monster. Reagan was an ineffective president who undermined labor unions, ended regulations and decreased taxes for rich people, but he was not a sadistic monster. Attitudes toward Reagan are a sort of litmus test, but a weaker one than attitudes toward Stalin. One of my colleagues a historian Nikita Gusev suggested to ask, if you know any historians who apply your sociological ideas in their research? In your opinion, which of your conceptions could be useful in historical studies? I think my work provides valuable raw material for historians. Historical research tends to focus on cognitive aspects of memory, on intellectual recollection. My work emphasizes an emotional side of memory - the extent to which people grow up taking survival for granted. People have conscious memories of specific events in the Second World War, and we have discussed some of them. At the same time, the war had a huge and long-lasting emotional impact. I measure this influences people’s values, and I discovered that changes of values bring social changes. It is a real driving force of history. My book “Cultural Evolution” traces those changes in many ways. Basically it points to interpreting history as a process where there is a big time-lag between the onset of conditions conducive to a major value changes and the societal-level changes. When I started my research in the 1970s, I noticed that there is a big difference between generations who had experienced the Second World War, the Great Depression and other tragic events of our history and from the generations born after 1945. Their emotional memories differed very much and they had distinct values priorities. The older generations mostly shared materialist values and younger generations had more inclination to the post-material values. The younger ones grew up during the post-war “economic marvel’ and they were taking physical and economic survival for granted. Their aspirations moved to the human rights, anti-military activities, inequality, environment protection, tolerance to foreigners, tolerance to gay and lesbians and so on. Their slogan: “Do not trust anyone over thirty” is clearly reflected the values gap between generations. I have mentioned a time-lag between values and social changes. It is a reason why values of young protesters of 1960s become very widespread in society only about thirty-forty years later. Attitude towards homosexuals is a good indicator of those changes. In the1960s in the US and many Western countries homosexuality was not only inappropriate, it was criminal but gradually the situation has changed and in 2001 the Netherland was the first country where the same sex marriage was legalized. The changing of the law was not a reason of that, but changing values had impact on the law. In the same time the position of women in our society was radically changed. When I graduated in political sciences there were no woman there, but now they are the majority of students in most universities. I am researching the dynamic of values among different age cohorts and it is a row material for historians as well. The replacement of generations is a driving force of historical changes. When we have a society, where physical and economic safety is taken for granted we can expect an intergenerational transition to post-materialist values including human rights and religious, ethnic and sexual tolerance. So I anticipate that China is moving in that direction following the way of the Western countries. For now, China’s rise to prosperity legitimates the rule by the Communist Party. Democracy will not come automatically on the day income per capita exceeds twenty thousand dollars. There is a time-lag, but in my opinion the transition to democracy becomes increasingly probable. Industrialization, urbanization, professional specialization and so on create a public that increasingly wants democratic institutions. The GDP itself is not the cause of future cultural changes. If a country has oil but most of its population continues to live in a traditional economy it does not bring transition to post-materialist values. As the states of the Persian gulf. Yes. It works only when the population is developing under a pressure of Modernisation. I think China is a different case than the Kingdom of Saudi Arabia. Now the Chinese middle class is not demanding democracy because people remember very well massive starvations of Mao era, so their values are predominantly materialistic. Taking the survival for granted is an obligatory condition of liberalization. Now we can see a very high inequality in Chinese society. I think noticeable values changes will start when the current youngest generation comes to power. The history is not predetermined but it is a high probability that China will be liberalized. My university classmate an anthropologist Mark Tkaciuk would like to ask why do you use the term ‘solidarity’ as the principal characteristic of authoritarian societies? ‘Solidarity’ has a positive meaning because it based on altruism and even self-sacrifice. In the Soviet society it played a noticeable role only during the Second World War. I am sure at that time it was natural for American society as well. Our Soviet experience shows that is better to use the word ‘mobilization’ as a feature of authoritarian regimes. What is your opinion about that? I think “solidarity” must be a Russian translation of what I actually said. I would say “conformity” rather than “solidarity”. “Conformity” is a characteristic of authoritarianism and I think it reflects a very human reaction, that was developed through thousand years of the history when ninety-nine per cent of human beings were permanently affected by massive starvation. In that desperate situation the survival of your own tribe often demanded an extermination of other tribes, for getting more land and hence more food. Xenophobia had a rational basis. It literally means, who would survive: “us” or “them”. In those harsh conditions the community’s survival was depended of a strong leader, who was able to organize effective fight with foreigners. In that sense, xenophobia is a kind of solidarity, which unites one group around an authoritarian leader in the opposition to “others”. In prehistorical time, xenophobia was a harsh necessity but during Modernity it was an unnecessary and very dangerous political instrument, which many times triggered wars, including two world ones, and other kinds of mass violation. Economic crises often engender the growth of a “xenophobic solidarity”, which leads to the authoritarian way of rule. As you remember, at the 1928 election the Nazis got very few votes, but four years later, during the Great Depression they had got more and more votes and subsequently won elections of 1933. I do not know if I can discuss Putin in this interview… Yes, you can. I know it is surprising for foreigners but we can criticize Putin if we do not discuss his offshore accounts. The desperate economic situation after the collapse of the Soviet Union induced a demand for a strong authoritarian leader, which is able to show to the international community that Russia is still a Great Power. It was very important to eliminate the threats of disintegration in the beginning of the 2000s, but I don’t think that the Russian people need a dictator for life. The victory of Donald Trump reflected similar reasons. More and more people feel insecure, it stimulates the xenophobic and authoritarian tendencies in American society. We can say that a perverse xenophobic group-solidarity is an important feature of authoritarian regimes in their relations with foreign countries and “inner foreigners”. Your famous concept of “post-materialist values” is based on massive worldwide surveys. It reflects fundamental transformations which follow the transition from industrial society to informational one (you call it ‘knowledge society’). Memory studies trace one of aspects of those changes: the focus of collective memory and identity gradually moves from a container of the nation-state to a global scale. Are you agree that the global framework is the best way for realization of “post-materialist values” and rising of those values inevitably triggers transition to new types of communities, which are more global than the nation-state or you share common point that the nation-state is forever because it is a “least evil”? Clearly, as a long-term trend we are moving towards globalization. The powerful historical forces are going in that direction. The surveys in different countries showing that. I think the world is becoming more open which is very good. And today people are much more tolerant than fifty years ago which is also good. But, the rise of xenophobic authoritarian movements indicates that very rapid cultural changes are disorienting and threatening to many people. We can see that countries that used to be very tolerant as Sweden, Denmark, The Netherlands and others, now have the rising xenophobic parties. One reason is rapid cultural change and it is reinforced by massive immigration to Western countries. Many of these immigrants are not from neighboring countries, they come far away and bring very different cultural patterns. Sweden thirty years ago was a mono-ethnic and very tolerant country, but now 18 percent of its population are foreigners and many of them are Muslims; all this is exacerbated by rising economic inequality. People who were born in the US in the 1950s grew up taking it for granted that their country was a predominantly white society - there were only a handful of Mexicans or Asians - and that homosexuality was criminal. Today the situation has radically changed. In the US there are more Spanish speaking people than in Spain. In 1950s the idea that an African American would be elected as a president seemed ridiculous. But recently the country have elected Barack Obama as President, and then re-elected him four years later. Now people openly identify themselves as gay and lesbians. Those changes are frightening to many older people. I think immigration is good. My wife is an immigrant. If you go back in time, all of us are immigrants. Today people like Sergey Brin are stimulating the country’s prosperity. But like virtually anything else, changes can go too fast and increase the risk of such phenomena as Trump or the xenophobic parties that are spreading in many European countries. So, you think that the nation-state is there for a long time, don’t you? The functions of the nation-state have been gradually diminishing in the last decades economically and other fields, but it won’t disappear in one day. I think the nation state will continue to be important until the end of XXI century. I think the current rising of an antidemocratic ethnic nationalism during the transition from Industrial to Informational society has a lot of similarities with the Witches hunt during the transition from Agrarian to Industrial society in XVI and XVII centuries. In both cases we can see a simple reaction without any creativity. A religious reaction could not stop Modernity but it resulted many thousands of victims. The nation-state reaction in our transitional time is able to exterminate many millions of people during a fever of the ethnic hate. In your opinion, what can academics do to prevent such a dangerous trend? It is not easy because deep emotions are involved. Fear is a powerful emotion that is difficult to oppose, especially if the government using it for its own goals. Trump is triggering an angry reaction of Americans when he repeatedly declares that Mexicans are drug dealers and rapists despite the fact that it does not correspond to reality. Part of our academic job is to spread the truth about the social problems including, data showing the crime rate among Mexicans is slightly lower than average in the US. We should tell the truth even if it contradicts the government’s propaganda. In the long-run we should help eliminate the roots of fear. The root problem is not immigration itself but rapidly growing economic inequality. In those circumstances, the solution is not building a huge and expensive Wall, but creating jobs. Providing secure, well-paid jobs for people will counter-act the powerful current trend toward economic inequality. We need to develop jobs that the market is not creating in health care, education, child care, environment protection, research and development and many other useful things. Such measures would be the best way to overcome those fears, which are fraught with paroxysms of blood-spraying savagery. I do not think the situation is hopeless but academics should make every effort to help guide their societies in coping with the very real problems that confront them. Thanks a lot for your interview

Ksenia Robbe: “The neglect of the ‘common’ and of issues of coloniality during the transitions is an unresolved problem, with which South Africa (and Russia) are dealing today” Ksenia Robbe is an assistant professor at Leiden University, working in the fields of African and Russian literary and cultural studies. She grew up in Russia and was trained at the Universities of St. Petersburg and Giessen (Germany). She is the author of Conversations of Motherhood: South African Women’s Writing Across Traditions (2015) and co-editor of Post-Soviet Nostalgia: Confronting the Empire’s Legacies (2019). Her current research engages with memory of the transitional periods in post-Soviet and post-apartheid literature, theatre, and visual art of the last decade. The authors of the questions are Alexander Stykalin, Oleg Pekar and Daniel Pekar. Would you say if it is true that the South African Republic has two separate memory communities, the black majority and white minority? My classmate, who has lived in that country for more than thirty years, notices that after apartheid's downfall it is happened a consolidation of the, so called, “white” community, which alongside the Afrikaners (Boers), the heirs of Dutch settlers of XVII-XVIII centuries embrace the heirs of XIX-XX centuries’ immigrants from different countries, including Indian and Jewish people. Do you agree with that? Not entirely. Of course, we can see divisions between what could be called ‘white’ and ‘black’ ways of remembering apartheid, but these categories are very generalized. South African society is quite fragmented, in terms of ethnicity, religion, language, and so forth, and I would not say that ‘white’ or ‘black’ memory has become more consolidated after the end of apartheid. Overall, the major differences in terms of memory are political rather than cultural, similarly to how it was during apartheid (though this politics of memory is often obfuscated and denied). Much depends on one’s family background and the community one grew up in, and present-day political orientation. You will find many similarities in terms of remembering apartheid among critically minded white, black, Indian and coloured people, while ‘apolitical’ (conservative) attitudes are, likewise, practiced by members of all ethnic groups. What your friend observes, perhaps, is that many Indian or coloured people who were active in the anti-apartheid movement have ‘forgotten’ their politics overnight and became hard-core capitalists and proponents of neoliberal policies. There are many critiques and satires of this turn-around, though (such as in the novels of Imraan Coovadia). Also, this all started still under apartheid, in the late 1970s, in economic terms; and politically, in the 1980s, with the government policies of coopting the Indian and coloured population to strengthen their electoral base. Moreover, the same change of orientation has taken place among the post-apartheid black elites. The South African Jews whom you mention are also an interesting community with its own dynamics of memory. Most of them immigrated to South Africa in the late 19th and early 20th century from Eastern Europe (especially Lithuania) fleeing the pogroms. Their major strategy back then, as far as I understand, was assimilation, in terms of language and identity; many intermarried with English South Africans (not Afrikaans, though), became ‘anglicized’ and during apartheid were largely on the ‘liberal’ side. But their links to the state of Israel were also strong. Recent inquiries into the politics of memory of this community have highlighted the paradoxes of their position: on the one hand, South African Jews as victims of anti-Semitic persecution in Europe, on the other, complicit with the apartheid policies in South Africa and Israel. Heidi Grunebaum’s film The Village Under the Forest (2013) unpacks this personal and collective complicity through the story of the South African Jewish community who were collecting money for a forest of trees that was planted in the place of a Palestinian village. How would you describe the features of the main South African memory communities? Do they have the separate lists of exclusive “their own” historical events? Are there the common “places of memory”, which every community appreciates differently? How large is the worldview gap between people from black and white communities, and how it is affected by the memory of apartheid? How has this problem been solved in schools? I’ve already started with the Jewish community, which is a ‘minor’ story, of course. But it is also a representative one. On the national scale, the 1990s and 2000s saw an attempt to create a collective memory of apartheid – a basis for the ‘rainbow nation’ – for which the Truth and Reconciliation Commission (1995-1998) was a major vehicle. This was, most probably, an impossible task. There are many interpretations of the TRC, and what I’m saying here can’t do justice to all the nuances and simply reflects my own perspective. It was certainly a landmark process, especially in terms of enriching and in some ways changing the international practices of transitional justice – by foregrounding the notions of ‘narrative truth’ along with forensic practices, and by opening up a judicial process to personal testimonies which were delivered locally (the TRC was travelling to different regions) but which were also broadcast and, thus, engaged (inter)national audiences. But this process had serious drawbacks, especially in terms of limiting its scope to large-scale violations and ‘political’ crimes (and ignoring the structural, everyday violence of apartheid), and in its positing of ‘forgivenness’ as an aspired outcome and thus not attending to the demands of justice in a postcolonial, post-apartheid society. The latter remains a ‘thorn’ in the South African body politic that causes a lot of pain and frustration. So, the TRC and the sites and practices of memory inspired by the politics of reconciliation and nation-building have not taken roots despite being well funded and promoted by the state. The Robben Island Museum (the former prison for political detainees such as Nelson Mandela) has remained more of a tourist attraction (though, recently, the curators have adopted more nuanced and personal strategies of presenting this history than those focused on political icons and on deploying national myths). The statues of black heroes (whether employing anti-apartheid or ‘traditional’ imagery) have not become sites of memory for larger local communities as, for example, Sabine Marshall’s research[1] eloquently shows. But this doesn’t mean that these communities do not remember and do not commemorate their struggles against colonialism and apartheid; their commemorations simply centre on oral traditions (storytelling, songs, performances, speeches) rather than visual or monumental practices. Generally, the continuous use of Eurocentric forms and practices of commemoration is a major obstacle to dialogic memory in South Africa. The protests against the Rhodes statue at the University of Cape Town and the whole #RhodesMustFall movement were a response to the failure of the South African state and institutions to develop new public memory and history. The post-apartheid institutions were working towards a compromise: building monuments and museums commemorating anti-apartheid heroes while leaving the colonial and apartheid-era landmarks in place (the many monuments to Rhodes, the Voortrekker monument, etc.). This also reflects the general politics of treating the past, such as in school curricula. The teaching of history in South Africa is one of the critical areas: firstly, in high school (as far as I know), history is not a mandatory subject; secondly, there is minimal focus on post-1945 and contemporary history, and only schematic overview of the great moments in anti-apartheid struggle, no critical discussion, and almost no social history in general; thirdly, there is an overwhelming focus on European history (and literature) compared to African or South African. So, before we start speaking of postcolonial memory and knowledge practices at university (what the #RhodesMustFall were trying to tackle), the school curricula and practices of education must be thoroughly revised. Returning to your question about the divided memory, it is more than a question of race: memory in South Africa is community-specific. For Afrikaners, the Anglo-Boer War is still an important site of trauma and memory. For South African Indians, especially more recently, the Indian Ocean connections, the memory of migration and indentured labour, the history of Gandhi’s life and work in Johannesburg are the reference points. There are few points of intersection – different heroes, places, audiences. Is there any difference between the members of the white community towards understanding of British-Boer Wars? Are there any similarities with the current memories wars of the Russian “reds” and “whites” or the reconciliation had happened when one of the former Boer’s army commanders Jan Christiaan Smuts, who later become the British field marshal, shook hands with Winston Churchill, who fought against Boers? Yes, generally, the conflicts were resolved through the post-war settlement and the compromise of sharing political and economic power, especially in the post-1948 dispensation. This is not to say that there is no stereotyping in everyday interactions. South Africans of British origin generally see themselves as superior to Afrikaners, while the latter would maintain the ‘purity’ of their language and culture to oppose the performances of purity by the white Anglophone community. But these would not involve references to the war. The memory of the war, however, at least in critical discourses, is undergoing a shift from the foundational myths of Afrikaner heroism and suffering in British concentration camps, or a fight between two groups of white settlers, towards regarding it as an episode of brutal colonization. After all, many of those who fought on the side of the Afrikaners were enslaved people, and the British were drawing on the military support of African kingdoms in the area, offering ‘deals’ to the rulers. These stories still need to become part of South Africa’s collective and cultural memory. The Second British-Boer War had a big resonance in the World including Russia. In that time a Russian poet G. A. Galina (Glafira Einerling) wrote a song: “My Transvaal is completely on fire!” which was extremely popular. Alexander Guchkov, who was one of the leaders of the Russian right-wing liberals, participated as a volunteer and was heavily injured during that war. Does any memory in regarding the Russian solidarity still exist in South Africa? This episode of anti-British enthusiasm and solidarity of Russians is, in fact, hardly remembered in South Africa. There was a brief rise in interest during the 1990s when diplomatic and cultural connections were restored, and Apollon Davidson, a prominent Russian historian and Africanist, wrote a few books about the history of Russian-South African relations. There was even a short story, written in Afrikaans and published in the book Boereoorlogstories (Stories of the Boer War), about a Russian nurse who volunteered during the war. But these are very marginal narratives. The larger problem in the memory of South African-Russian relations is that all episodes of solidarity during the hey-day of apartheid (1950-80s) were totally overshadowed by the apartheid propaganda which was framing anti-apartheid activists as ‘Communists’. So, for the average white South African, all Russians are still dangerous ‘communists’, and even Putin and his politics are regarded negatively just because of that. This is not surprising given the close ties with the US during apartheid – hence the similarities to the American right-liberal discourse up until now. Until 1961, the South African Union was a member of the British Commonwealth. Before that, South African soldiers participated in the both World Wars on the British side. For many decades there are close cultural relations with the Great Britain. How is the British Empire’s heritage receiving now? Do South African people have any involvement in the British historical memory or it is totally foreign to them? For many white South Africans of British descent, especially those whose families immigrated to the country during the 20th century, this is still ‘their’ memory. For instance, my husband’s grandfather served in the British Army as a young man and moved to South Africa right after. Like many children in his community, my husband grew up with family memories of WWI and WWII, the pride associated with them, and much better knowledge of that history than that of the colonial wars in South Africa. Are there among the members of white community any nostalgic reminiscences in regard to the apartheid era? Not in public discourse, but such motifs are present. ‘White nostalgia’ (usually memories of childhood innocence) is a theme in both Afrikaans and English writing of the 2000s, as could be expected. But what’s more interesting is that nostalgia can also be traced among the black South Africans. I can refer to a fascinating book by Jacob Dlamini, Native Nostalgia[2], in which he reflects on the paradoxical longing for the life in a black township during the 1970-80s – of his mother, other members of the older generation, and in some ways, his own. This is, of course, nostalgia not for apartheid, but for the time of more certainty, ‘order’ in the sense of community cohesion and respect for the elders, and solidarity across and along the generational lines. So, speaking about nostalgia, it is really important to determine what exactly one is nostalgic for and in what social and discursive context. In present-day South Africa, nostalgia might be a tactics of resisting, for instance, the disregard of the ethics of communality (ubuntu). My classmate’s son just graduated from Johannesburg University. He notices that young black people inherited their parents’ memory regarding the fight for human rights during apartheid and they continue that fight not paying attention to the situation that has radically changed. In your opinion why do the black students perceive themselves, in contrary to reality, as the disfranchised people? Can we say that their post-memory is a wrong guide to the future? This is a fascinating topic, also in theoretical terms (in that it prompts us to re-think the concept of postmemory, to an extent). I have written about this in the context of #RhodesMustFall and will write more. But my perspective is different from the one you have outlined. The anti-apartheid struggle of the past has often been framed as a struggle for civic/human rights, but it was also a broader struggle against colonialism and racism, and for social equality and justice. This struggle continues today, within the changed circumstances nationally and globally, but the problems are still the same – they have not been resolved by post-apartheid policies; some of them have even been exacerbated (spatial segregation, huge inequalities in education, in access to transport, sanitation, etc.). The fact that there has appeared a small black elite/ middle class does not resolve these structural conditions. Even if there is an emerging class of black professionals receiving decent salaries, they still have to deal with the ‘black debt’ – they are the first generation building new households and often take care of large extended families who are dependent on them. Many white South Africans, on the other hand, have privileged access to education and also often simply live off their inheritance – the wealth accumulated by the earlier generations. This is a situation of continuing coloniality. Now, with regard to (post)memory, what we can observe is a search by the younger generation (of black South Africans) for a language to confront the structural inequalities inherited from colonial and apartheid eras, and the closest templates are found, of course, in the anti-apartheid repertoire. This repertoire might be misplaced in some ways, but may also be as relevant now, especially when memories of, for instance, the Soweto uprising highlight the lack of adequate education reform 25 years after the end of apartheid. The younger generation’s postmemory is an attempt to reach out to their parents and understand that generation’s experience, beyond blaming them for the failures of the transition (which also happens in public discourse). But also, unlike in the case of the Holocaust, the workings of apartheid have simply not ended, and so the generation of the ‘born frees’ experiences racialized conditions which can be traumatizing. So, we are dealing with a context of multiple and layered traumas and an intertwining of memory and postmemory. What should an European researcher do for an adequate reconstruction of the South African black majority’s memory, memory of people, who for a long time had no possibility to articulate their cultural traumas. How can we manage not to prescribe the prejudices of our culture to an “exotic” society? Were there any cases in your practice when you realized that the European stereotypes regarding Africa do not correspond to reality? This is, of course, a question you constantly ask yourself, as researcher of a postcolonial society. But what about studying ‘your own’ society: can you claim knowledge and understanding of all its groups and representatives? And what’s ‘your own’ anyway? I probably question myself when doing research on Russian literature or art even more than when writing about South Africa. Perhaps the experience of interacting with African or other non-Western contexts helps to relativize your ‘gaze’ onto the more familiar phenomena. At the same time, an ‘outside’ perspective, a fresh look, I believe, can sometimes provide unexpectedly relevant insights. When discussing these issues with students, I often take the example from the book There Was This Goat by three South African authors – poet and journalist Antjie Krog, psychologist Kopano Ratele and a specialist in Xhosa oral culture Nosisi Mpolweni[3]. It also has to do with memory. The puzzle they addressed was the TRC testimony of Mrs Konile, a mother of an anti-apartheid activist shot by the police in 1986. Compared to the speeches of other mothers and wives, her story seemed incomprehensible as it was full of locally specific references and did not fit into the formulaic narratives delivered at the TRC. A white researcher’s approach would be to consider this incomprehensibility as a sign of the woman’s trauma resulting from the loss of her son. In the course of their long-term interactions with Mrs Konile and her family and community, the researchers realized that what she was trying to convey was her devastation as a result of the loss of several family members, her poverty (a woman without a son/caretaker), and the hard work in the mines she had to carry out. If we can speak of a trauma in this case, we need to rethink the whole notion of trauma in accordance with the conditions, perceptions and the cultural background of the people whose perspectives we try to analyze. Or perhaps we should come up with an altogether different concept. In my own research, I try and see what visions of trauma and memory the literary texts or works of visual art invoke, and which critical tools these might require – how we can develop such tools. You are specializing in literature and art studies. How do the South African writers and artists reflect the memory about apartheid in their masterpieces and how strong does it impact on their creativity? Memory is definitely one of the leading themes in contemporary South African literature and the arts. But it is not, or not only, a burden but a vehicle for new directions in public remembrance, I think. It is in literary and art productions that modes for current and future ways of remembering are developed, tested and crystallized. Regarding recent trends in memory in literature, I would say that the overwhelming focus on trauma during the 1990s and 2000s has now shifted towards modes of (post)memory that are more ‘activist’ and that foreground resilience and agency in recollecting the life of earlier generations. I’m currently writing an article about this dynamic. Another interesting tendency is what I call multi-layered memory: it might be too difficult to write about recent past (the past of the transitional period, for example, which produced its own traumas), and so the authors engage with more distant past but draw allusions to the contemporary times and create frameworks of ‘reading’ it. In one of your works, you define the South African society as “the post-repressive” and trace some parallels with the post-socialist Central and East European countries. Can you provide some examples of common post-traumatic features of the Russian and South African memories? Yes, this is what I’m exploring in my current research, which will occupy me for the next few years. I think there are similarities in the logic of dealing with the past of the apartheid and Soviet regimes, and especially with the ways the transformations from those regimes have taken place and in the ‘regimes’ of memory that have been established – what is being remembered, what has been ‘forgotten’; which memories are actualized and weigh more, and which are marginalized; which modes of remembering are being privileged and which become means of contestation. Regarding the term ‘post-repressive’, I’ll cite an example from a recent text by Siona O’Connell[4]. When she asks her father, who experienced forced removals, to reflect on the old photographs of the place and community that he had lost, he confesses that he still often looks over his shoulder, though he is not sure what he is afraid of. This sense of irrational fear and caution is something, I think, post-Soviet people even of younger generations can relate to. But even though one can observe many intricate similarities, one has to be very cautious with comparisons. Such comparisons are necessarily asymmetrical (accounting for the selectivity of similarities) and reciprocal (not setting an ideal). Certainly, the ideologies of the Soviet/ socialist and apartheid regimes were very different, even opposing (there are more similarities between apartheid and Nazism). But the mechanisms of social engineering, censorship, and the methods of the secret police reveal similarities, and so do their effects. Moreover, the narratives of ‘transitions’ in the 1980-90s and the practices of memory they involved were global (and thus similar across the world), but they were co-produced by social actors from Eastern Europe, the former Soviet Union, Southern Africa, Latin America, etc., so they had local roots that intertwined on a global scale. To disregard these intersections would be to adhere to the Cold War dichotomies that still dominate our visions of (historical) global interactions; to claim essential similarities of processes in these societies would also be a reductionism from Cold war times. In reality, the relations between South Africa and Russia have been full of mistranslations, based on superficial and false similarities (as Monica Popescu[5] brilliantly shows in her research): the transition in South Africa was proclaiming ideals of social equality, while Russian ideologists were praising the market. But the results have been very similar. The transitions were propelled by social groups who were, unfortunately, negligent of the conditions and perspectives of the ‘ordinary’ people, and they were not considering questions of coloniality (in the societies and within their own approaches). This neglect of the ‘common’ and of issues of coloniality during the transitions is an unresolved problem with which South Africa (and Russia) are dealing with today, and are the points to which intellectuals, cultural producers and activists inevitably return. That’s what I study. In your opinion, which transformations does the public historical discourse need in order to overcome the principal differentiations between the main South African communities of memory? This is a daunting question – I usually think in terms of what is happening rather than what should happen, and I certainly don’t know how change can be achieved. Given the fragmentation of memory in South Africa, it would be good to see the practices of interrelating the memories of different communities and establishing dialogue between them, i.e. more intersectional and multi-directional memory. Certainly, school and university curricula need to be changed, as I mentioned already. The memory practices of black and coloured (especially working class and rural) communities should be brought to the forefront of public remembrance. Institutions of public memory should engage professionals working with decolonial practices, and all South Africans need to be educated in post- and decolonial forms of knowing and remembering. Hope at least some of this happens. [1] For instance, Marshall, Sabine. Landscape of Memory: Commemorative Monuments, Memorials and Public Statuary in Post-Apartheid South Africa. Leiden: Brill, 2010. [2] Dlamini, Jacob. Native Nostalgia. Johannesburg: Jacana, 2009. [3] Krog, Antjie, Kopano Ratele and Nosisi Mpolweni. There Was This Goat: Investigating the Truth Commission Testimony of Notrose Nobomvu Konile. Pietermaritzburg: University of KwaZulu-Natal Press, 2009. [4] O’Connell, Siona. “Apartheid Afterlives: Imagining Freedom in the Aftermath of Racial Oppression in Cape Town, South Africa.” Third Text 32. 1 (2018): 32-45. [5] Popescu, Monica. South African Literature Beyond the Cold War. New York: Palgrave Macmillan, 2010.

Maksym W. Kyrchanoff. "Defunct politics of memory in England and Scotland: British-Eastern European parallels and deferred historical politics" Keywords: England, Scotland, history, historical politics, politics of memory, nationalism The author analyses the problems of the un-development of historical politics and politics of memory in their classical forms in the UK. It is assumed that historiographies in England and Scotland are politicised, but degrees of their ideologisation are incomparable with the same characteristics and peculiarities of the historiographies in the nationalizing states of Eastern Europe. The author presumes that the historiographical English-Scottish contradictions are comparable with Ukrainian-Russian debates. English and Scottish intellectuals have some mutual historical claims and seek to challenge the rights of their opponents to write, imagine, invent and construct history independently. English historiography, as Russian nationalist historiography of Ukraine, imagines Scotland as part of the British political space and denies the independent status of the Scottish language. Scottish historiography, as the Ukrainian one, tends to imagine the history of Scotland as an independent historical and political tradition, emphasising the linguistic and ethnic differences between the Scots and the English. Despite a significant number of mutual claims, national historiographies in the UK did not transform into historical politics. The author states that these transformations and aggravations of mutual historical claims are possible if the processes of regionalisation in the UK and the rise of internal contradictions will allow Scottish nationalists to revise the status of Scotland radically. This scenario provides the emergence of several nationalising states, where political elites will begin to manipulate history and practice various forms of historical politics, which is actively used by Eastern European countries, where historical manipulations and speculations became the norm. Norman saw on English oak. On English neck a Norman yoke; Norman spoon to English dish, And England ruled as Normans wish Sir Walter Scott Nationalisms, histories, memories. Nationalism always had the complex and contradictory relationships with history. Several reasons became grounds for the situation when supporters of political and ethnic nationalisms, on the one hand, and representatives of academic historiographic communities, on the other hand, cannot reach a compromise. Professional historians perceive the texts of active and practising nationalists in the too sceptical way and when they use them, they imagine them as sources for academic studies. Nationalist intellectuals often reproach academic historians in the absence of patriotism. Nationalism in the 19th and 20th centuries became an important factor that influenced significantly the development of nations, endowed and provided them with national histories and political traditions. Europeans of the 19th and 20th centuries could not understand the role that nationalism played in the formation of their historical memories and collective political ideas about the past. The triumph of post-modern approaches in historiography that perceive history as imagined and invented intellectual, social and cultural constructs and traditions stripped the history of its positivistic sacredness and semi-religious status in developments and existence of nations. The disintegration of socialist multi-national and non-democratic states inspired several waves of nationalizations and ideologization of historical and political memories in dynamically nationalizing states that painfully shaped new institutions and collective ideas of their past because political and intellectual elites tried to reconcile the mutually exclusive myths of the nation, class and liberal values. ...not only an Eastern European phenomenon... Traditionally, Russian historiography, when historians begin to write about the same processes, prefers to analyse their Eastern European contexts. Of course, Ukraine or Poland are among the good and even the best candidates for the academic analysis of those intellectual practices and strategies that became effective mechanisms of historical politics. The quantitative dominance of Eastern and Central European plots in the modern historiography of historical politics and the transformations of national memories became an unpleasant consequence of the fact that intellectuals in their studies preferred to pay tribute to the political and ideological conjunctures of the states they live in and communities they belong to. The boundaries and limits of the world, where intellectuals actively use the instrumentalist purposes of historiography, do not end on the Western Polish-German border. The history of the European West provides historians of nationalism with numerous examples when nationalist-minded intellectuals initiated the nationalisation and ideologisation of history or used it in their attempts to achieve political goals. The national histories of countries that form the European Union are not numbers and sets of the organised, ordered and catalogued collections of consciously selected historical facts that testify the triumph of the values ​​of liberal democracy, the rights and freedoms of a citizen. The history of Western countries provides a historian of nationalism with a significant number of situations when nationalists used history actively to legitimise oppression and suppression of the peripheral national regions. Politics of memory: British case. The political history of Britain can successfully illustrate the processes of national oppression and nationalist debates between intellectuals who belonged to different ethnic, linguistic and religious groups. Contradictions between Irish and British nationalists are among the well-studied problems in English and international historiography. Discussions between Scottish and English nationalists are less popular in historiography than Irish-British debates, despite the fact that they actualise the general trends and forms of historical politics and manipulations with historical memory that nationalists in Central and Eastern Europe used so successfully in their attempts to invent and promote historical and political myths. British and Eastern European parallels of historical politics. Historians of nationalism in Eastern Europe well know ideological disputes and contradictions between Russian and Ukrainian nationalists because the political mythology and ideology of these nationalisms are well studied in historiography. It is known that Russian nationalists never recognized Ukrainians as a separate nation, denied the independent status of Ukrainian language, integrated Ukrainian historical events into the Russian historiographic canon, perceived Ukrainian attempts to create an independent statehood as separatism. This set of myths continues to dominate in Russian nationalist historiography, but the situation is not unique. The history of the Anglo-Scottish controversies is full of examples of discussions which are the same from ideological viewpoint: English nationalists were very sceptical in the attempts of the Scottish elite to imagine the Scots as a separate nation with their own language that stimulated British ridicules. Scottish aspirations to restore parliament and create an independent state are imagined as politically dangerous desires to destroy the united and single political body of British nation-state. These mutually exclusive political concepts and historiographical approaches formed the foundations of historical politics in the United Kingdom in contexts of English attempts to imagine the Scottishness as a local version and a particular case of the development of Englishness. The British model of politics of memory emerged and developed as an attempt to deny the aspirations of the Scottish nationalists to resist English ideological dominance. British historical memory imagines and invents Scotland in the contexts of attempts to integrate it forcibly into English historiographical and political canons. Politics of memory as politics of history: England vs Scotland. Several factors determined the main features and directions of mutually exclusive historical policies in Scotland and England in the contexts of imagination and the invention of history in various national historiographies. The politics of memory in England and Scotland differ little from the same processes in continental Europe. Moreover, the tactics strategies of nationalists, their approaches to the politically motivated use of the past, have much in common with actions of the formulators of historical politics in Central and Eastern Europe. The politics of memory in England and Scotland was originally conflictious because local intellectuals developed mutually exclusive versions of history. English historical narratives about Scotland has much in common with Russian narratives about Ukraine. English nationalists are reluctant to admit that in the past Scotland was independent, but extremely actively like to remember that the savage Scots were a source of constant problems and periodically attacked the border regions of civilized England. British nationalists and some English linguists deny the existence of the Scottish language and perceive it as a dialect of English. British nationalism is not overflowing with enthusiasm when Scottish nationalists begin to actively discuss prospects for secession from the UK. These problems are important for historical politics, but they represent only particular cases of historical exercises of English and Scottish nationalists. The problems of the division of British history into English and Scottish are very important in the contexts of simultaneous coexistence of various historical and political memories. The loss of state and political independence with its institutions is a very painful and unpleasant subject for Scottish nationalists, but the same theme is extremely important for British nationalists because it actualizes the experience of a single political body of the imperial nation. Therefore, attempts to divide the political history of the state and reinforce it with new dividing lines in the context of the history of language and culture are extremely important for Scottish nationalists and extremely unpleasant for their English colleagues. To divide history: separatism as the basis of the politics of memory in Scotland. If the history of Scottish statehood was fixed in the treaties of the kings of Scotland and England, the historical status of the Scottish language is more complicated, despite the fact that Scotland has developed traditions of national literature. Scottish nationalists and linguists seek to prove that the Scots and English never were a single people and started to live in common state accidentally. The Scottish politics of memory in this context is rooted in the desire to divide the historical processes between Scotland and England radically and decisively. Scottish nationalists do not limit themselves to formal academic rules and offer a mythological national history written and imagined in an ethnocentric coordinates system. Intellectual activities and efforts of Scottish nationalists led to the formation of the Scottish historical myth. The main points of this romantic national historiographical myth are following: Scottish and English nationalists imagine their nations as groups of German origin and therefore they are far from the desire to proclaim themselves as autochthonous ethnic communities. Intellectuals of Scotland and England were able to avoid the temptations of the myth of ethnic autochthonism, although their Russian and Ukrainian colleagues could not do this, and this factor stimulates dubious debates about primogeniture in national Eastern and Central European historiographies. Scottish and English nationalists have a common idea that their ancestors reached the British Isles in the 5th century and settled gradually significant areas of the region except for those periphery edges that remained under the control of the Celtic groups. 1066 as the imagining border: universalism and regional special cases of historical development. The inhabitants of the British Isles of German Anglo-Saxon origin spoke in various close and related dialects, and this situation persisted until the middle of the 11th century when William the Conqueror captured England. The Norman conquest of England, as the Scottish nationalists insist, became a watershed in the history of the region because it provoked radical changes in England that did not affect Scotland. British historians also wrote a lot about political transformations after 1066 and did not forget to mention the dangerous pernicious Scots who attacked British territories [Sadler, 2006; MacDonald Fraser, 2015; Campbell Paterson, 1997; Phillips, 1999] and disputed the superiority of English monarchs. Scottish nationalists cultivated actively a narrative about the independent historical and cultural developments of Scotland and insisted that the Scots [Aitken, 1971; Aitken, 1985; Aitken, Macafee, 2002; Aitken, 1979; Eagle, 2016] and English languages ​​had a common ancestor, but developed separately [Colin Wilson, 2014; The Essential Scots Dictionary… 2005; The Concise Scots Dictionary; Scots Thesaurus, 2001; Kay, 2006]. Scottish nationalists [Harvie, 2004; Devine, 2001; Hanham, 1969; Pittock, 2001; Davidson, 2000; Mitchell, 2014] insist that Anglo-Saxon language was the ancestor of Early Middle English which divided into Northern and Southern dialects. The first one became an ancestral language of modern Scots, and the second one developed into modern standard English. English nationalists deny the independent language status of the Scots [Scobbie, Gordeeva, Matthews, 2007; Wright, 2000; Gorlach, 1997; Abercrombie, 1979] and perceive the numerous monuments of Scottish literature [Donaldson, 1989; Jones, 1995; Andrews, 2004; Corbett, 1997; McCordick, 1996] negligently as texts written in illiterate and incorrect English. If the Scottish nationalists in their versions of historical politics consistently insist on the differences between English and Scottish histories, the British nationalists, on the contrary, believe that the Scottish history was only a special case of the English historical process in the political, state and linguistic contexts. These historiographical discussions and confrontations between English and Scottish versions of historical politics actualise alternative levels of historical memory in England. Anglicise it: 1066 and the awakening of ethnicity in English historical politics. Scottish intellectuals in their polemics with British opponents actively use the medieval history of England when it was Anglo-Saxon in its desires to prove that the English and the Scots developed differently. The author does not claim that only and exclusively Scottish intellectual stimuli prompted the interests of English nationalists to early history before the Norman conquest. Scottish manipulations of the history of England before the 11th century demonstrated to English nationalists the considerable mobilization potential of Medievalism and possibilities to re-write ethnic and linguistic histories for the strengthening of modern national identities. If the Scottish nationalists are actively using history before the 11th century to prove that England and Scotland developed differently and the Norman conquest was the factor that actualized the regional political, social and linguistic differences of England and Scotland, then English ethnic nationalists also use 1066, but they have completely different goals than the Scottish intellectuals. Scottish and English nationalists perceive and imagine 1066 differently. They certainly regret the death of the old Anglo-Saxon England, which had more in common with Scotland than the England that William the Conqueror and his political heirs developed. The conquest of 1066 is important for the Scottish nationalists because it did not affect Scotland, but made England another. 1066 is important for English nationalists because it radically changed and actually destroyed the old Anglo-Saxon England, which they prefer to idealize. Therefore, the Scottish nationalistic myth in British historical politics coexists with the Anglo-Saxon myth of English nationalists. Academic historiography as a stronghold of tradition, or history without politics... How long? The nationalist debate about 1066 has not become a full-blooded historical policy yet. Discussions about 1066 are still intellectual disputes and various historiographical approaches that belong to academic discourse. Several generations of English intellectuals and historians served, promoted and supported the patriotic ethnocentric principle in history writing of Anglo-Saxon England. These historians formed a nationalistic English discourse. Anglo-Saxon studies are extremely diverse and belong to this discourse partly. The specialized academic journals and university programs reproduce the academic versions of this myth. Academic Anglo-Saxon studies [Hall, 2009; Brown, 2010; Snook, 2015; Coatsworth, Pinder, 2002; Martin, 2015; Thompson, 2012; Hooke, 2013; Clarke, 2012; Karkov, 2004] imagine and invent Anglo-Saxon England in various dimensions, including political, cultural, intellectual, social and religious histories. Despite the heterogeneous and academic nature of university historiography, Anglo-Saxon studies stimulate interest in England until 1066, which the nationalists actively use, but historiographic discussions, in general, continue to develop as constituent elements of academic historiography. Trends and tendencies of mutation to historical politics are extremely insignificant. This situation is a consequence of the fact that academic historiography in England try to reproduce certain forms of knowledge inertially because the degree of its politicization and ideologization remains insignificant in comparison with the same indicators of Central and Eastern European historiographies which try to produce and reproduce narratives about early ethnic and state histories. Central and Eastern European historiographies are burdened by myths of conquests that changed the main vectors and trajectories of the country’s development radically. Therefore, ideologically, politically and nationally marked niche in the division of intellectual labour, academic historiography refused to occupy, was captured by nationalists cultivating ethnocentric versions of the Anglo-Saxon myth. History is in the hands of ethnic entrepreneurs. Supporters of ethnic English nationalism who cultivate Englishness as an alternative to Britishness, on the one hand, idealize Anglo-Saxon England and, on the other, extremely negatively imagine 1066 and its consequences. Theorists and ideologists of English ethnic nationalism insist that Anglo-Saxon England developed independently politically, socially, economically and religiously. William the Conqueror, as the nationalists claim, destroyed the foundations of English national statehood because he killed the last true English king, destroyed most of the representatives of the English feudal aristocracy abolished the English church, in fact, because natives of Normandy began to receive church offices. These innovations and changes annoy the English nationalists, but they are much more emotional when they evaluate the role of the Norman conquest in the history of the English language. On the one hand, English nationalists are very unpleasant and painful about the fact that aggression and the conquest of 1066 changed significantly the status and role of the English language, deprived it of state significance and administrative functions, turned it into a language of the peasantry. Therefore, 1066 in the nationalistic imagination of English intellectuals became a constant reason for various reflections about how English could develop without negative French influence. The intellectual exercises of English nationalists did not become a classical politics of memory in the Central or Eastern European senses and understandings. English nationalists prefer to use linguistic policy [Cser, 2009] for the imagination of the idealized Anglo-Saxon England. It is noteworthy that the nationalists prefer to describe this England in that English language, how it could develop without Norman influence. Therefore, the nationalists suggest use several nationally and ideologically marked and motivated phrases, including “the Anglo-Saxon Eldom” instead of “the Anglo-Saxon Age”, “if England had stayed unedited in 1066” instead of “if England had stayed unconquered in 1066”, “Forthspell for the Eftnewing of English” instead of “Declaration for the Restoration of English”, “the English Witanmoot” instead of “the English Parliament”, “a thedish insetness” instead of “a national institution”, “Selfdom for England!” instead of “Independence for England!”, “a thede’s needs” instead of “a nation's needs” etc [Cowley, 2009; Cowley, 2011; Cowley, 1999]. On the other hand, nationalists believe that the Norman conquest changed significantly the vectors and trajectories of the development of the English language. This linguistic trauma and political resentment stimulate the linguistic purism [Anderson, 1989] of the English nationalists and their attempts to restore words that English lost after 1066. These intellectual practices and strategies have not reached the level of institutionalization in the form of historical politics like it happened in Central and Eastern Europe. Preliminary conclusions. The historical imagination in England and Scotland continues to develop as a predominantly intellectual polemic between representatives of various national historiographies. Discussions between Scottish and English nationalists have much in common with classical historiographic disputes, when historiography became the object of political ideology but has not mutated yet into the form of control over the past, imaginations and inventions of national history. The author presumes that several reasons and factors stimulate the preservation of this historiographic situation in England and Scotland. National historiographies in these regions develop and exist as predominantly academic, the norms of academic ethics and historiographical tradition continue to determine the main vectors and trajectories of the development of historical studies. History as a science and nationalism as a form of political activity in England and Scotland develops separately and parallelly, but this informal compromise between academic communities and nationalist political groups has temporary character. The author presumes that English and Scottish historiographies can lose their exclusively academic character because history and collective representations of the historical past can become factors of political struggle and ideological confrontation between English and Scottish nationalists. Various internal and external factors, including political changes in Europe, the withdrawal of Great Britain from the European Union, the intensification of regional nationalisms in England, Scotland and Wales, the revival and the incitement of alternative forms of historical and political memories can stimulate and inspire the internal transformations of English and Scottish historiographies, inspiring their politicization, ideologization and transformation of the past and history into objects of political struggle and ideological confrontations. The hypothetical crisis and the decentralization of Britain, the restoration of the state and political independences of Scotland and Wales will revive the old historical contradictions and turn history into a factor of political confrontation in contexts of defending Scottish and Welsh rights to freedom and independence or control over the territories in English historical memory. The probable disintegration of Great Britain resuscitates old mutual grievances, historical traumas and collective political complexes. This scenario actualizes parallels with the development of dynamically nationalizing memories of Eastern Europe. English and Scottish historians like their Ukrainian and Russian counterparts will eagerly enumerate reciprocal historical claims, including wars, occupations, deprivations of political and state independences. The nationalization and politicization of historical memories in Scotland and Wales can be an incentive for the transformation of historiographies, erosion of academic orthodoxies and their further mutation into one of the factors which will determine strategies of England and Scotland as new actors of internationalising politics of memory. References Abercrombie D. The accents of Standard English in Scotland // Languages of Scotland / eds. A. J. Aitken; T. McArthur. Edinburgh: Chambers, 1979. P. 65 – 84. Aitken A. Edinburgh Studies in English and Scots. Edinburgh: Prentice Hall Press, 1971. 260 p. Aitken A. Is Scots a Language? // English Today. 1985. Vol. 1. No 3. P. 41 – 45. Aitken A. J. Scottish speech: a historical view with special reference to the Standard English of Scotland // Languages of Scotland / eds. A. J. Aitken; T. McArthur. Edinburgh: Chambers, 1979. P. 85 – 118. Aitken A., Macafee C. The Older Scots Vowels: A History of the Stressed Vowels of Older Scots from the Beginnings to the Eighteenth Century. Edinburgh: Boydell & Brewer, 2002. 256 p. Anderson Р. Uncleftish Beholding // Analog Science Fiction. Science Fact. 1989. vol. 109. no 13. pp. 132 – 135. Andrews C. Literary Nationalism in Eighteenth-Century Scottish Club Poetry. L.: Edwin Mellen Press, 2004. 377 p. Brown G.H. A Companion to Bede. L.: Boydell Press, 2010. 180 p. Campbell Paterson R. My Wound Is Deep: History of the Anglo-Scottish Wars, 1380-1560. L.: John Donald Publishers Ltd, 1997. 220 p. Clarke C. Writing Power in Anglo-Saxon England. Texts, Hierarchies, Economies. L.: Boydell Press, 2012. 206 p. Coatsworth E., Pinder M. The Art of the Anglo-Saxon Goldsmith. Fine Metalwork in Anglo-Saxon England: its Practice and Practitioners. L.: Boydell Press, 2002. 318 p. Colin Wilson L. Luath Scots Language Learner: An Introduction to Contemporary Spoken Scots. Edinburgh: Luath Press Ltd, 2014. CD. ISBN-10: 1842820265 Corbett J. Language and Scottish Literature. Edinburgh: Edinburgh University Press, 1997. 228 p. Cowley D. Eldsay English: New Life for Old English Words. L.: Joseph Biddulph Press, 1999. 36 p. Cowley D. Hastings, 1066 - Words We'd Wield If We'd Won. L.: New Generation Publishing, 2011. 52 p. Cowley D. How We'd Talk If the English Had Won in 1066. L.: New Generation Publishing, 2009. 288 p. Cser A. English Purist Tendencies in a Comparative Perspective // Selected Proceedings of the 2008 Symposium on New Approaches in English Historical Lexis (HEL – LEX 2 / eds. R.W. McConchie, Alpo Honkapohja, and Jukka Tyrkkö. Somerville, 2009. P. 36 – 40. Davidson N. The Origins of Scottish Nationhood. L.: Pluto Press, 2000. 144 p. Devine T.M. The Scottish Nation: A History, 1700-2000. L.: Penguin Books, 2001. 720 p. Donaldson W. The Language of the People: Scots Prose from the Victorian Revival. Aberdeen: Aberdeen University Press, 1989. 256 p. Eagle A. An Introduction to Modern Scots. Edinburgh: Scots Online, 2016. 264 p. Gorlach M. The Linguistic History of English. Basingstoke: Macmillan, 1997. 354 р. Hall A. Elves in Anglo-Saxon England. Matters of Belief, Health, Gender and Identity. L.: Boydell Press, 2009. 238 p. Hanham H.J. Scottish Nationalism. L.: Faber & Faber, 1969. 252 p. Harvie Ch. Scotland and nationalism: Scottish society and politics, 1707 to the present. L.: Psychology Press, 2004. 278 p. Hooke D. Trees in Anglo-Saxon England. Literature, Lore and Landscape. L.: Boydell Press, 2013. 322 p. Jones Ch. A Language Suppressed: The Pronunciation of the Scots Language in the 18th Century. Edinburgh: John Donald, 1995. 278 p. Karkov C. The Ruler Portraits of Anglo-Saxon England. L.: Boydell Press, 2004. 240 p. Kay B. Scots: The Mither Tongue. Edinburgh: Mainstream Publishing, 2006. 288 p. MacDonald Fraser G. The Steel Bonnets: The Story of the Anglo-Scottish Border Reivers. L.: Skyhorse Publishing, 2015. 432 p. Martin T.F. The Cruciform Brooch and Anglo-Saxon England. L.: Boydell Press, 2015. 406 p. Mitchell J. The Scottish Question. Oxford: Oxford University Press, 2014. 320 p. Phillips G. The Anglo-Scots Wars, 1513-1550: A Military History (Warfare in History). L.: Boydell Press, 1999. 312 p. Pittock M. Scottish Nationality. L.: Palgrave, 2001. 187 p. Sadler J. Border Fury: England and Scotland at War 1296-1568. L.: Routledge, 2006. 634 p. Scobbie J.M., Gordeeva O.B., Matthews B. Scottish English Speech Acquisition // The International Guide to Speech Acquisition / ed. Sharynne McLeod. Clifton Park: Thomson Delmar Learning. 2007. P. 221–240ю Scots Thesaurus. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2001. 536 p. Scottish Literature / ed. David D. McCordick. L.: Peter Lang Publishing, 1996. 1256 p. Snook B. The Anglo-Saxon Chancery. The History, Language and Production of Anglo-Saxon Charters from Alfred to Edgar. L.: Boydell Press, 2015. 252 p. The Concise Scots Dictionary. Edinburgh: Edinburgh University Press, 1999. 820 p. The Essential Scots Dictionary: Essential Scots Dictionary: Scots/English - English/Scots. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2005. 392 p. Thompson V. Dying and Death in Later Anglo-Saxon England. L.: Boydell Press, 2012. 246 p. Wright L. The Development of Standard English, 1300 – 1800: Theories, descriptions, conflicts. Cambridge: Cambridge University Press, 2000. 332 р. Дефектная политика памяти в Англии и Шотландии: британо-восточноевропейские параллели и отложенная историческая политика М.В. Кирчанов – д-р ист. н., доцент Кафедры регионоведения и экономики зарубежных стран Факультета международных отношений Воронежского государственного университета Ключевые слова: Англия, Шотландия, история, историческая политика, политика памяти, национализм Автор анализирует проблемы отсутствия исторической политики и политики памяти в их классических формах в Великобритании. Предполагается, что историография в Англии и Шотландии политизирована, но степень их идеологизации несравнима с аналогичными характеристиками и особенностями историографий национализирующихся государств Восточной Европы. Автор полагает, что историографические англо-шотландские противоречия сравнимы с аналогичными украино-российскими противоречиями. Английские и шотландские интеллектуалы имеют набор взаимных исторических претензий и стремятся оспорить права своих оппонентов самостоятельно писать, воображать, изобретать и конструировать историю. Английская историография, как российская националистическая историография Украины, воображает Шотландию как часть британского политического пространства и отрицает независимый статус шотландского языка. Шотландская историография, как украинская, склонна воображать историю Шотландии как независимую историческую и политическую традицию, подчеркивая языковые и этнические изначальные особенности, и различия шотландцев и англичан. Несмотря на значительное число взаимных претензий национальные историографии в Великобритании не трансформировались в историческую политику. Автор полагает, что эти трансформации и обострение взаимных исторических претензий возможны, если процессы регионализации в Великобритании и рост внутренних противоречий позволят шотландским националистам радикально пересмотреть статус Шотландии. Этот сценарий предусматривает появление нескольких национализирующихся государств, где политические элиты начнут активно манипулировать историей и практиковать различные формы исторической политики, что активно делают восточно-европейские страны, где исторические манипуляции и спекуляции стали нормой.

См.: О проекте "Мониторинг исторической политики" Хроника исторической политики: - январь 2020 - декабрь 2019 - ноябрь 2019 - октябрь 2019 - сентябрь 2019 - август 2019 - июль 2019 - июнь 2019 - апрель 2019 - март 2019 - февраль 2019 - январь 2019 4 мая. Казахстан-РФ. День Победы. Юридические инструменты В Актобе отменили шествие "Бессмертного полка", запланированное на 9 мая, сообщили в акимате города. "Как показала практика, ранее после проведения шествия в СМИ появлялись негативные высказывания родственников многих ветеранов, которых уже нет в живых, что после проведения шествия фотографии их родных разбросаны в разных местах и урнах города, что оскорбляет память погибших ветеранов ВОВ", – объяснили отмену шествия в акимате (мэрии). В акиматах других крупных городов Казахстана об отмене шествия 9 мая пока не сообщали. СМИ: В Актобе отменили шествие "Бессмертного полка" 9 мая – фото бойцов выбрасывали в урны https://informburo.kz/novosti/v-aktobe-otmenili-shestvie-bessmertnogo-polka-9-maya-foto-boycov-vybrasyvali-v-urny.html?_utl_t=fb&fbclid=IwAR1AUSr-LS4yCwMjreQX8eqWZbNEYRkHZlsEbNzbpGJ14_hKw9AQiBE4fnM 4 мая. Казахстан-РФ. День Победы. Высказывание. Глава Восточно-Казахстанской области считает, что шествие Бессмертного полка помогает противостоять современной фальсификации истории Второй мировой войны. «— У меня отец был участником, дед воевал пять лет, — поделился аким ВКО Даниал Ахметов. — И я обязательно с портретом своего отца пойду 9 мая. К сожалению, в последнее время история начинает менять свой облик». СМИ: Аким Восточно-Казахстанской области призвал жителей Усть-Каменогорска выйти на Бессмертный полк https://yk-news.kz/news/аким-вко-призвал-жителей-усть-каменогорска-выйти-на-бессмертный-полк?fbclid 5 мая. Белоруссия-РФ. День Победы. Юридические инструменты. Власти белорусского города Витебск запретили проводить 9 мая шествие "Бессмертный полк". Вместо этого, активистам предложили поучаствовать в официальном митинге "Беларусь помнит. Президент Александр Лукашенко этой весной заявил, что он "категорически против" проведения в Белоруссии "Бессмертного полка". Почему мы должны бросить своё и схватиться за "Бессмертный полк", если по своей сути и даже по внешней форме они одинаковые? Мы приветствуем, что братья-россияне обратились к этой форме. Но у нас своё название, вот в чем проблема и почему я так на это реагирую", – заявлял Лукашенко. СМИ: В Витебске запретили проводить шествие "Бессмертный полк" https://www.svoboda.org/a/29921848.html Приложение. Обзор реакций. ГУЛАГ на Колыме. Медиатизацияя Сектор YouTube (по состоянию на 20.00, 6 мая) Исходная публикация – «Колыма. Родина нашего страха». 12,136,930 views Автор: Юрий Дудь - https://www.youtube.com/watch?v=oo1WouI38rQ&t=2s Личные реакции, количественно «Дудь про Колыму — разбор Гоблина и Жукова». 1,554,585 views Автор: Dmitry Puchkov https://www.youtube.com/watch?v=MTOhCcAyGBk «Хватит дудь. Злоба дня» - 316,383 views - https://www.youtube.com/watch?v=vvRZ9KbyCP4 «Весь Дудь за 30 минут». – 538,153 views - https://www.youtube.com/watch?v=0v6uJOHGcDY Автор: Константин Сёмин «Колыма» Дудя — разбор фильма: манипуляций и лжи». 84,406 views Автор: Александр Цербер - https://www.youtube.com/watch?v=mubWELVFEZI «Дмитрий Быков про „Колыму“ Юрия Дудя». 1 часть – 193,291 views https://www.youtube.com/watch?v=nvWQ1MMLeDQ 2 часть – 1,403 views https://www.youtube.com/watch?v=zzRKA38A73A Автор: Demetrio Albertini «Колымские страхи Дудя». 155,352 views Автор: Максим Шевченко - https://www.youtube.com/watch?v=83I9wArFs1Y «Разговор о Дуде, о Колыме, о кланах и репрессиях. Блогерский формат ВЕТЕРАН». 36,812 views Автор: Дмитрий Таран - https://www.youtube.com/watch?v=AiCR4VJhE6c «ДУДЬ Мерзкая правда о Сталине и Репрессиях». 11,904 views Автор: ПАШАНОВ https://www.youtube.com/watch?v=4zWlydd1C-c «Манипуляции фактами в фильме «Колыма…». 6,753 views Автор: Ляля Рось - https://www.youtube.com/watch?v=dAq90THD_L4 «ОБЗОР НА ВЫПУСК ВДУДЬ «КОЛЫМА». 5,699 views Автор: Юрий Беспалов - https://www.youtube.com/watch?v=J050FVxwtQw Почему Дудь врет о Сталине? | Дудь не знает историю 132,500 views Автор: SciPie - https://www.youtube.com/watch?v=asxuKocI2Jk ЮРИЙ ДУДЬ И КОЛЫМА: враньё, эмоции, дилетантство 41,036 views Автор: Вестник Бури - https://www.youtube.com/watch?v=1CrX17o9rU4 Колымская ложь Дудя 165,942 views Автор: Клим Жуков ДУДЬ-ВДУДЬ И КОЛЫМА! 12,316 views Автор: Триумф Тв Дудь "надудел" про Колыму... 19,497 views Автор: Владимир Горбовский - https://www.youtube.com/watch?v=1CC_aL_Y-dQ Политическая реакция в медийном пространстве: Депутат-коммунист екатеринбургской гордумы Андрей Пирожков раскритиковал фильм блогера Юрия Дудя про Колыму и историю советских лагерей. По мнению представителя КПРФ, Дудь просто мечтает развязать либеральный геноцид. «Критикуя Сталина, пропагандон Дудь мостит дорогу аргументам за самый дикий "либерализм". Целится по Сталину - а бьет по социальному государству. Сталин - это наиболее успешный архитектор социального государства. Актуальность Сталина до сих пор высока и заставляет дудей и венедиктовых скрежетать зубами и клеветать на него как символ социализма», - заявил депутат. https://www.uralinform.ru/news/society/309203-pohvalivshii-gulag-ekaterinburgskii-deputat-prokommentiroval-philm-dudya-o-kolyme/ Документальный фильм Юрия Дудя "Колыма – родина нашего страха" полезен для молодых россиян. Такого мнения придерживается депутат Заксобрания от КПРФ Свердловской области Вячеслав Вегнер. По мнению депутата, благодаря Дудю молодые россияне теперь знают про сталинские репрессии. "А еще, в чем ценность фильма – они узнали про такой край как Магадан, если, конечно, они Круга не слушали", - заметил народный избранник. https://www.uralinform.ru/news/society/308975-deputat-ot-kprph-prokommentiroval-philm-dudya-o-kolyme-i-repressiyah/ 5 мая. Мемориальные доски. Коммеморация. Севастополь. За мемориальными досками на стенах севастопольских зданий отныне должны следить инициаторы установки, собственники зданий и управляющие компании. Учет памятных табличек возложен на управление культуры. Об этом сообщило управление охраны объектов культурного наследия (Севнаследие). Как сообщило Севнаследие, после историко-культурной экспертизы выявленных объектов культурного наследия в 2018-2019 годах с государственного учета снято 110 мемориальных досок. Как объяснило ведомство, юридические основания к этому дало то, что доски не являются недвижимым имуществом, в то время как объект культурного наследия должен обязательно соответствовать этому требованию. СМИ: Историческую память Севастополя «скинули» на управляющие компании https://sevastopol.su/news/o-sevastopolskoy-pamyati-budut-zabotitsya-upravlyayushchie-kompanii 8 мая. Белоруссия. День Победы. Высказывание. 8 мая на торжественном собрании, посвященном 74-й годовщине Победы советского народа в Великой Отечественной войне, министр обороны Министр обороны Беларуси Андрей Равков заявил: «Величие и всемирно-историческое значение подвига народов, победивших фашизм, прежде всего советских людей, внесших решающий вклад в разгром гитлеризма, по, символизирует праздник Великой Победы. Триумф СССР в Великой Отечественной войне - одно из самых ярких и значимых событий в истории человечества». СМИ: Минск: Историческая память - основа национального самосознания https://rg.ru/2019/05/08/minsk-istoricheskaia-pamiat-osnova-nacionalnogo-samosoznaniia.html 8 мая. Сталин. Коммеморация. Новосибирск. Памятник Иосифу Сталину установили на территории Новосибирского областного комитета КПРФ, официальное открытие состоится в День Победы 9 мая, сообщил глава инициативной группы по установке памятника Алексей Денисюк. Как сообщалось, художественный совет Новосибирска 13 марта утвердил компромиссное решение и согласовал размещение памятника на территории обкома КПРФ, отказав в его размещении на любом общественном пространстве с открытым доступом. СМИ: В Новосибирске установили памятник Сталину https://ria.ru/20190508/1553341814.html 9 мая. День Победы. Высказывание. Владимир Путин президент РФ, выступление на параде Победы на Красной площади: «Защита подлинных героев Великой Отечественной является священным долгом в условиях, когда в ряде стран, забыв про честь и человеческое достоинство, бесстыдно врут детям о войне и предают своих предков». СМИ: Владимир Путин призвал народы разных стран помнить уроки прошедшей войны https://iz.ru/876642/egor-sozaev-gurev-aleksei-kazachenko-sergei-izotov-roman-kretcul/pobeda-byla-i-ostaetsia-odnoi-na-vsekh 9 мая. Александр Печерский. Коммеморация. Ростов-на Дону. Мемориальная доска Александру Печерскому, организатору и руководителю легендарного восстания в нацистском лагере смерти "Собибор", была открыта 8 мая на здании электровозоремонтного завода в Ростове-на-Дону. СМИ: В Ростове-на-Дону открыли мемориальную доску Александру Печерскому http://9tv.co.il/news/2019/05/09/270305.html?fbclid=IwAR3BIKCDcRQT2a2X4OsqEcYLBEK8yaxCaBbKBPsbok8vyXv5rppoU8kEY4g 9 мая. Германия. Вторая мировая война. Коммеморация. В немецком городе Шпремберг (федеральная земля Бранденбург) неизвестные осквернили могилы на советском военном кладбище в четверг, 9 мая. Уточняется, что злоумышленники разрисовали краской 57 могильных плит и изобразили четыре свастики. СМИ: В Германии 9 мая осквернили могилы павших советских воинов https://iz.ru/876892/2019-05-10/v-germanii-9-maia-oskvernili-mogily-pavshikh-sovetskikh-voinov?fbclid=IwAR35zIj4ULReFdnETnuihTb6AowRziMQ_4Rnqs8pydii3d0G0Yce3BAQDig 9 мая. Латвия-РФ. Депортация крымских татар. Коммеморация. Сейм Латвии на пленарном заседании, видимо, не случайно именно 9 мая 2019 года принял резолюцию «О 75-летней годовщине памяти депортации крымских татар и поддержке политики непризнания незаконной аннексии Крыма», в которой, «подчеркивает, что совокупность исторических источников указывает на целенаправленно осуществлявшийся советской властью геноцид в отношении многих народов и этнических групп, проживавших в Советском Союзе и на оккупированных им территориях, включая крымскотатарский народ, с целью уничтожения его культурного и социального наследия, исторической принадлежности к территории Крымского полуострова и вытеснения крымских татар со своей родины». Также латвийский парламент «констатирует, что депортация крымских татар 75 лет назад и развернутый против этого народа террор в настоящее время рассматривается как осуществлявшийся советской властью геноцид». За резолюцию проголосовал 71 депутат из 100, 2 – против, остальные не голосовали. СМИ: Ārlietu komisija lūdz iekļaut š.g. 9. maija Saeimas sēdes darba kārtībā Saeimas lēmuma projektu “ Latvijas Republikas Saeimas paziņojums Par Krimas tatāru deportāciju 75. gadskārtas piemiņu un atbalstu Krimas prettiesiskās aneksijas neatzīšanas politikai https://titania.saeima.lv/LIVS13/SaeimaLIVS_LmP.nsf/0/8BF77D563169640CC22583EE0049D2B6?OpenDocument 10 мая. Великая отечественная война. Коммеморация. Крым. В селе Орловка под Севастополем разрушили мемориал участникам Великой Отечественной войны. Вандалы разбили две гранитные плиты с именами погибших в войне. Крымская журналистка Айше Шулакова написала на своей странице в Facebook, что на плитах написаны имена 63 человек, в том числе 57 крымских татар. Памятник был открыт за несколько месяцев до инцидента. СМИ: В Севастополе разрушили мемориал участникам Великой Отечественной войны https://theins.ru/news/155841?fbclid=IwAR3wfaeCBXG0cIka87bIH_jes6Wijg4Zsm4xGQuI99UquDn9FcdgIBuw_p4 11 мая. Молдавия. Холокост. Медиатизация. Молдавия вводит в школах новый предмет – «Холокост: история и жизненные уроки». Предполагается, что преподавание начнется с будущего учебного года, в сентябре 2019. https://jewish.ru/ru/interviews/articles/189004/ 11 мая. Победа над Японией. Юридические инструменты. Инициативная группа депутатов Госдумы вынесла на рассмотрение проект закона, которым предполагает введение 3 сентября в России Дня победы над милитаристской Японией в 1945 году. Данные об этом опубликованы в электронной базе нижней палаты парламента. "Законопроектом предлагается дополнить перечень дней воинской славы, закрепленных в федеральном законе "О днях воинской славы и памятных датах России", новым днем воинской славы: 3 сентября – День Победы над милитаристской Японией (1945 год)". СМИ: В России может появиться второй День Победы https://tolknews.ru/news/13842-vtoroj-den-pobedy-mozet-poavitsa-v-rossii 12 мая. Вторая мировая война. Коммеморация. Воронеж. Торжественное открытие выставки «Женщины в концентрационном лагере Аушвиц» состоится в 14 часов четырнадцатого мая в Воронежской областной универсальной научной библиотеке имени И.С. Никитина. Выставка подготовлена Государственным музеем Аушвиц-Биркенау при поддержке Фонда «Историческая память» (Москва) и Научно-образовательного центра устной истории (Воронежский институт высоких технологий). СМИ: Воронежцев приглашают на открытие выставки о трагедии узниц нацистского концлагеря Аушвиц https://communa.ru/obshchestvo/voronezhtsev-priglashayut-na-otkrytie-vystavki-o-tragedii-uznits-natsistskogo-kontslagerya-aushvits-/ 13 мая. Белоруссия. Принципы исторической политики. Юридические инструменты. Концепция информационной безопасности, представленная Александру Лукашенко. В разделе четвертом данной концепции впервые есть глава, посвященная традиционным белорусским ценностям, которая в свою очередь делится на два блока, связанные с культурой, сохранением белоруской этнокультурной идентичности. Также впервые проговаривается, что Беларусь формирует, создает и продвигает белорусскую историческую политику. Председатель постоянной комиссии по образованию, культуре и науке Палаты представителей Игорь Марзалюк: «Эта национальная историческая концепция взвешенно и объективно будет отражать основные этапы развития страны. Сейчас вокруг Беларуси "бушуют войны исторической памяти". В них четко позиционируются образы, которые затрагивают белорусское прошлое, в ряде радикальных прочтений ставится вопрос существования белорусской нации, территориальной целостности и белорусского "я". В концепции информационной безопасности Беларуси впервые четко оговариваются принципы, связанные с исторической политикой». СМИ: Концепция инфобезопасности: фейки, историческая политика и защита суверенитета https://sputnik.by/defense_safety/20190312/1040476868/Kontseptsiya-infobezopasnosti-feyki-istoricheskaya-politika-i-zaschita-suvereniteta.html 14 мая. Латвия-РФ. Истребление мирных граждан. Юридические инструменты Следственный комитет (СК) возбудил уголовное дело о геноциде (ст. 357 УК РФ) в 1942-1943 годах в Новгородской области, где воевавшие на стороне фашистской Германии каратели из Латвии убили более 2600 мирных граждан. По данным следствия, эти люди стали жертвами карательных операций при оккупации деревни Жестяная Горка Ленинградской (с 5 июля 1944 года - Новгородской) области в 1942 году. СМИ: СКР открыл дело против карателей из Латвии о геноциде в новгородской деревне в годы войны https://www.interfax.ru/russia/661085 17 мая. Польша-РФ. Памятники советским воинам. Высказывание. Впервые за 5 лет состоялась официальная встреча глав МИД Польши и России. Сергей Лавров затронул тему памяти и памятников советским воинам — участникам Второй мировой войны, находящихся на территории Республики Польша. В этом контексте глава польской дипломатии заверил в уважении Польшей двустороннего соглашения между Польшей и Российской Федерацией и в чрезвычайно тщательной опеке, которую польское государство проявляет в отношении сотен захоронений советских солдат и жертв войны. СМИ: Главы МИД Польши и России встретились впервые за 5 лет. Обсудили Украину и возвращение обломков Ту-154 http://www.ostro.org/general/politics/news/568856/ 18 мая. Памятники советским воинам. Коммеморация. Мурманск Правительство Мурманской области создало комиссию по расследованию ситуации с обнаруженными на свалке надгробными плитами солдат Великой Отечественной войны, захороненных на мемориале «Долина Славы». «Такое циничное отношение к памяти о героях-воинах категорически недопустимо. Виновные будут наказаны», — прокомментировал ситуацию врио губернатора региона Андрей Чибис. СМИ: Осколки благодарной памяти http://hraniteli-nasledia.com/articles/vandalizm/oskolki-blagodarnoy-pamyati/?fbclid=IwAR266ZaT5FNJFFBCKMJg-7t3WlFL0Y6iHk_wGzrYBbibETCCHnrSI7sXIps 18 мая. Украина. История Украины. Высказывание. Бывший президент Украины Леонид Кучма: «Важно, чтобы мы лучше знали историю Украины. Ведь все проблемы — из-за того, что история Украины писалась в Москве и герои были нарисованы в Москве. В гражданскую войну красные стреляли в белых, белые — в красных. Сейчас вы перевозите из Европы к себе прах царских генералов. А почему нам не даете возможность, чтобы на Украине сами разобрались, кто есть кто?». СМИ: Кучма счел причиной проблем Украины «написанную в Москве историю» https://www.rbc.ru/rbcfreenews/5cdf8b409a7947d04313e2dc?from=newsfeed&fbclid=IwAR2AWQx0AgTh1Eg8wbVziehGNaGpVv2NMLoOcMAVk2mmXzbaR3CpdZ6fYRw 18 мая. Польша. Вторая мировая война. Общественная реакция. Актёры Музыкального театра «Капитолия» во Вроцлаве выложили в Youtube обращение против цензуры в искусстве и видео: «18 мая 2019 года во время Ночи музеев директор Музея Второй мировой войны в Гданьске господин Кароль Навроцки прервал исполнение этой песни, заявив что она большевистская песня, - сказано в обращении польской труппы. - Узнайте, сколько в этой песне большевистской идеологии. Мы выступаем против любого акта цензуры в искусстве». СМИ: Поляки запустили флешмоб в защиту русской песни «Тёмная ночь» (видео) https://ruwest.ru/news/92316/ 19 мая. Украина. Политика исторической памяти. Высказывание Президент Украины Петр Порошенко перед передачей полномочий Владимиру Зеленскому: «Параллельно с движением в Европу мы укрепляли и нашу украинскую идентичность. Это и собственная политика исторической памяти, и декоммунизация. Это и Томос, который мы получили в начале года. Это и закон об украинском языке, только мной подписан". СМИ: Порошенко перечислил свои успехи и неудачи на посту президента https://zn.ua/POLITICS/poroshenko-perechislil-svoi-uspehi-i-neudachi-na-postu-prezidenta-318070_.html 24 мая. Серго Орджоникидзе. Коммеморация. Подольск, Московская область. Памятник Серго Орджоникидзе вернулся на свое законное место — на территорию машиностроительного завода в Подольске. Монумент открыли в 1938 году, когда имя революционера было присвоено подольскому предприятию. Подольский машиностроительный завод является одним из передовых в Московской области. С точки зрения времени функционирования, конечно, это одно из самых старейших предприятий. «Столетний юбилей — очень важная веха для того, чтобы почтить дела наших предков», — отметил заместитель председателя правительства Московской области Вадим Хромов. СМИ: В честь юбилея. Памятник Серго Орджоникидзе вернули на территорию завода в Подольске https://360tv.ru/news/obschestvo/v-chest-jubileja-pamjatnik-sergo-ordzhonikidze-vernuli-na-territoriju-zavoda-v-podolske/?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop 25 мая. Память о принадлежности спорной территории. Общественная реакция. Ингушетия – Северная Осетия. «Проблемы перешли в латентную форму, но никуда не исчезли», — говорит президент Центра исследования глобальных вопросов современности и региональных проблем Саида Сиражудинова. — Проблема Пригородного района сохранялись десятилетиями и не смягчилась вовсе. Историческая память транслировалась и передавалась ингушами из поколения в поколение. У меня были работы и исследования на эту тему — но, несмотря на проделанной труд, они так и остались в компьютерных архивах. Ради спокойствия народов. СМИ: Бунт в Ингушетии загнали в подполье. На Северном Кавказе назревает новая «горячая точка». https://svpressa.ru/society/article/233580/?rss=1 25 мая. Российская государственность. Коммеморация. Калуга. XII Международная научно-практическая конференция «У истоков российской государственности» проходит в Калуге. Как сообщили 25 мая корреспонденту ИА REGNUM организаторы конференции, её цели — анализ взаимодействия власти, церкви и общества по сохранению исторической памяти и историко-культурного наследия, духовное возрождение и социально-экономическое развитие родного края, а также продвижение бренда «Калужский край — родина трёх русских цариц» СМИ: В Калуге проходит конференция «У истоков российской государственности» https://regnum.ru/news/2635363.html 26 мая. Польша. Этнические проблемы польской исторической политики. Высказывание. В марте 2019 года новым мэром Гданьска стала Александра Дулькевич. На этом посту она сменила своего бывшего начальника Павла Адамовича, руководившего городом на протяжении 19 лет и скончавшегося 14 января в результате нападения. «Я вижу такие случаи, я лично сталкиваюсь с проявлениями ксенофобии в интернете. Стоит мне одеть что-то красно-черное, как пишут, что это цвет УПА и у меня украинские корни (я не вижу ничего плохого в украинских корнях, хотя у меня их нет). То есть различными способами стараются подчеркнуть разные фобии, прибегают к разным трудным моментам нашей истории, а они у нас есть и с Украиной, и с Россией, и с Германией. Но сегодня наше правительство — не буду даже затрагивать отношений с Израилем — ничего не делает, чтобы вести историческую политику каким-то нормальным, мудрым путем, и это очень опасно». СМИ: Мэр Гданьска Александра Дулькевич: мы хотим научить людей ответственности https://www.newkaliningrad.ru/news/politics/23266425-mer-gdanska-aleksandra-dulkevich-my-khotim-nauchit-lyudey-otvetstvennosti.html 26 мая. История РПЦ. Коммеморация. Елабуга. Татарстан. В Елабужском Казанско-Богородицком женском монастыре открылся музей «Дом Веры». Открывая музей, руководитель исполкома Елабужского района Ринат Хайруллин отметил, что в муниципалитете рядом живут представители нескольких конфессий. По его мнению, одним из условий для счастливой жизни человека является вера. «Сегодня мы открываем необходимый и доступный для всех “Дом Веры”», где представлены все исторические события, происходящие в стенах этой обители. Желаю, чтобы двери этого музея никогда не закрывались», – обратился он к прихожанам и гостям торжества. СМИ: В Елабуге открылся музей «Дом Веры» https://www.tatar-inform.ru/news/2019/05/27/652257/ 26 мая. Великая Отечественная война. Коммеморация. Одиннадцатиклассница Кораблинской средней школы им И.В. Сарычева СП «Школа развития» Анастасия Емелина стала победителем Всероссийского конкурса интерактивных работ «Сохраним историческую память о ветеранах и защитниках нашего Отечества» в номинации «Женщины — матери в годы войны». В своей работе Анастасия рассказала о трудовом подвиге прабабушки. Готовиться к конкурсу ей помогала замдиректора школы по учебно-воспитательной работе, классный руководитель 11 класса Наталья Мальцева. СМИ: Кораблинская школьница Анастасия Емелина выиграла всероссийский конкурс http://ryazpressa.ru/%D0%BA%D0%BE%D1%80%D0%B0%D0%B1%D0%BB%D0%B8%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F-%D1%88%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D0%B8%D1%86%D0%B0-%D0%B0%D0%BD%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%B0%D1%81%D0%B8%D1%8F-%D0%B5%D0%BC/ 26 мая. Великая Отечественная война. Коммеморация. Ямало-Ненецкий автономный округ Общественники на Ямале проверят состояние памятников погибшим в Великой Отечественной войне. Ревизию мемориалов проведут участники проекта «Историческая память». Они соберут информацию о состоянии мемориалов, обелисков и памятных знаков, установленных в честь героев ВОВ, сообщил заместитель спикера Заксобрания Дмитрий Жаромских. «Если говорить в целом про Ямал, то работа пройдет во всех муниципалитетах. Не обязательно это будет реконструкция, но там, где это необходимо, она будет проведена. Наша задача, чтобы ни один памятник и ни одна мемориальная доска не остались без внимания, – подчеркнул Жаромских СМИ: Общественники на Ямале проверят состояние памятников погибшим в Великой Отечественной войне https://noyabrsk24.ru/novosti/2019/05/28/obshchestvenniki-na-iamale-proveriat-sostoianie-pamiatnikov-pogibshim-v-velikoi-otechestvennoi-voine/ 31 мая. 28 панфиловцев. Коммеморация. В главном храме Минобороны, который строят в подмосковной Кубинке, разместят бронзовое панно с изображением подвига 28 панфиловцев. Об этом говорится в статье о ходе строительства храма в официальной газете Минобороны «Красная звезда». «Глаза в глаза будут смотреть на нас герои-панфиловцы: история сохранила их военные книжки, и лица на вратах будут изображены именно с портретным сходством», — заявил изданию автор панно, скульптор Виталий Шанов. Главный храм Вооруженных сил России будет находиться на территории парка «Патриот» в Кубинке. Его открытие запланировано на 9 мая 2020 года. СМИ: В главном храме Минобороны изобразят подвиг 28 панфиловцев https://meduza.io/news/2019/05/31/v-glavnom-hrame-minoborony-izobrazyat-podvig-28-panfilovtsev?utm_source=facebook&utm_medium=main&fbclid=IwAR0mkPYBfEqWSaG_bZEiH7aXayNdmSrnzBZdGPGZKzNNtyGzWV3GBZugjnM 31 мая. Великие люди русской истории и культуры. Коммеморация. Президентским указом 44 аэропортам в России присвоены новые имена в честь знаменитых ученых, литераторов, художников и даже императоров. Столичные авиаузлы Внуково, Домодедово и Шереметьево названы в честь конструктора Андрея Туполева, ученого Михаила Ломоносова и поэта Александра Пушкина. В регионах пока плохо понимают, что делать с новыми названиями. Указ Владимира Путина «О присвоении аэропортам имен лиц, имеющих особые заслуги перед Отечеством» опубликован на правительственном портале. Пока в аэропортах размышляют над торжествами и установкой бюстов и памятных досок в честь фигурантов указа. СМИ: «"Пушкин" закрыт, "Менделеев" в тумане, "Петр Первый" временно недоступен». В российских городах комментируют новые названия аэропортов https://www.kommersant.ru/doc/3989481?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop

См.: О проекте "Мониторинг исторической политики" Хроника исторической политики: - январь 2020 - декабрь 2019 - ноябрь 2019 - октябрь 2019 - сентябрь 2019 - август 2019 - июль 2019 - июнь 2019 - май 2019 - март 2019 - февраль 2019 - январь 2019 1 апреля 2019. Молдавия - Приднестровье – РФ. Приднестровский конфликт 1992. Высказывание. Тирасполь. Президент непризнанной Приднестровской республики Вадим Николаевич Красносельский: «Молдавский народ — такая же пострадавшая сторона, как и приднестровский: виновна кучка политиканов, которая дала приказ на вторжение». СМИ: Красносельский: В приднестровском конфликте виноваты политики, а не народ. https://eadaily.com/ru/news/2019/04/01/krasnoselskiy-v-pridnestrovskom-konflikte-vinovaty-politiki-a-ne-narod 1 апреля. Литва. Холокост. Общественная реакция. Еврейская община Литвы считает, что Центр исследования геноцида и сопротивления жителей республики пытается в корне пересмотреть исторический контекст истребления евреев. В общине отмечают, что Центр нарушил Уголовный кодекс республики, в частности в рассмотрении «дела» генерала Йонаса Норейки, в котором Центр исследования геноцида и сопротивления жителей Литвы констатировал, что Норейка является "борцом за независимость", а не нацистским преступником. СМИ: Неуважение напоказ. Как Литву призвали к извинениям за грубое умаление Холокоста https://baltnews.lt/vilnius_news/20190401/1019000275/Lithuania-izvineniya-priziv-holokost.html?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop 3 апреля 2019. Великая отечественная война. Коммеморация . Главные вопросы диктанта: Как жители разных стран ориентируются в хронологии событий Великой Отечественной войны, знают ли памятные даты и имена героев, 7 мая проверит "Единая Россия". В этот день пройдет всероссийская историческая акция "Диктант Победы" партпроекта "Историческая память". В этом году акция приурочена к 74-летию Великой Победы. В России на сегодня обозначены 334 площадки в 54 регионах. СМИ: «Диктант Победы» «Единой России» напишут во всем мире. https://utro.ru/politics/2019/04/03/1395633.shtml 3 апреля 2019. Украина – РФ. «Декоммунизация». Общественные реакции. Киев. Владимир Зеленский в случае своей победы на выборах может попытаться свернуть декоммунизацию, которую начал и активно проводил Петр Порошенко. Опасениями по поводу политики Зеленского с РБК поделился сотрудник Украинского института национальной памяти Павел Подобед, СМИ: УПА и советские праздники: историк дал ответ, что будет с декоммунизацией в случае победы Зеленского. https://www.dialog.ua/ukraine/13_1554241325 4 апреля 2019. Великая отечественная война. Коммеморация. Торжественное открытие Всероссийской акции "Вахта Памяти-2019" состоялось в четверг в московском Музее Победы на Поклонной горе. Президент РФ Владимир Владимирович Путин: «Поздравляю всех вас с началом очередной "Вахты Памяти", и прежде всего хотел бы поблагодарить ветеранов, которых я здесь вижу, самых почетных, самых главных гостей всех встреч — российских поисковиков». В течение трех дней 250 представителей поисковых объединений из 82 регионов обсудят подготовку к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне, а также проблемы патриотического воспитания молодежи. СМИ: Президент Владимир Путин дал старт Всероссийской акции "Вахта Памяти-2019" http://rapsinews.ru/incident_news/20190404/297319392.html?fbclid=IwAR0geq-hJT6PxhyiWDPW0o_gQrj5y_gEO_UZuYy_eRhVqnJro0g5HgXpFIE 4 апреля 2019. Белоруссия – РФ. Сталинские репрессии. Юридические инструменты. Минск. 1 марта президент Белоруссии Александр Лукашенко в ходе прямой линии с представителями разных СМИ критиковал народный мемориал на месте захоронения и обещал «привести его в порядок». Снос начался утром в четверг, 4 апреля. Кресты были установлены в прошлом году белорусским политиком Дмитрием Дашкевичем на месте массовых расстрелов. Куропаты – урочище на северо-восточной границе Минска, где в конце 80-х годов были обнаружены массовые захоронения. По оценкам следствия, там захоронены не менее 30 тысяч человек, большинство из которых являются жертвами политических репрессий. СМИ: Как сносят кресты в Куропатах. Стройка на месте расстрельного полигона в Белоруссии. https://www.svoboda.org/a/29861329.html 6 апреля 2019. Белоруссия – РФ. Сталинские репрессии. Общественные реакции. Инициируя благоустройство Куропат, власти Беларуси пытаются деполитизировать и лишить значения место захоронения жертв сталинских репрессий. СМИ: Война за память: чем властям Беларуси мешают кресты в Куропатах. https://www.dw.com/ru/%D0%B2%D0%BE%D0%B9%D0%BD%D0%B0-%D0%B7%D0%B0-%D0%BF%D0%B0%D0%BC%D1%8F%D1%82%D1%8C-%D1%87%D0%B5%D0%BC-%D0%B2%D0%BB%D0%B0%D1%81%D1%82%D1%8F%D0%BC-%D0%B1%D0%B5%D0%BB%D0%B0%D1%80%D1%83%D1%81%D0%B8-%D0%BC%D0%B5%D1%88%D0%B0%D1%8E%D1%82-%D0%BA%D1%80%D0%B5%D1%81%D1%82%D1%8B-%D0%B2-%D0%BA%D1%83%D1%80%D0%BE%D0%BF%D0%B0%D1%82%D0%B0%D1%85/a-48221504 8 апреля. Литва. Холокост. Юридические инструменты. Мемориальную доску нацистскому коллоборационисту и участнику истребления евреев Йонасу Норейке, которая была установлена на стене Библиотеки Академии наук Литвы в память участия Норейки в сопротивлении советской оккупации, разбил баллотирующийся в евродепутаты Станисловас Томас. После чего самостоятельно заявил об этом в полицию и был задержан. На этот отчаянный шаг университетский профессор решился после того, как суд Литвы отказал гражданину США Гранту Гочину, у которого в Холокосте погибли десятки родственников, в иске с требованием убрать доску Норейке. С аналогичным требованием к литовским властям выступила также проживающая в США внучка Норейки. СМИ: Кандидат в ЕП в Вильнюсе разбил памятную доску в честь генерала Ветры https://ru.delfi.lt/news/live/kandidat-v-ep-v-vilnyuse-razbil-pamyatnuyu-dosku-v-chest-generala-vetry.d?id=80837045&fbclid=IwAR1IjY_YWydEiARcOCpcTdQxtKN2msqTvW9zG79Q9kZMBBRukqSdIAfqZdM В Вильнюсе профессор университета разбил доску палачу евреев http://www.9tv.co.il/news/2019/04/11/269264.html?fbclid=IwAR1DUBISWn1kF0R0FRyWtLaAxN2RtU07lVBmxSgmhhYUCZwbTi8YIh7dUg4 10 апреля. Литва-РФ. Захват телебашни и здания Литовского радио 13 января 1991. Юридические инструменты. В России возбудили уголовное дело против литовских судей, которые заочно приговорили к 10 годам тюрьмы министра обороны СССР Дмитрия Язова. Об этом говорится в официальном сообщении Следственного комитета. В конце марта суд в Вильнюсе признал бывшего министра и еще более 60 советских должностных лиц виновными в военных преступлениях и преступлениях против человечности. Речь идет о событиях 13 января 1991 года. Тогда советские военные захватили телебашню и здание Литовского радио. СМИ: В России возбудили дело против литовских судей из-за приговора Язову https://www.svoboda.org/a/29872261.html?fbclid=IwAR0VODkRDGQGTfaMHgvyvAjl5FvuMuDdcFEQFIpKNOfAMGMMQNposQ-0MhY 11 апреля. Великая Отечественная война. Высказывание. Председатель Законодательного собрания Санкт-Петербурга Вячеслав Серафимович Макаров отметил важность работы поисковых отрядов для сохранения исторической памяти и воспитания молодежи. «Спасибо за то, что любите свое дело, что привлекаете молодежь к практической, “полевой” работе на местах сражений. Вы воспитываете единомышленников, патриотов, людей, наделенных высокими моральными качествами. А в наше время — это очень важно». СМИ: Вячеслав Макаров отметил значение работы поискового движения в Санкт-Петербурге https://vecherka-spb.ru/2019/04/11/vyacheslav-makarov-otmetil-znachenie-raboty-poiskovogo-dvizheniya-v-sankt-peterburge/ 11 апреля. Великая отечественная война. Коммеморация В областной библиотеке имени Горького прошла встреча школьников и студентов с членами Рязанского регионального отделения Российского союза бывших несовершеннолетних узников фашистских концлагерей. Встреча состоялась в рамках Международного дня освобождения узников фашистских концлагерей. Дата связана с событиями 11 апреля 1945 года, когда произошло восстание узников концлагеря «Бухенвальд». СМИ: Рязанская молодёжь встретилась с бывшими узниками фашистских концлагерей https://7info.ru/ryazan/ryazan-society/ryazanskaya-molodyozh-vstretilas-s-byvshimi-uznikami-fashistskih-kontslagerej/ 12 апреля. Вторая мировая война. Высказывание. Президент России Владимир Путин не планирует участвовать в мероприятиях во Франции, посвященных 75-летию высадки союзников в Нормандии. Об этом сообщил пресс-секретарь главы государства Дмитрий Песков в пятницу, 12 апреля, лаконично ответив «нет» на возможность участия президента в этом событии. СМИ: Путин отказался ехать в Нормандию на юбилей высадки союзников https://ria.ru/20190412/1552637490.html 13 апреля. Молдавия – РФ. Коммеморация. Кишинев. Президент Молдавии Игорь Додон рассказал о мероприятиях, посвященных празднованию 75-летия освобождения страны от фашизма. Он напомнил, что на всей территории Молдовы под патронатом главы государства проходит ряд мероприятий, посвященных этой дате. План действий включает реставрацию военных монументов, съемку документального фильма, посвященного освобождению Молдавии, посещение на дому всех ветеранов Великой Отечественной войны, проведение марша "Бессмертный полк" 9 Мая и другое. СМИ: Додон: марши Победы пройдут по всей Молдове https://ru.sputnik.md/society/20190413/25490977/dodon-marshi-pobedy-proydut-po-vsey-moldova.html 14 апреля. Сербия – РФ. Коммеморация. Белград, Баня-Лука. В Сербии и Республике Сербской (входит в состав Боснии и Герцеговины) ведется подготовка к проведению международной акции "Бессмертный полк". В частности, центральные шествия пройдут 9 мая в Белграде и Баня-Луке (фактическая столица Республики Сербской). С 2019 года, решением сербского министра труда, занятости, по делам ветеранов и социальным вопросам Зорана Джорджевича "Бессмертный полк" включен в список государственных мероприятий в Сербии. СМИ: Сербы формируют "Бессмертные полки" https://rg.ru/2019/04/14/serby-formiruiut-bessmertnyepolki.html 14 апреля. Памятные даты Архангельской области. Коммеморация. Архангельск. В Архангельске обсуждают законопроект о памятных датах, связанных с именами выдающихся северян. Одно из важных условий — «местные» памятные даты не должны совпадать с общероссийскими праздничными днями. Председатель регионального отделения Российского военно-исторического общества Сергей Ковалёв: «Ряд дат для нас действительно очень значимый. Лично мне хотелось, чтобы в этом списке мы вспомнили о наших юнгах, о событиях, связанных с интервенцией на Русском Севере и развитием Арктики. Предложения по этим темам уже поступили, и надеюсь, что они будут приняты» СМИ: В Архангельской области могут появиться свои, поморские праздники https://region29.ru/2019/04/14/5cb2ddca764de97de730d8c2.html 14 апреля. Вторая мировая война. Хорватия. Коммеморация. Еврейские, сербские, антифашистские и цыганские организации собрались 12 апреля, чтобы почтить память жертв хорватского лагеря смерти «Ясеновац» времен Второй мировой войны, уже четвертый год подряд бойкотируя предстоящие официальные церемонии на этом месте в связи с тем, что они называют бездействием правительства относительно неонацистских настроений в стране. СМИ: Хорватские евреи, сербы, антифашисты и цыгане собрались на месте концлагеря времен Второй мировой войны https://lechaim.ru/news/horvatskie-evrei-serby-antifashisty-i-tsygane-sobralis-na-meste-kontslagerya-vremen-vtoroj-mirovoj-vojny/ 15 апреля. Великая Отечественная война. Коммеморация. Участников памятной акции "Бессмертный полк" в День Победы призвали не приносить туда портреты советского лидера времён войны Иосифа Сталина и красных знамён. Как говорится на сайте "Бессмертного полка", организаторы движения подписали соглашение по этому вопросу. Категорически недопустимо смешивать Бессмертный полк с политическими акциями партий, использовать период подготовки и проведения Бессмертного полка, как повод для пиара политиков и чиновников разного уровня. Колонны Полка должны оставаться пространством свободным от политической, корпоративной, конфессиональной символик. Участие руководителей региона должно происходить исключительно в качестве обычных участников Шествия в общей колонне, исключив возможность «самопиара» в первых рядах. СМИ: "Бессмертный полк" без портретов Сталина https://www.moypolk.ru/news/bessmertnyy-polk-i-bessmertnyy-polk-rossii-dogovorilis-o-edinyh https://newizv.ru/news/society/19-04-2019/eksperty-razmyshlyayut-ob-aktsii-bessmertnogo-polka-bez-portretov-stalina 16 апреля. Сталин. Общественная реакция. Уровень одобрения россиянами деятельности Иосифа Сталина побил исторический рекорд за все годы исследований на эту тему. Об этом свидетельствуют данные опроса «Левада-центра». Согласно исследованию, суммарный уровень одобрительного или безразличного отношения к Сталину достиг 77 процентов. Отмечается, что 51 процент респондентов относятся к руководителю советского государства с восхищением, уважением или симпатией. При этом на 12 процентов выросла доля тех, кто заявил об уважении к политическому деятелю. СМИ: Уровень одобрения Сталина достиг исторического максимума https://lenta.ru/news/2019/04/16/stalin/ 17 апреля. Великая Отечественная война. Коммеморация. Санк-Петербург. Организаторы шествия «Бессмертный полк» в Санкт-Петербурге, которое по традиции пройдёт в День Победы, заявили EADaily, что общество имеет право на коллективную историческую память и присутствие на мероприятии советской символики не повод для выяснения отношений. «Я считаю, что мы не имеем права осуждать со своей колокольни символы поколения, которое победило. И выгонять людей с портретом руководителя страны-победительницы, как делали это ранее организаторы шествия в Перми, мы не будем. Но там у них западная червоточинка такая, у нас этого нет. Вся советская символика, на мой взгляд, это коллективная историческая память. Например, тот же Жуков спас Ленинград во время Блокады», — рассказал руководитель регионального отделения организации «Бессмертный полк России» Сергей Бородулин. СМИ: «Бессмертный полк» в Петербурге не прогонит людей с портретами Сталина https://eadaily.com/ru/news/2019/04/17/bessmertnyy-polk-v-peterburge-ne-progonit-lyudey-s-portretami-stalina 18 апреля. Великая Отечественная война. Коммеморация. Санкт-Петербург. 25 апреля в Санкт-Петербурге состоится IX Международный форум Победителей «Великая Победа, добытая единством». В это году Форум будет посвящен 75-ой годовщине полного освобождения от блокады Ленинграда. Главная цель мероприятия – противодействовать фальсификации истории Великой Отечественной войны, сохранять историческую память о ВОВ и Второй мировой войне в целом. СМИ: Форум «Великая Победа» объединит делегатов из стран Евразии http://bigasia.ru/content/news/society/forum-velikaya-pobeda-dobytaya-edinstvom-obedinit-delegatov-iz-stran-evrazii/ 19 апреля. Культурное наследие. Коммеморация. Самара. Губернатор Дмитрий Азаров принял участие в заседании общественного совета проекта "Историческая память" под председательством Главы общественного совета Сергея Нарышкина. Азаров предложил включить в нацпроект "Культура" программы, направленные на сохранение истории. Еще одним вариантом может стать разработка и принятие долгосрочной программы по сохранению исторических поселений с учетом приоритетного сохранения наиболее ценных объектов архитектурного и археологического наследия. СМИ: В Самаре работают над получением статуса исторического поселения https://www.samara.kp.ru/online/news/3453768/ 20 апреля. Великая Отечественная война. Коммеморация. Краснодарский край. Памятники погибшим во Второй Мировой войне привели в порядок в рамках Всероссийского дня субботника на Кубани участники волонтерского движения 20 апреля, став таким образом, первыми среди российских регионов. Всего в 20 в регионах России проходит первый в этом году Всероссийский субботник, его проводит общественная организация «Волонтеры Победы». В общей сложности на уборку в разных городах выйдут около 15 тыс. волонтеров, будут благоустроены более трех тысяч памятных мест в крупных и малых городах, а также в селах. СМИ: Краснодарские «Волонтеры Победы» вышли на Всероссийский субботник https://regnum.ru/news/2616011.html 20 апреля. Культурное наследие. Общественная реакция. Олег Павлов, журналист – «Говорят, что о здоровье общества можно судить по его отношению к старикам и детям. По отношению к историческим памятникам тоже можно. Сейчас же вся историческая память доходит до Великой Отечественной войны и далее встает как вкопанная. Тысяча лет истории и ее следов остаются безо всякого внимания». СМИ: Российские усадьбы, Нотр Дам и сайдинг https://argumentiru.com/culture/2019/04/498720 20 апреля. Воспитание патриотизма. Высказывание. Исполнительный директор РВИО Александр Викторович Барков: «Но рождается, воспитывается истинный патриотизм, конечно, не на заграничных проектах. Важнейшей является деятельность – научная и просветительская – у нас в стране. И крайне необходимо, чтобы велась она в каждом регионе, городе, на селе. Важно доносить историческую правду до людей, сохранять память о подвигах предков. Ведь герои живы, пока их помнят потомки». СМИ: Исполнительный директор РВИО Александр Барков — о том, почему важно сохранять историческую память https://iz.ru/853902/aleksandr-barkov/svoikh-ne-brosaem 23 апреля. История России ХХ века. Медиатизация. В репортаже государственного канала «Россия 24» от 23 апреля выходит краткий сюжет относительно конкурса сочинений для школьников «Человек в истории. Россия – ХХ век», ежегодно организуемого правозащитным фондом «Мемориал». Закадровый комментарий к репортажу «России 24» содержит в себе реплики «конкурс на немецкие деньги от иногента» и демонстрировались некие финансовые отчеты о иностранных поступлениях в адрес «Мемориала». При этом, комментариев по сути конкурса в 5-минутном репортаже не прозвучало. СМИ: Вести в 22:00 с Алексеем Казаковым. https://www.youtube.com/watch?v=pLNjlNBe5z8&feature=youtu.be&fbclid=IwAR3LHbiJfLKL228I-6dLc1LvfWMAoBnkfnsQrWH7mLazDaWg1hepGMwyYUg (с 16.20 до 21.30 по хронометражу). 23 апреля. Вторая мировая война. Коммеморация. 23 апреля 2019 года в Региональном информационно-аналитическом центре Волгограда состоялся круглый стол «Необходимость сохранения исторической памяти». Доктор исторических наук, профессор Волгоградского социально-педагогического университета Николай Болотов: «Первое, к чему мы должны прийти сегодня с вами – это к пониманию истоков этой широкомасштабной фальсификации итогов Второй мировой войны, роли нашего народа, армии, в целом страны не только на европейском, но и на мировом уровне. В 1948 году под эгидой американского ЦРУ была поставлена задача тенденциозно (в ущерб Советскому Союзу) сформировать мировоззрение будущих поколений. Это была специальная программа конгресса США». СМИ: Волгоградцы выступают против исторического обмана http://riac34.ru/news/102032/ 24 апреля. Изучение истории в школе. Высказывание. Президент Владимир Путин поддержал предложения об углубленном изучении российскими школьниками курса истории: «То, что создает нашу идентичность, мы забывать не должны точно совершенно. Если мы это упустим, то тогда даже все наши достижения в сфере экономики пойдут прахом». СМИ: Путин высказался за углубленное изучение истории ради достижений российской экономики https://www.znak.com/2019-04-24/putin_vyskazalsya_za_uglublennoe_izuchenie_istorii_radi_dostizheniy_rossiyskoy_ekonomiki?fbclid=IwAR3RS8ZfviHXP9QxKAbWKwlqy5i-aLtNEQZFjM5dtCd8sVlFwrzE9sacZk4 25 апреля. История России ХХ века. Юридические инструменты. В Москве активисты прокремлёвских движений НОД и SERB попытались сорвать церемонию награждения победителей Всероссийского конкурса исторических работ старшеклассников "Человек в истории. Россия – ХХ век". Прокремлёвские активисты собрались возле театра "У Никитских ворот", где должна была состояться церемония, и выкрикивали в адрес каждого заходящего в здание оскорбительные лозунги. Позже один из участников акции смог пройти в зал, где попытался сорвать проведение мероприятия. Полиция, которая не вмешивалась в происходящее в течение получаса, всё же вывела активиста из помещения, а также задержала на улице троих человек. СМИ: Прокремлёвские активисты попытались сорвать награждение школьников https://www.svoboda.org/a/29903219.html 26 апреля. Вторая мировая война. Коммеморация. В Москве дан старт V Международному мотомаршу «Дороги Победы. На Берлин 2019», посвященному 74-й годовщине Победы. В период с 26 апреля по 09 мая 2019 участники акции проедут по маршруту протяженностью более 6 000 км, от Москвы до Берлина. Мотоколонна пройдет по территории стран СНГ и Европы с флагами Победы и флагами городов-героев, отдавая дань памяти и уважения всем солдатам, защитившим мир от нацизма в годы Великой Отечественной войны. За две недели в пути к колонне мотоциклистов присоединятся порядка 10 000 участников. СМИ: «Ночные волки» взяли курс на Берлин https://rvio.histrf.ru/activities/news/item-6145 26 апреля. Великая отечественная война. Коммеморация. В преддверии Дня Победы в десятках стран пройдет международная акция "Тест по истории Великой Отечественной войны", сообщает "Мир 24". Ожидается, что 26 апреля свои знания по истории проверят более 500 тысяч человек. Всего в акции примут участие более 40 стран на всех континентах. Впервые к ней присоединятся страны Африки – Камерун, Гвинея, Алжир и Египет. В тесте содержится 30 вопросов. Они касаются военных действий, жизни в тылу, культуры, искусства, техники, партизанских движений, а также подвигов пионеров-героев. СМИ: Полмиллиона человек проверят свои знания истории войныhttps://www.m24.ru/news/obshchestvo/26042019/74453?utm_source=CopyBuf 27 апреля. Памятник Дзержинскому. Общественная реакция. Ректор Высшей школы экономики Ярослав Кузьминов, комментируя сбор подписей студентами ВШЭ за снос памятника Дзержинскому, который расположен на территории университета, заявил, что от истории нельзя закрываться. «Памятники - это знаки истории, исторической памяти, а не объекты поклонения. Нынешним борцам с памятниками полезно вспомнить, что именно большевики начали их свергать. Историю надо помнить, от нее нельзя закрываться». СМИ: В ВШЭ прокомментировали сбор подписей за снос памятника Дзержинскому http://www.aif.ru/society/v_vshe_prokommentirovali_sbor_podpisey_za_snos_pamyatnika_dzerzhinskomu 28 апреля. Восточнопрусская операция. Коммеморация. В польском городе Бранево, прошла масштабная акция памяти — около 400 жителей Калининградской области прибыли на крупнейшее в Европе кладбище советских воинов. Здесь расположены 22 братские могилы, в которых покоится прах 31 365 советских солдат и офицеров — участников Восточно-Прусской операции. Участниками юбилейной, десятой церемонии стали ветераны Великой Отечественной войны, школьники, общественники, чиновники во главе с губернатором Антоном Алихановым и байкеры. В распоряжении EADaily есть снимки российских байкеров, у которых на жилетах спереди и сзади написано по-немецки: «Königsberg». «Никто из польских байкеров, прибывших на церемонию из Бранево, Эльблонга, Ольштына, не нашил на свои кожаные жилеты слова: «Браунсберг», «Эльбинг» или «Алленштайн» — так назывались эти, ныне польские города, при немцах. Кощунственно чтить память своих предков, уничтоживших ключевой военный центр Третьего рейха — Восточную Пруссию с Кёнигсбергом, с нашивками «Кёнигсберг», — прокомментировал ситуацию калининградский журналист-международник Андрей Выползов. СМИ: «Байкеры из Кёнигсберга» оскорбили память советских воинов в Польше https://eadaily.com/ru/news/2019/04/28/baykery-iz-kyonigsberga-oskorbili-pamyat-sovetskih-voinov-v-polshe 28 апреля. Великая отечественная война. Коммеморация. Иркутские программисты разработали сайт, который по одной лишь фотографии может найти имя и другие данные в базе данных ветеранов Великой отечественной войны. Программа подключена к базе данных открытых источников, например, сайта «Бессмертный полк», это сотни тысяч снимков и не меньше пары миллионов лиц участников Великой Отечественной. Игорь Сеченов – глава группы разработчиков проекта «Лица Победы» много лет занимается поиском неизвестных солдат и тех, кто не вернулся с войны. СМИ: Найти по фотографии. Иркутские программисты создали программу по поиску ветеранов Великой Отечественной войны http://vestiirk.ru/news/news_day/244047/ 28 апреля. Стояние на Угре. Коммеморация. Правительственная комиссия по законопроектной деятельности с условием доработки поддержала законопроект, предлагающий установить 11 ноября новую памятную дату — День окончания Великого стояния на реке Угре. Автором инициативы является депутат Госдумы Геннадий Скляр («Единая Россия»). В проекте отзыва указывается, что стояние на Угре 1480 года является значительным событием в истории России, в результате которого Русь освободилась от ига ордынских ханов. СМИ: В кабмине согласились сделать памятной датой окончание стояния на Угре https://www.rbc.ru/rbcfreenews/5cecf3d09a7947abf5e3b7f9?fbclid=IwAR0JTefe2tNOuAea-5w_sY-YmLckLz-T1P6szL-y0SHnKm2QaSCGyGolXu4 28 апреля. Историко-культурный стандарт. Высказывание. Председатель Российского исторического общества Сергей Нарышкин принял участие в заседании Президиума Российской академии наук, которое состоялось в Президентском зале РАН. «Гуманитарные науки и проблемы сохранения историко-культурного наследия России» – так была обозначена главная тема заседания. Своё выступление Сергей Нарышкин посвятил вопросам исторического просвещения. Он напомнил, что в 2013 году на расширенном заседании Бюро Отделения историко-филологических наук Российской академии наук был дан старт общественному обсуждению Концепции нового учебно-методического комплекса преподавания истории в средней школе. «Созданию новых линеек учебников предшествовала очень глубокая, напряжённая, серьезная научно-методическая работа под руководством академика Александра Чубарьяна. За ней последовала подготовка текста Историко-культурного стандарта, в которой приняли участие ведущие эксперты Института российской истории Российской академии наук и других научных центров академии», – рассказал Сергей Нарышкин. СМИ: Сергей Нарышкин принял участие в заседании Президиума Российской академии наук https://historyrussia.org/sobytiya/sergej-naryshkin-prinyal-uchastie-v-zasedanii-prezidiuma-rossijskoj-akademii-nauk.html?fbclid=IwAR10kowIMybIYbya_4HEzELoBPzhvzyGHi7YUoMyKNaolFkHycULUO_Wxn8 29 апреля. Локотское самоуправление. Реакция власти. В Брянске в сложной ситуации оказалась историк-архивист Екатерина Деревянко. Местные чиновники буквально преследуют и третируют ее за попытку высказать объективную, научную точку зрения, с использованием сохранившихся документов, на события 75-летней давности, в частности, из-за статьи «История Локотского самоуправления в документах Государственного архива Брянской области: опыт систематизации и изучения». Екатерине вменяют в вину, что ее работа «не отвечает вызовам современного российского общества», требующего героизации истории», и от нее потребовали «убрать из статьи описываемый удачный опыт ведения хозяйства в Локотском округе». СМИ: Историка Екатерину Деревянко просят спасти от брянских чиновников https://gorod-tv.com/news/obschestvo/istorika-ekaterinu-derevyanko-prosyat-spasti-ot-bryanskikh-chinovnikov 30 апреля. Локотское самоуправление. Общественная реакция. СМИ: Скандал вокруг брянского историка вышел на международный уровень В защиту Екатерины Деревянко выступили коллеги и единомышленники. А сейчас разгоревшийся скандал вышел на международный уровень. Екатерину Деревянко поддержали дававшие рецензии на ее работу военные историки, бывшие офицеры МВД Иван Ковтун и Дмитрий Жуков, более 20 лет занимающиеся темой Локтя, военный историк из Израиля, работник музея «Энергия мужества» Григорий Рейхман, который в данной теме более 50 лет. Еще одно открытое письмо губернатору Александру Богомазу написал историк и юрист из США Вячеслав Шатохин https://gorod-tv.com/news/obschestvo/skandal-vokrug-bryanskogo-istorika-vyshel-na-mezhdunarodnyy-uroven?fbclid=IwAR1BMdWcK2-jVI03fuilGE8dZYAExk1thJXBvimSQvyNVxD_1zqKsMCsmug

Bartolini, Guido. "The Italian Memory of the Invasion of the Soviet Union in World War II" Abstract: After World War II the memory of the war campaigns fought by Fascist Italy in the Axis War tended to be marginalised in the Italian memory culture. Among these neglected war theatres the Eastern Front was the one that received more attention: not only did it constitute a matter of political disputes during the 1950s, but was also often the subject of literary depictions. Yet the representation of Italy's participation in the attack to the Soviet Union was particularly biased and uncritical. Affected by the experience of defeat and by war traumas, the public memories of this war campaign conveyed to the Italians a series of self-absolving myths, which were structured around concepts drawn from Catholic culture. Numerous historical works published in the last decade have exposed the limits of this memory discourse and might have paved the way to a renovation of the Italian memory of the Axis War. Key Words: World War II, Retreat from Russia, Vectors of Memory, Schematic narrative templates, Italiani Brava Gente. Guido Bartolini is a PhD candidate in Italian Studies and visiting lecturer at Royal Holloway University of London. In his doctoral thesis he looked at the literary representation of the Axis War in Italian narrative (1944–1974) and put it in relation to the Italian collective memory of the Second World War. His work combines theories of memory, narratology, thematic criticism, and the historiography on Fascism in order to show the contribution of cultural production to the dissemination of a memory of the past. His main research interests concern 20th century Italian culture and the legacy of the Fascist past. Before undertaking a PhD he studied in Florence, Bristol, and Oxford, where he worked on Italian Fascism and on the relationship between modern culture and the Classics. He is the author of Lo Spirito di Paideia: Educazione classica e cultura moderna, (Arezzo: Helicon, 2015). On the summer 1941 three Italian divisions, amounting to a total of 62.000 soldiers, joined the Axis army that had initiated the Operation Barbarossa, which marked the beginning of the Nazi invasion of the Soviet Union. In the following winter, after the initial successes, the Axis forces were halted and Hitler decided that more troops had to be deployed on the Eastern Front. Hence, in the summer 1942 six more Italian divisions were sent to the Soviet Union, joined the previously small Italian contingent, and formed the 'Italian Army in Russia' (ARMIR) which was composed by a total of more than 230.000 men.[1] For Fascist Italy the Eastern front neither represented the main theatre of military operations, nor the most strategically important. In fact, far more troops took part in the invasion of Greece, while the North African front was the most crucial for Mussolini's dreams of establishing Italy's control on the Mediterranean Sea.[2] Nonetheless the military invasion of the Soviet Union conserved its significance, as it is proved by the fact that the Italian troops sent there were mainly formed by elite corps and were generally better equipped than those operating on other war fronts.[3] This war campaign appeared to the Fascist ruling class as a necessary move for the establishment of the Axis total domination on Europe, which would have solved Italy's lack of raw materials. Furthermore, the participation in the operation Barbarossa should have attested Italy's loyalty to Nazi Germany and tightened the alliance between the two fascist dictatorships.[4] Another important reason that pushed Mussolini to believe in the necessity of invading the Soviet Union have to be found on the symbolic level and in the ideological connotations that this offensive had. The war against the Soviet Union appeared, indeed, as a necessary struggle that Italy had to fight to liberate the world — and the Russians too — from the plague of Communism, an ideology that had pushed people to repudiate the belief in God and that, therefore, had to be opposed for the sake of Christian civilisation. This war, therefore, assumed the traits of a modern holy crusade that should have proved the superiority of Fascism over Communism, as the propaganda of the regime incessantly stressed.[5] During the year and a half spent on the Eastern front, Italian troops took part in both military and anti-partisan operations, administered vast areas, had the power to apply the death penalty, and were in charge of the economical exploitation of many of the lands that the Axis forces occupied. The Italians took also part in the Stalingrad siege: they were positioned on the rear front, along the River Don, where they controlled an area of more than 270 km, from Pavlosk to the mouth of the river Choper.[6] Here, on the 16th of December 1942, they were overwhelmed by the counterattack of the Red Army. The breakthrough of the Soviets on the river Don marked the beginning of the Axis defeat on the Eastern front and led to a tragic and chaotic retreat. From mid December 1942 to the end of January 1943 Italian soldiers – together with Germans, Romanians, and Hungarians – had to march backward through the snow while being surrounded by the enemy. At the end of the retreat 85,000 Italians had disappeared, either killed or imprisoned. Only 10,000 of these men survived the war and the Soviet camps.[7] In the postwar years, the attack to the Soviet Union – and the entire Axis War experience – had a complex legacy within the Italian memory culture. In fact, the Italian memory of the Second World War was deeply affected and altered by what happened in the last two years of the conflict and during its aftermath. After the fall of Fascism in July 1943, on the subsequent September the Kingdom of Italy surrendered to the Allies and then swapped side, joining the war against Germany. This plunged the centre-north of the country into a Civil War fought by Fascist supporters and Antifascist freedom fighters up to the spring of 1945, when Mussolini was eventually captured and killed. At the end of the war, the Antifascist movements that had animated the Civil War conquered political power and, through a referendum, Italy became a constitutional Republic. These events had a strong impact on the way the memory of the Second World War was negotiated and constructed. The active opposition that a small, but substantial part of the Italian people had shown against the Fascists and the Germans led to the widespread assumption that the Italians had freed themselves from the allure of Fascism.[8] This belief was strengthened by the idea that the aftermath of World War II constituted a moment of complete rebirth of the nation.[9] During this phase Italian politicians, intellectuals, and other opinion makers downgraded the importance of the Axis War for the history of democratic Italy, presenting the wars of aggression that the Italians had fought as members of a Fascist dictatorship as events of the past, whose responsibility should have entirely been ascribed to the ill will of Mussolini and other Fascist leaders. While this conceptualisation aimed to spare the country from an excessively punitive peace-treaty that could have been imposed by the Allies, it also contributed to detaching democratic Italy from the responsibility for the Axis War. [10] By contrast, the event of World War II that acquired significance for both the identity and memory of the new democratic country was the war of Resistance against Fascism and Nazism that had been fought during the Civil War. The memory narratives that were developed around the Antifascist struggle claimed that this event had constituted a complete break with the past, which had revealed the true nature of the Italian people. Through the decades, although controversies and polemics continued to surround the memory of this event, the Antifascist Resistance became the central element of the Italian memory of the Second World War and, during the 1960s, it acquired the support of political institutions becoming, as Stephen Gundle puts it, the 'civic religion' of democratic Italy.[11] While the Italian collective memory was constructed around the Antifascist Resistance, the memory of the Axis War remained confined to the periphery of the public discourse about World War II, constituting what historian Giorgio Rochat has called a 'weak memory'.[12] This war was scarcely discussed on the public space and little information about it was transmitted from a generation to another. As a result of this peripheral status within the discourse of World War II, only those segments of the Italian population who had been directly affected by this war remained interested in the preservation of its memory. Hence, through the decades, the army and the associations of veterans have been the few public actors who have engaged with the memory of this war.[13] Yet even for these groups the Axis War was not an event easy to remember. First of all, it was a war that had taken place entirely outside the Italian borders, often in far away and unknown locations, and therefore did not possess the same proximity and concreteness of the events that had happened in Italy during the Civil War. More importantly, this war had been planned and fought by Fascism, a political system that had been overturned and from which democratic Italy wanted to sever any connections. Finally, the Italian campaigns in World War II had been informed by numerous military defeats and failures, even against a country as weak as Greece. As a result, the Axis War was the source of a disconcerting and troublesome memory that, rather than boosting national pride, raised unsettling questions about Italy's unreasonable will to power, while revealing, in quite abrupt ways, the deficiency that had affected the Italian ruling class, the incapacity of its military establishment, and the underdevelopment of its industry. Yet, despite remaining a controversial and uneasy topic that never acquired centrality in the Italian memory culture, in the postwar years public narratives on the Axis War took nonetheless shape. Alongside the veterans and the army, conservative politicians played a particular important role in this process. In fact, especially during the 1950s, conservative groups touched often upon the memory of the Axis War with a twofold aim: expanding their political consensus by gaining the support of the families of the veterans and trying to reduce the growing importance of the memory of the Resistance, which constituted an important source of legitimisation for the Left.[14] One of the most evident attempts to capitalise on the memory of the Axis War for political purposes occurred during the political election of the 18th of April 1948. This was a seminal date in the history of modern Italy. In fact, not only was it the first time – besides the constitutional vote of 1946 – that the Italians freely voted with universal suffrage after more than twenty years of dictatorship; but this election was also perceived as a decisive moment for the future of the country.[15] The electoral spectrum was indeed divided between Conservative forces, led by the Christian Democracy, and progressive ones, led by the Italian Communist Party. These two movements not only championed different internal policies, but they also had an extremely divergent position in relation to foreign policy, with the former being closer to the NATO and the latter to the Soviet Union.[16] The Italian vote concentrated in a nutshell all the tensions of the Cold War era and, not surprisingly, the electoral campaign was harsh, with both sides making large use of aggressive slogans and scaremongering attitudes.[17] In the visual propaganda promoted by the Christian Democracy and by the civic movements that gravitated in the conservative area one can find several references to the Axis War and, in particular, to the 'Russian campaign' — as the attack to the Soviet Union was, and still is, commonly named in Italy. These electoral posters appear particularly important as they offered to the Italians one of the first visual narrativisation of this war in the postwar years. In one of the posters, in the foreground, an old and sad-looking woman, wearing the traditional dress associated to mourning, looks down, lost in her memories; in the upper side a common soldier is depicted in the moment in which he is about to fall, deadly hit by a bullet. The poster reads: 'mother, if you had been able to vote, we would not have had the war', suggesting that the Christian Democracy is the only party that could guarantee peace. This image, which presents several references to the catholic iconography of the Virgin Mary, addresses the Axis War from the point of view of the family of the fallen, presenting the war as a useless and avoidable bloodshed, in which many Italian soldiers unjustifiably died.[18] Another famous political leaflet of that time refers to the Russian campaign in a similar manner. The drawing shows a skeleton, kept behind a barbed wire fence, who points at a hammer and sickle. While on the top a written line reminds the viewers of the thousands of Italian prisoners of War that never returned home from the Eastern front, on the right hand corner the leaflet shouts: 'Mum, vote against them also in my name'. Here again the representation of the war is filtered through the grief of the mothers who lost their children in the war and the Soviet Union – and, therefore, the Italian Communist Party that was affiliated to it – is presented as the entity that was responsible for their death.[19] In these posters the political and historical context that brought the Italians to the war is completely overlooked and ignored; what remains is only the grief of the families who lost their children, who died while serving the nation. In this way the Italian soldiers who participated in the Axis War and invaded other countries are clearly depicted as war victims, as much as anyone else who suffered and died during the war. This representation was not simply due to a biased oversimplification that commonly characterises political propaganda, but had instead deeper connections with the Italian culture of the postwar years. In fact it is possible to establish several links between the representations sketched by these simple posters and other more complex depictions of the Axis War, developed, for instance, in the field of Italian literature. Despite the marginal role that it occupied in the liturgies of the state, in the public discourse about World War II, and in the memories of following generations of Italians, the Axis War has often been the object of literary mediation. This literary production counts hundreds of books and includes both fictional stories set during the Axis War and, in the vast majority of cases, non-fictional war memoirs, written by veterans.[20] The study of this cultural production, however, shows many irregularities and unbalances in the way in which the Axis War was narrated in Italian culture. In fact, not all the theatres of war where Italy fought obtained the same degree of attention. While experiences on the North African front and, in particular, in the Soviet Union have been mediated by innumerable publications, the Greek campaign and the occupations in the Balkans have been extremely marginalised, with only a few dozens of narrative texts addressing them.[21] Historian Mario Isnenghi has reflected on the reasons why the 'Russian campaign' has become one of the most memorable events of the largely neglected Axis War, despite not being the front where most soldiers operated. He contends that this was mainly due to the almost mythical value that the Italians conferred on Russia. [22] In fact, since the October Revolution of 1917, Russia had been one of the most discussed foreign countries in the Italian media: feared by the conservatives, lambasted by the Fascists, prised as a new paradise for humankind by the Communists, during the twentieth century Russia populated the imagination of the Italians. Moreover, the allure that this nation exercised was intensified by the admiration for the greatest name of its national literature – above all for Puškin, Čechov, Tolstoj, and Dostoevkij. As a result, the idea of a war on Russia's unknown lands of disproportionate dimensions, which was enriched by reminiscences of the Napoleonic expedition filtered through the pages of War and Peace, attracted and stimulated the Italian audience. Finally, it is important to bear in mind that, if compared to other defeats that the Italians experienced during World War II, the one on the Eastern Front appeared easier to explicate, given the disproportion of power between Italy and the Soviet Union, making this segment of the Axis War less controversial. While many of the books written on the Russian campaign were the products of unknown soldiers and, lacking literary qualities, obtained little attention from the public and the critics, some of them achieved great editorial success. It is the case, for instance, of Il sergente nella neve, the poetic war memoir by Mario Rigoni Stern, of Centomila gavette di ghiaccio, the gruesome and epic war novel by Giulio Bedeschi, and, to a lesser extent, of the books by Nuto Revelli, which not only were successful in their own time, but they also continued to be bought and read by following generations of readers.[23] As a result, these books played a crucial role in the transmission of a memory of the Russian campaign, constituting some of the most important 'vectors of memory' of the Axis War in Italian culture.[24] Yet the representations of the war that these and other texts on the Russian expedition developed present a series of problems. Already by looking at the subject that a vast majority of these books chose to narrate one can realise that the Italian representation of the invasion of the Soviet Union has been affected by a sanitising selectivity. In fact, the main event that these books recount – in many cases the only one that they relate – consists in the last phase of the war, when the Italian troops had to retreat from the river Don. As Isnenghi underlines, these war narratives move mainly from East to West, focusing on the episode that marked the end of the Russian campaign, without lingering on what happened during the first year and a half of the invasion.[25] By recounting the tragic days of the retreat during which many soldiers starved and froze to death these texts denounced all the limits that affected the Fascist aggression of the Soviet Union, such as the lack of organisation, the scarcity of automatic vehicles, the inadequacy of the equipment – which was inappropriate for the Russian winter – and the weakness of the weaponry. Moreover, these books revealed all the shortcomings of the Axis alliance by showing how the struggle for surviving in the low Russian temperatures led to many episodes of poor cooperation, and often of direct opposition, between the Italians and the Germans. Finally, through a representation of the war that focused on the terrible suffering that the Italians had experienced and on the horrors that they had to face in order to get away alive from the Eastern front, the literature on the Russian expedition developed a firm and inexorable condemnation of war and an indirect defence of the value of peace, as several Italian critics have often underlined.[26] Yet, the fact that the withdrawal from the river Don became the main 'lieu de mémoire' of the Russian campaign distorted the narrativisation of this event, giving an extremely partial representation of what the Italian participation in the war on the Eastern Front entailed.[27] By focusing on the terrible and chaotic days of the retreat that led to the destruction of the Italian army in Russia, these texts present the Italians as wrecked soldiers, who struggled for the safety of their lives in a desperate attempt to survive and go back home. This depiction follows a pattern of self-victimisation in which the Italians never occupy the position of perpetrators of wrongdoings, but – similarly to the political leaflet that was considered above – only that of war victims.[28] Moreover, the story of the retreat offered the perfect context for the celebration of the endurance and extraordinary resilience of the Italian soldier who, while being clearly defeated in the war, was still capable of actions of heroism to try to save his own life and those of his companions, as many of the books on the retreat report.[29] Self-victimisation and a patriotic celebration of the heroism of the Italians who, despite their defeat and their undeniable military inferiority, courageously strive to survive, have been two of the main traits of the narrativisation of the Russian campaign in Italian culture.[30] The idea of the retreat from Russia as a sort of 'eroic-defeat' has been repeated by an enormous number of books – it has been 're-mediated' in Astrid Erll's technical term – becoming one of the most common ways in which the Russian campaign has been narrated and remembered in Italy, forming what Marco Mondini, using the term of Jean-François Lyotard, has called a 'grand narrative'.[31] In order to explain the formation of this master-narrative it is possible to refer to different theories. For instance, psychologist James Wertsch argues that the narrativisation of a historical event is always bond to the cultural capital of a given society, which provides the 'schematic narrative templates' – a series of concepts, values, images, and narrative structures – through which a given event can be articulated into a meaningful story.[32] In the case of the Italian narratives on the retreat from the Soviet Union, one can see how these stories have been highly informed by many of the Catholic elements that pervaded the Italian culture of the postwar years, such as the ideas of martyrdom, sacrifice, and atonement, which led to a conventionalised way of narrating this event.[33] Otherwise cultural historian Wolfang Schivelbush, in his study on the war narratives developed by countries that went through a military defeat, has drawn attention to the psychological effects of defeat and to how this experience can alter the way a war is portrayed and remembered.[34] In the narrativisation of the Axis War in postwar Italy several of the traits that Schivelbush identifies in the narratives developed by other post-defeat societies can be found, such as the insistence on the superiority of the enemy and the tendency to look for scapegoats – which in the Italian case are usually offered by the German allies.[35] Whatever the explanation that one wants to adduce, the narrativisation of the war against the Soviet Union as an experience of suffering and unspeakable horrors in which the Italians behaved with courage, always occupying the position of the victims, appears untenable. Without denying or diminishing the suffering that the Italian soldiers experienced during the Axis War, it must be stressed that this way of narrating the events constituted a falsification of historical reality and it has offered a self-absolving narrative that did not lead to the acknowledgement of the criminal actions committed on the Eastern front.[36] A desire to avoid responsibility for the wrongdoings committed in the war can be recognised behind the diffusion of another powerful self-absolving belief about the Italian participation in the Axis War, the so-called myth of 'Italiani brava gente' – 'the good Italian people'. According to this stereotype, during the Second World War the Italians lacked a thirst for blood and therefore did not commit atrocities, but always maintained a decent behaviour towards the enemies and the local population of the territories they invaded. This stereotype, which originated in the Italian colonial propaganda of the nineteenth century, was re-used for colonial purposes during the Fascist regime, and became in the postwar years one of the most typified representations of the Italian behaviour in the Second World War.[37] The literature of the Russian campaign, too, was deeply affected by this stereotype. Several authors stressed how the Italians always remained alien from violence and did not commit the brutalities that were perpetrated by the Germans. The belief in the kind-hearted nature of the Italian soldiers contributed to the formation of another stereotype, which concerns the friendly relationship between the soldiers and the locals at the time of the invasion. According to several texts the Italians and the Russians were very similar people: they were mainly humble, but honest hard-working peasants, used to a simple life, who presented several affinities, such as a natural sense of generosity and a strong attachment to the family.[38] As a result of this sense of proximity, Italians and Russians allegedly developed a sense of mutual understanding and respect, which was reflected in both the humane behaviour that the Italians had during the occupation and in the support that many Russian families gave to the Italian soldiers during the retreat.[39] The main components of the Italian memory of the Russian campaign, such as the myth of 'Italiani brava gente', the stories of the positive relationships with the local people, the accounts of the terrible suffering experienced during the deadly retreat, and the reports of the acts of bravery of many Italian soldiers are not complete fabrications, but reflect the actual experiences of many Italians and the perceptions that they had of the war. What, however, represents a falsification is the assumption that these elements could represent the totality of the Italian experience in the Second World War. This narrative, in fact, cast aside and deliberately ignored all the cases in which the Italians committed brutalities comparable to those perpetrated by the Germans.[40] By developing this memory discourse the Italians have completely sanitised the memory of their participation in Word War II, denying their role as an aggressive invading army. The Italian memory of the invasion of the Soviet Union – and of the Axis War in general – has been structured around a series of self-absolving ideas, which has not foregrounded the crimes committed during World War II and, in this way, has not helped the Italians to develop a sense of responsibility for what their fellow citizens did during the war. While this self-exculpatory framework has lasted unchallenged for many years, something has started to change in the last decade or so. Anticipated by Angelo Del Boca's studies on Italy's responsibility for its colonial past, a new generation of historians has addressed without hypocrisies the history of the Axis War. Scholars such as Davide Rodogno, Costantino Di Sante, Carlo Spartaco Capogreco, Lidia Santarelli, Eric Gobetti, and Davide Conti have devoted important works to the Italian occupations during the Second World War, the repression of civilians, and the creations of concentration camps for POWs and opponents.[41] Other historians, such as Mimmo Franzinelli, Michele Battini, Luigi Borgomaneri, and Filippo Focardi have worked on the history of the Italian war crimes and on how these wrongdoings were removed from the Italian public discourse of the postwar years.[42] These works testify to the will of Italian scholars to deal with the darkest pages of the national history of World War II, which have long been overlooked. It is early to tell whether this body of historical works will manage to influence society at large, change the collective narratives about the Axis War, and spread a new awareness about the crimes that the Italians committed in the theatres were they operated. Yet the growing sensitivity that the Italian academics are showing can pave the way to a reformulation of the Italian memory of the Second World War in more plural forms, allowing more space to the recognition of the wrongdoings committed by the Italians under the Fascist dictatorship. [1] G. Corni ‘Italy after 1945: War and Peace, Defeat and Liberation’, in L. Kettenacker, T. Riotte, eds., The Legacies of Two World Wars: European Societies in the Twentieth Century (New York: Berghahn, 2011), p. 258; G. Rochat, Le guerre italiane 1935-1943: dall'impero d'Etiopia alla disfatta (Turin: Einaudi, 2005), p. 378. [2] The Italian soldiers deployed in Greece were more than 500,000. See Rochat, ‘La guerra di Grecia’, in M. Isnenghi, ed., I Luoghi della memoria: strutture ed eventi dell'Italia Unita (Rome; Bari: Laterza, 1997), p. 350. On Italy's strategic goals during World War II see MacGregor Knox, Mussolini Unleashed, 1939-1941: Politics and Strategy in Fascist Italy's Last War (Cambridge: Cambridge University Press, 1982), p. 286. [3] T. Schlemmer, 'L'esercito italiano in guerra contro l'Unione Sovietica', in Isnenghi, Gli italiani in guerra: conflitti, identità, memorie dal Risorgimento ai nostri giorni, 5 vols (Turin: Einaudi, 2008), iv, tome 2, pp. 218-219. [4] M. T. Giusti, La campagna di Russia 1941-1943 (Bologna: Il Mulino, 2016), pp. 50-55. [5] Schlemmer, Invasori, non vittime: la campagna italiana di Russia 1941-1943 (Rome; Bari: Laterza, 2009), pp. 11-12. [6] Ibid., p. 123. [7] Rochat, Le guerre italiane, p. 395; L. Ceva, Storia delle forze armate (Turin: Utet, 1999), p. 323. See also H. Hamilton, Sacrifice on the Steppe: The Italian Alpine Corps in the Stalingrad Campaign 1942-1943 (Havertown, Pa; Newbury: Casemate, 2011). [8] See C. Fogu, ‘Italiani brava gente: The Legacy of Fascist Historical Culture on Italian Politics of Memory’, in R. N. Lebow, W. Kansteiner, C. Fogu, eds., The Politics of Memory in Postwar Europe (Durham N.C; London: Duke University Press, 2006), p. 149; B. Thomassen, R. Forlenza, 'The Pasts of the Present: World War II Memories and the Construction of Political Legitimacy in Post-Cold War Italy', in C. Karner, B. Mertens, eds., Use and Abuse of Memory: Interpreting World War II in Contemporary European Politics (New Brunswick: Transaction Publishers, 2013), p. 139. On the cultural history of the postwar years and on how different groups of Italians envisioned the relationship with the Fascist past see P. G. Zunino, La Repubblica e il suo passato: il fascismo dopo il fascismo, il comunismo, la democrazia: le origini dell'Italia contemporanea (Bologna: Il Mulino, 2003). [9] R. Forlenza, B. Thomassen, Italian Modernities: Competing Narratives of Nationhood (New York: Palgrave Macmillan, 2016), pp. 179-180. [10] F. Focardi, Il cattivo tedesco e il bravo italiano: la rimozione delle colpe della seconda guerra mondiale (Rome; Bari: Laterza, 2013), pp. 3-4, 45-46. [11] S. Gundle ‘The “Civic Religion” of the Resistance in Post- War Italy’, Modern Italy, 5.2 (2000), 113-132 (p. 113). On the legacy of the Italian Resistance see Focardi, La guerra della memoria: la Resistenza nel dibattito politico italiano dal 1945 a oggi (Rome: Laterza, 2005); R. Chiarini, 25 aprile: la competizione politica sulla memoria (Venezia: Marsilio, 2005); P. Cooke, The Legacy of the Italian Resistance (New York: Palgrave Macmillan, 2011). [12] Rochat, ‘La guerra di Grecia’, in Isnenghi, ed., I luoghi della memoria: strutture ed eventi, p. 347. [13] Schwarz, Tu mi devi seppellir: riti funebri e culto nazionale alle origini della Repubblica (Turin: Utet, 2010), p. 178. [14] Ibid., pp. 189-197. [15] On the 1948 campaign see S. Cavazza, 'Comunicazione di massa e simbologia politica nelle campagne elettorali del secondo dopoguerra', in P. L. Ballini, M. Ridolfi, eds,. Storia delle campagne elettorali in Italia (Milan: Bruno Mondadori, 2002), pp. 204-214. [16] The Christian Democracy prevailed, becoming the central party of the Italian political system, and, through varied alliances, it managed to remain in power for more than forty years. [17] See A. Ventrone, 'Il nemico interno e le sue rappresentazioni nell'Italia del Novecento', in Ventrone, ed., L'ossessione del nemico: memorie divise nella storia della Repubblica (Rome: Donzelli, 2006); Chiarini, Alle origini di una strana Repubblica: perché la cultura politica è di sinistra e il paese è di destra (Venice: Marsilio, 2013), pp. 221-227. [18] A reproduction of the poster and an interpretation of the image in relation to Christian iconography can be found in R. Leonardi, ' Il sacro come strumento politico: le elezioni del 1948, la Democrazia Cristiana e i manifesti elettorali', California Italian Studies, 5.1 (2014) 457-485 (p. 472). Accessed online at https://escholarship.org/uc/item/5xc8172d. [19] This leaflet was created by Giovannino Guareschi, journalist, writer, caricaturist, one of the most popular and renowned conservative intellectuals of the postwar years, who was author of many witty anti-communist cartoons for the 1948 election. The leaflet was published on Candido, 12 (20th March 1948) and can now be seen online at http://www.giovanninoguareschi.com/1948-e-dintorni.pdf. [20] For an overview of this cultural production see M. Mondini, 'Il racconto della sconfitta: stagioni e mappe tematiche nella letteratura di guerra dell'Italia Repubblicana', in G. Mariani, ed., Fictions: Narrazioni della distruzione: scrivere la seconda guerra mondiale (Pisa; Rome: Fabrizio Serra, 2014), pp. 67-89. [21] On the number of memoirs published on the Russian and Greek campaigns see Rochat, Le guerre italiane, p. 397; Rochat, ‘La guerra di Grecia’, in Isnenghi, ed., I luoghi della memoria: strutture ed eventi, p. 351. On the memoirs on the African front see Ceva, Africa Settentrionale: negli studi e nella letteratura (Rome: Bonacci, 1982), p. 264. [22] Isnenghi, Le guerre degli Italiani: parole, immagini, ricordi 1848-1945 (Milan: Mondadori, 1989; repr. Bologna: Il Mulino, 2005), p. 254. [23] M. Rigoni Stern, Il sergente nella neve (Turin: Einaudi, 1953); N. Revelli, La guerra dei poveri (Turin: Einaudi, 1962); G. Bedeschi, Centomila gavette di ghiaccio (Milan: Mursia, 1963); Revelli, La strada del Davai (Turin: Einaudi, 1966); Rigoni Stern, Ritorno sul Don (Turin: Einaudi, 1973). The great success that these authors had – for long Bedeschi's novel holds the record as the most sold Italian narrative book of the twentieth century – can be seen as the sign of the will to know that the Italian public had in relation to a part of the national history that was scarcely discussed in the public sphere. [24] On the concept of 'vector of memory' see N. Wood, Vectors of Memory: Legacies of Trauma in Postwar Europe (Oxford: Berg, 1999), p. 2. On the role that cultural production has in the construction of the memory of the past and on how literary texts can be studied under this perspective see A. Erll Memory in Culture (Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2011). [25] Isnenghi, Le guerre degli italiani, p. 255; see also Corni, ‘Italy after 1945', in Kettenacker, Riotte, eds., The Legacies of Two World Wars, p. 259. [26] See for instance A. Motta, Mario Rigoni Stern (Florence: La Nuova Italia, 1983), p. 20; G. Pullini, Il romanzo italiano del dopoguerra 1940-1960 (Milan: Schwarz, 1961), p. 153; G. Langella, ‘Ecce Homo: qualche conclusione sulla letteratura alpina di gesta’, in M. Ardizzone, ed., Scrittori in divisa: memoria epica e valori umani: atti del convegno in occasione della 73esima adunata dell'Associazione Nazionale Alpini (Brescia: Grafo, 2000), p. 180. [27] The concept of 'lieu de mémoire' was coined by French historian Pierre Nora to refer to any entity, whether material or non-material, which constitutes a significant symbolic element of the memorial heritage of a community. See Nora, 'Preface to the English Language Edition', in Realms of Memory: Rethinking the French Past, 2 vols (New York; Chichester: Columbia University Press, 1996), i, p. xvi. [28] Thomas Schlemmer has been among the first scholars to powerfully point out the distortions that a similar way of narrating the past had produced. In his seminal work on the Italian participation in the invasion of the Soviet Union, he stresses how the Italians should be seen as invaders and not as victims. See Schlemmer Invasori, non vittime: la campagna italiana di Russia 1941-1943. [29] Mondini, Alpini: parole e immagini di un mito guerriero (Rome, Laterza, 2008), p. 178; Corni, Raccontare la guerra: la memoria organizzata (Milan: Bruno Mondadori, 2012), pp. 19, 64-67, 131-134. See also Mondini, 'Narrated Wars: Literary and Iconographic Stereotypes in Historical Accounts of Armed Conflict', in Mondini, M. Rospocher, eds., Narrating War: Early Modern and Contemporary Perspectives (Bologna: Il Mulino; Berlin: Ducker & Humblot, 2013), pp. 25-28. [30] Heroism and victimhood have also been key themes of the Italian war films of the postwar years, see G. Fantoni, 'Brotherhood of Arms: Patriotism, Atlanticism and Sublimation of War in 1950s Italian War Movies', in T. Cragin, L. Salsini, eds., Resistance, Heroism, Loss: World War II in Italian Literature and Film (Madison: Fairleigh Dickinson University Press, 2018). [31] Mondini, Alpini, p. xii. See also Mondini, 'Manly Heroes and Innocent Victims: Italian Representations of Warfare after Defeat 1945-1961', in P. Tame, D. Jeannerod, M. Bragança, eds.,
Mnemosyne and Mars: Artistic and Cultural Representations of Twentieth-Century Europe at War (Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars Publishing, 2013), p. 140. [32] J. Wertsch, Voices of Collective Remembering (Cambridge: Cambridge University Press, 2002), pp. 87-117. [33] Forlenza, 'Sacrificial Memory and Political Legitimacy in Postwar Italy: Reliving and Remembering World War II', History and Memory, 24.2 (2012), 73-116 (pp. 76-78); Schwarz, Tu mi devi seppellir, p. 252; Focardi, Il cattivo tedesco e il bravo italiano, p. xvii. [34] W. Schivelbusch, La cultura dei vinti (Bologna: Il Mulino, 2006), p. 16-21. [35] On the role that the Germans play in the Italian memory of the Second World War see Focardi, Il cattivo tedesco e il bravo italiano. [36] Far from being a characteristic of the narratives about the Eastern-front, a self-exculpatory framework affects, in general, the way in which the Italian memory of the Axis War was moulded. In fact in many of the narratives on the North African front, on the Greek front, and on the occupations in the Balkans, the Italians are portrayed as victims of the events, without being ever shown as perpetrators of violence. [37] A. Del Boca, Italiani, brava gente?: un mito duro a morire (Vicenza: Neri Pozza, 2005), pp. 47-48. See also Fogu, ‘Italiani brava gente', in The Politics of Memory, p. 147; S. Patriarca, Italianità: la costruzione del carattere nazionale (Rome; Bari: Laterza, 2010), pp. 208-218; Forlenza, 'Sacrificial Memory', History and Memory, p. 83. [38] Corni, Raccontare la guerra, pp. 37-48. [39] In the postwar years this belief was reinforced by the propaganda of the Italian Communist Party, which used the image of the alleged good relationship between the Italians and the Russians during World War II as a sign of the possible collaboration between democratic Italy and the Soviet Union. A clear example of this is the war drama film 'Italiani brava gente', a Soviet-Italian production directed by Giuseppe De Santis in 1963 and distributed in the Soviet Union as 'Они шли на Восток'. [40] On the Italian war crimes committed on several theatres of war see Del Boca, Italiani, brava gente?: un mito duro a morire; G. Oliva, Si ammazza troppo poco (Milan: Mondadori, 2007). [41] Rodogno, Il nuovo ordine mediterraneo: le politiche di occupazione dell'Italia fascista in Europa, 1940-1943 (Turin: Bollati Boringhieri, 2003); C. Di Sante, ed., Italiani senza onore: i crimini in Jugoslavia e i processi negati 1941-1951 (Verona: Ombre Corte, 2004); C. S. Capogreco, I campi del duce: l'internamento civile nell'Italia fascista 1940-1943 (Turin: Einaudi, 2004); E. Gobetti, L’ occupazione allegra: gli italiani in Jugoslavia 1941-1943 (Rome: Carocci, 2007); D. Conti, L’occupazione Italiana dei Balcani: crimini di guerra e mito della 'brava gente' 1940-1943 (Rome: Odradek, 2008). Also non-Italian historians have worked on these issues: beyond the important work by Thomas Schlemmer quoted above see T. Ferenc, Si ammazza troppo poco: condannati a morte, ostaggi, passati per le armi nella provincia di Lubiana 1941-1943 (Ljubljana: Istituto per la storia moderna, 1999); J. H. Burgwyn, Empire on the Adriatic: Mussolini's Conquest of Yugoslavia 1941–1943 (New York: Enigma, 2005). [42] M. Franzinelli, Le stragi nascoste: l'armadio della vergogna: impunità e rimozione dei crimini di guerra nazifascisti 1943-2001 (Milan: Mondadori, 2002); M. Battini, Peccati di memoria: la mancata Norimberga italiana (Rome: Laterza, 2003); L. Borgomaneri, Crimini di guerra: il mito del bravo Italiano tra repressione del ribellismo e guerra ai civili nei territori occupati (Milan: Angelo Guerini, 2006); Focardi, Criminali di guerra in libertà: un accordo segreto tra Italia e Germania federale 1949-55 (Rome: Carocci, 2008).

Хроника исторической политики: - декабрь 2019 - ноябрь 2019 - октябрь 2019 - сентябрь 2019 - август 2019 - июль 2019 - июнь 2019 - май 2019 - апрель 2019 - март 2019 - февраль 2019 - январь 2019 Макухин А. В. Экспресс-анализ хроники исторической политики за январь-март 2019 Уважаемые коллеги, начиная с января 2019 года журнал «Историческая экспертиза» ведет Мониторинг исторической политики в Российской Федераии. Его цель - создать подробную хронику использования истории в политических целях. Мы будем регистрировать: 1) Высказывания политиков, как представителей власти, так и оппозиции, как центрального, так и регионального уровней, в которых история и память используются в качестве политического аргумента. 2) «Увековечивание» дискурса исторической политики в различных актах коммеморации: памятные мероприятия (шествия, митинги, конференции, конкурсы и т.д.), открытие новых и закрытие старых памятников и музеев, переименование улиц и прочей топонимики и т.д. 3) Действия по медиатизации исторической политики через СМИ различного рода, учебники, «исторические» фильмы, сериалы, спектакли, романы, популярные книги, компьютерные игры и т.д. 4) Случаи обращения к юридическим и административным инструментам исторической политики, включающим законодательные акты, юридические оценки и различные правовые действия. 5) Кроме высказываний, коммеморации, медиатизации и юридических инструментов мы будем стараться фиксировать основные общественные реакции на них. 6) Также мы будем отслеживать зарубежные случаи высказываний, коммеморации, медиатизации, применения юридических инструментов и общественных реакций, связанные с той или иной трактовкой исторической памяти, которая касается истории России, а также публичные реакции на эти случаи со стороны российских официальных лиц. Данная хроника станет важным подспорьем для историков, исследователей памяти и политологов. Решить эту задачу можно только сообща. Ждем от вас дополнений и уточнений. Редактор Хроники Константин Сергеевич Коноплянко, аспирант, младший научный сотрудник Института славяноведения РАН. Направляйте ваши сообщения на его почту: brest1596@gmail.com. Участниками нашего проекта уже являются Наталия Липилина, Марат Бисенгалиев, Александр Макухин и Владимир Симендей. Надеемся, что и другие коллеги помогут в осуществлении этого важного общественного проекта.

Marlene Laruelle: "Nationalism is part of “normality” of society and it is naive to think we can eradicate it as if it was an illness" Marlene Laruelle, Research Professor of International Affairs; Director, Central Asia Program; Associate Director, Institute for European, Russian, and Eurasian Studies. E-mail: laruelle@gwu.edu Monographs: 2018 — Russian Nationalism. Imaginaries, Doctrines and Political Battlefields, London: Routledge. 2018 — Understanding Russia. The Challenges of Transformation, Lanham, Boulder, New York: Rowman & Littlefield, co-authored with Jean Radvanyi. 2014 — Russia’s Arctic Strategies and the Future of the Far North, New York: M.E. Sharpe. 2013 — Globalizing Central Asia. Geopolitics and the Challenges of Economic Development New York: M.E. Sharpe, co-authored with Sebastien Peyrouse. 2012 — The ‘Chinese Question’ in Central Asia. Domestic Order, Social Changes and the Chinese FactorLondon, New York: Oxford University Press, and Hurst, co-authored with Sebastien Peyrouse. 2009 — In the Name of the Nation. Nationalism and Politics in Contemporary Russia New York: Palgrave/MacMillan. 2008 — Russian Eurasianism. An Ideology of Empire, Washington D.C.: Woodrow Wilson Press/Johns Hopkins University Press, paperback 2011. To be an academic you never reworded financially well. So who influenced you to become a researcher: your family, your high school teachers or anyone else? I come from a family of professors and teachers, so I have been raised in an intellectual tradition in which writing and teachings are the highest values, money is not. Three American specialists in Slavic studies declared in their interviews Kevin Platt Kathleen Kelly Smith James V. Wertsch that they were directly or indirectly influenced by Sputnik launch in 1957. What influenced you to specialize in Post Soviet studies? Do you have any Russian roots? I don’t have Russian roots. I studied Russian at school when I was 15. It was perestroika time and in France at that time a lot of interest were given to Gorbachev’s reforms. I was curious about what was happening there. I fell in love with the country immediately, went for the first time in the Soviet Union in 1990, and then decide to study slavistika at university. So perestroika was, for my generation, my “Gagarin” time—even if it ended less gloriously for the country! What are the main stages of your academic career? You are a co-director of PONARS-Eurasia. Can you tell a few words about that program? I received my PhD and my habilitation (our French “doktorskaia”) in France, working already on Eurasianism and on Russian nationalism. But I was also interested in Central Asia and spent 5 years at the French Institute for Central Asian Studied, based in Tashkent. So I worked on both Russia and Central Asia in parallel for years. I got my first post-doctoral grant in Washington, at the Kennan Institute, in 2005, and then stayed in the US. I arrived at GW in 2011, created the Central Asia Program there in 2012, and took the co-direction of PONARS in 2016. I have alternated periods of time working on Russia and some others on Central Asia. Taking the PONARS codirection offered me the opportunity to read and work on the whole region, I learned a lot on Ukraine and the South Caucasus for instance, which were never part of my research portfolio. I also began working more and more on Russia’s Arctic regions—an old fascination for Siberia that I am realizing now. After the collapse of Soviet Bloc the public opinion was that growing ethnic nationalism in East and Central European countries is created by ineffective system of socialism. After the transition to democracy people of those countries would be able to overcome the obsolete identity concept and join with advanced European nations, which are successfully moving from the civic nation identity to global Humankind In contrary now we observe the growing ethnic trend in leading EU countries and the US as well. What are the main reasons for such phenomenon? Are there any possibilities to change that dangerous trend? I think nationalism is part of “normality” of society and it is naive to think we can eradicate it as if it was an illness. It expresses people’s anxieties and should be taken seriously, not negate as a “mistake” taken by some parts of the social body. The changes in Central and Eastern Europe—and I include Russia in it—since three decades have just been huge, politically, economically, culturally, in terms of behaviors, perceptions, worldviews, values. It is normal to get a certain backlash after the kind of euphorical entry of some of these countries into the EU in the 2000s. I wouldn’t focus so much on ‘nationalism’ as the main feature of what is happening in this region and in the rest of Europe and in the US, but on something broader, called ‘illiberalism’. It is bigger than just ethnonationalism, it is about values that reign in our society, which kind of social contract we want, which kind of domestic and world order. The anxieties expressed through the rise of illiberal values are deep and many of them are legitimate—some others are more a political construct. Finger pointing them as a “mis-thinking” we should eradicate will not help, our societies need to offer another social order to calm down these anxieties. So I think this trend is there for long, and will conduct to more structural adjustments of our societies in the years/decades to go, it is a critical turning point signaling the end of “post-Cold war liberalism” as formulated in the 1990s-2000s. In my opinion, Russians do not possess the strong ethnic identity. They would rather differ, according to Dostoevsky, by intrinsic “worldwide responsiveness”. You have a lot of publications regarding Russian Eurasianism and Russian nationalism. How do you think there are any distinction between national identities of Russians and other European nations? Indeed, historically and even today, ethnic nationalism is not strongly developed in Russia as it can be in “smaller” (in the sense of non-numerous) nations in which the feeling of an ethnic unity and survival that can be threatened is higher. Ethnic nationalism is weak because it is competed with by a more imperial nationalism, in which Russians’ status is highlighted not by any kind of “purity” but by a “civilizational mission,” both in the neighboring spaces of Eurasia, and sometimes in a more universal dimension— from Moscow Third Rome to Soviet internationalism and to, in a sense, today’s Russia’s “conservative values” mission. The possible contradictions between ethnic and imperial nationalism is compensated by a strong derzhavnyi nationalism sponsored by the state that helps keeping all the different interpretations of the “Russian nation” together. So if ethnic nationalism is less developed than in some other European countries, nationalism in a broader sense of feeling superior and having some rights associated to this is high—but not necessarily higher than, for instance, in the US. Current relations between Russia and NATO members echo the Cold War situation. Under those conditions some colleagues are becoming a propaganda agents. I cannot justify my Russian colleagues doing that, but I do understand their motives. Almost all academic activities in Russia are concentrated in state institutions. The stuff of those institutions has been significantly reduced in recent years. Currently the “patriotic” statements become, as “communist” ones in Soviet era, an instrument of surviving in difficult economic and political situation. But I cannot understand why some American academics are involved in the state propaganda? There are a lot of private universities in the US and therefore academics are more independent from the state. Timothy Snider is the most obvious example of such indecent activities. It is worth mentioning that you (http://www.ponarseurasia.org/node/9910) and many of your colleagues criticize Timothy Snider for his disregarding academic standards. How would you explain such unfortunate trend? That is true that the room for Russian scholars not to show some level of conformity with the general Zeitgeist is reduced—for both financial, institutional, cultural and some political reasons. American scholars do not have the same limits, but still, as a foreigner living in the US for a decade now, I feel a strong ideological framework that “pushes” you to think in a certain way. We can discuss if this just conformism, or more structured propaganda, but it is there: it is difficult to go against the policy mainstream, especially in a city like Washington. Many people in the US still believe in the country’s universalism and mission to bring democracy and market economy to the rest of the world, and see any regime, group or country challenging that idea as an adversary. In the current context of deeply deteriorated relations with Russia, there is a whole “ecosystem” that has been created (or recreated, as it existed during Cold War decades) to promote in media, fund financially, and reward institutionally, those who present themselves as the exalted prophet of US values in the world and therefore a Russia-bashers. This is of course very damageable to what a genuine plurality of opinions should be. What are your academic plans? I am working on two book projects now. A small book, with a Russian colleague, on the rehabilitation of the White past in Russia and memory issues linked to that. A bigger on the production of ideologies in today’s Russia, mapping the different groups that compete to deliver ideological products to the state institutions and the public opinion. Thank you very much for your interview