Сестра Пандоры. Подо льдом
- Nadejda Erlih
- 6 апр.
- 15 мин. чтения
Аннотация: Не все, что думаешь, теперь безопасно говорить вслух. Но без возможности зафиксировать свою картинку мира не на что опереться в принятии решений, трудно сохранить себя и человечность во внешней социальной реальности, не получается строить смыслы и идти дальше. Публичные намеки и знаки «своим», тихие разговоры на кухне, тексты «в стол» или анонимно публикуемый дневник - эти практики позволяют более-менее сносно, насколько получается, держать границы и сопротивляться изнутри. Жить из-подо льда: нырять в глубину, делать еще один вдох, опираться, чтобы вынырнуть и принять очередное решение. Я рада возможности разделить мои мысли и с-мыслы с миром, несмотря на то, что даже анонимно – страшно и нет ощущения, что я могу просчитать последствия.
Ключевые слова: война, человек, внутренняя эмиграция, дневник
Pandora's sister. Underneath the ice
Abstract: Not everything you think is safe to say aloud anymore. But without the ability to solidify your own picture of the world, there’s nothing to lean on when making decisions—it becomes hard to hold on to yourself and your humanity in the external social reality, impossible to construct meaning and move on. Public hints and signals to "your kind," quiet kitchen conversations, texts kept "in the drawer," or anonymously published diaries—these practices allow you, more or less, to maintain your boundaries and resist from within. Living from beneath the ice: diving into the depths, taking another breath, pushing off to resurface and make the next decision. I’m glad for the chance to share my thoughts with the world thus making them co-thoughts, even though it seems quite frightening, and I don’t feel like I can foresee the consequences.
Keywards: war, man, internal exile, diary
15.11.24
Семинар
Девушка делает доклад: решила фиксировать все, что связано с войной в ее окружении. Выбрала форму дневника, потому что прочла «Язык Третьего рейха» и увлечена этой идеей тайного создания текста, который будет когда-то потом важным. Для кого-то. Она не одна – я от нескольких человек уже слышала аналогичное: хочется «записывать хотя бы для себя», «автоэтнография». И меня эта идея собирает, поддерживает – дневник позволяет строить осмысленность в искусственно отгороженном мире, во внутренней эмиграции.
Девушка долго думала, как же еще она может собирать материал для своей работы? Как организовать включенное наблюдение? В итоге отправила заявку через госуслуги - записалась добровольцем на войну, теперь ждёт ответа на ее анкету, пока прошел месяц. Вопрос к докладчице от слушателей: А как же вы пойдете на войну, соучаствовать с тем, против чего вы выступаете? Девушка пожимает плечами: «У меня нет ответа». Кажется, сделать поле ей сейчас важнее. Держу кулаки под столом: а можно, пожалуйста, ей просто не пришлют заявку? Она же просто маленькая еще, не просчитывает последствий, делает действия, но не полностью за них отвечает. Чем это отличается от контрактника, который ушел на фронт, чтобы закрыть ипотеку?
Делает доклад мужчина средних лет. Взял серию интервью у коллег-поисковиков. «Я не мог понять, как так получается, что войну поддержали те, кто лучше других знает, как именно создается память, что такое война». Так и не смог понять. Смог только увидеть и поразиться тому, как гибки индивидуальные и коллективные дискурсивные стратегии: тот, кто поддержал, может часами развернуто говорить, почему это – и только это – однозначно правильно.
Доклад учителя истории из сельской местности. Рассказывает о собственной ситуации. Он живет в ситуации соседской травли. Односельчане хейтят его в Вк за то, чему он учит их детей.
Профессорка из города А: за репосты, дискредитацию, вандализм в городе А за 2022-2023 гг. вынесено административных приговоров столько-то, штрафов на суммы такие-то – столько-то, принудительных работ столько-то, случаев уголовного преследования – столько-то. Шутим: о, вот самый маленький штраф за облитый краской мемориал, возьмем на заметку, из всего перечисленного вандализм нам по карману.
10.12.24
Как проверить?
Написала коллега. Просила верификации. Одно преследуемое движение за права женщин попросило повторить доклад. Как проверить, что они не провокаторы? Стали вместе проверять. Через неделю спрашиваю, сложилось ли, какие новости. Нет, говорит, не сложилось. Доклад показался слишком теоретическим, недостаточно активистским. Представители движения поговорили и разошлись с коллегой достаточно резко, даже грубо в итоге.
Война между официальными "своими" и "врагами народа", война в стане врагов народа между радикальными и недостаточно радикальными. Кто с кем сможет объединиться? На какой теме?
11.12.04
Telegram
КФ to АК
11:06
Слушай... можно, поделюсь? Прислали из одной из школ, где я работаю.
Forwarded message
11:06
Дорогие коллеги, здравствуйте! Знаю, что тема щепетильная, но у нас тут такое дело... Есть у нас в коллективе один коллега-солдат, гордый и самостоятельный, который не просит о помощи, но она ему на самом деле очень нужна и оказать её вместе значительно проще. Нужно приобрести одну противодроновую штуку, которая стоит ого-го сколько и засим решили объявить сбор. Верю, что среди нас найдутся люди, которые поддержат эту затею. Тот самый солдат не знает, что идёт сбор, мы это делаем, ничего ему не говоря. Если не удастся наскрести на противодроновую штуку, хотя бы бронежилетом его обеспечим, чтобы хоть какая-то защита была, а то ему приходится грузить раненых в том, что дали. Вот ссылка на сбор. Спасибо первым двум ласточкам! Начало положено!
11:08
вот это вот боль. Так это работает. Оставаясь в России, ты так или иначе "свой" тем, кто воюет на стороне России. Потому что социальные связи тянутся. И связывают. Вот в данном случае я – часть коллектива огромной институции. Кто-то там у нас грузит раненых, я не знаю, кто. И вообще-то я не хочу, чтобы русские умирали. И украинцы. И вот вопрос: если я никого не поддерживаю, мне отстраниться от всего, вообще? Воевать против русских я тоже не буду и не считаю правильным... а раненым помогать надо бы всем. И я не хочу, чтобы этот идиот-коллега погиб тоже...Решения нет. Остаётся только устраняться, потому что я не могу поступить никак
11:10
(Денег давать я не планировала, но можно ведь и иначе вовлекаться. Я сейчас о чисто социальном самоощущении думаю)
11:12
(Вовлекаться я тоже не планировала никак. Но какого-то идиота-коллегу вот жалко. Любого человека потому что жалко. Кроме, условно, Гитлера, Сталина и прочих в этом ряду, потому что я их лично ненавижу. Но это не рациональное, а чисто эмоциональное)
АК to КФ
11:14
Ужас. Моральная дилемма на моральной дилемме. Не знаю, что бы я делал. Думаю, что отстранился бы. Вот ты купишь ему противодроновую штуку, он сам не погибнет и потом убьет кого-нибудь. И что раненым надо бы всем помогать, вроде тоже верно, но совершенно непонятно, где найти в себе такую твердость духа
КФ to АК
11:15
Вот именно...
11:15
Нет решения...
11:15
От отстранения будет хуже только мне, да и то эмоционально. Но в целом – да, это ужас.
11:16
Мне немного помогает, что я стараюсь анализировать это как кейс. Дистанцируясь от эмоций. И приобретая вот такое горестное понимание. Мы про это на конференции говорили и в деревнях, и вообще в малых сообществах. Когда из семьи кто-то уходит на фронт, ты, даже если не поддерживаешь войну, не можешь его бросить. А там иногда нет медикаментов, нет жилетов этих... и собирают всей семьей, всей деревней. И формируется эта общность на крови. И из нее уже не выйдешь, это хуже предательства. Это кровная связь – связь на крови в другом смысле. В малой общине.
ТК to АФ
11:18
Кошмар
20.01.25
"Наши свои" и "их свои"
Война вокруг. Теперь не только в виде рекламы, но в виде её жертв. Раненые и погибшие, похоронки, новые гробы, свежие могилы, горюющие близкие. Говорящие о своей боли люди. В каждой деревне, селе, малом городе, в небольшой общине смерть становится общей.
В мегаполисе мы можем себе позволить убегать, избегать. Потому, что более образованы, более свободны, имеем больше достатка? Потому что имеем больше уверенности в том, что это жестокая никому не нужная бойня? Виновата перед теми, у кого погибшие. Смотреть в глаза горю – ещё надо научиться. Виновата перед всеми тем, что не сделала всего максимально возможного, чтобы остановить войну? Смотреть в глаза себе самой как раньше, с уверенностью "я хороший" больше нельзя.
Завирусилось видео, где человек в форме просит помощи – консервных банок. В нашем подъезде тоже появился активист, который поставил коробку для пустых консервных банок. Теперь в чате можно призывать, ругаться, высказывать эмоции: "кто говорил, что банки отвезёт. Уже полная коробка" "С банок надо снимать бумагу, чтобы этим не занимались люди, которые делают свечи".
В моем родном городе в подъезде тоже стоит такая. Давно. В малых сообществах они появились раньше - объединяющие практики там работают лучше, кровь и боль - общая, поддержка - тоже.
Раньше туда выносили хорошие детские книжки или одежду - чтобы кто-то забрал.
Раздельный сбор мусора… Я на балконе банки консервные коплю, в пункт переработки отоходов отвожу. В подъезд не ношу. Циничная параллель: война и раздельный сбор мусора. Иногда думаю, что и то, и другое – дешевая забота. Не результативные действия, которые просто помогают откупиться от чувства вины. Участие в экоакциях сортировки сырья тоже помогает откупиться - от чувства вины за экокризис. Принос банок в подъезд – от чувства вины за то, что кто-то «там», а ты – здесь, в безопасности. И еще все это - про желание принадлежать к множеству "своих", тех или иных.
Какие "свои" теперь мои?
У "тех своих" есть голос - лидеры мнений, моральные антрепренеры. Они раскачивают чужие эмоции. Вот эту самую вину. И еще – горе тех, кто потерял близких. И еще ненависть к «чужим». И еще страх. И солидарность в ответ страху. Поют, пишут о "наших мальчиках", о России. Но у них никто не погиб. У них просто работа – зарабатывать моральные бонусы, быть голосом. Это их теперь зовут русскими.
Те, кто вне, - исчезли. "Наших своих" нет. Но мы, конечно, есть. Только подо льдом. Только в траве империи, маленькие. Без больших имен. И без слышных голосов. Отдельные.
25.01.25
Один человек ушёл на войну
Одна знакомая чинила машину у одного мастера. Он ушёл на войну. Но иногда приходил. По ранению. Она чинила машину в эти отпуска. А потом долго не приходил. Она не дождалась. Машину пришлось продать.
Один человек из деревни сказал, что уже сходил на войну и уже вернулся, больше не пойдёт. Мы покупали у него мёд и разговорились. А его сосед ходит. Туда и сюда. Возвращается, чтобы помочь родителям с покосом. И уходит. Календарные ритмы войны.
А на другой войне, сто лет назад, было так: один солдат попал в плен. И там работал в семье. И подружился с девочкой. Она ему рассказывала сказки, а он ей. Потом он вернулся из плена. И рассказывал у себя в деревне девочкины сказки. Это было больше ста лет назад, на самом деле. В Первую Мировую Девочка жила в Германии. А сказки были братьев Гримм. Это правда. Его потом фольклористы записывали и никак не могли понять, откуда в Поветлужье европейские сюжеты. Это давно было, да. Сейчас сказочки другие. Пройдёт время - и от этой войны останутся сказочки.
Один человек убил, сел в тюрьму, а потом и ушёл из тюрьмы на войну. А потом вернулся. Родные убитой боятся выходить из дома.
Один губернатор проворовался и ушёл на войну. Он хотел сходить туда вместо того, чтобы сесть. Надо было после, вот глупый, кто же так делает! Он вернулся с ранением. Но все же сел - после возвращения.
10.02.25
Город Nск
Зима. -20. Полметра снега. Кладбище, участок почетных захоронений. Парадный квадрат у входа расчищен техникой. Дальше - натоптанная дорога. Недолго. Чем глубже внутрь участка, тем Уже человеческие дороги. Они расходятся, растекаются на отдельные тропки, цепочки одиноких следов: и у "официальных" могил есть измерение личного горя, частной памяти.
Вот лежит писатель. Вот академик. Вот народная артистка. Вот учитель и наставник одного из моих провожатых. Вот мать коллеги. Значимые и знаковые для местного сообщества люди. Теперь рядом хоронят воевавших на Украине. Плотные ряды чёрных надгробий, каждое украшено букетом флагов: сведений яркий триколор на фоне морозного неба, перечеркнутого уверенной, утверждающей жизнь полосой дыма. Кроме триколора в каждом букете - флаги от "своих": ЧВК Вагнер, ВМФ, футбольные болельщики, рокеры Санкт-Петербурга... Покойные были "своими" разным людям. Нижняя часть полотнищ у многих флагов проткнута, надорвана или оторвана - следы вернакулярной погребальной практики? На одном надгробии - два письма папе. Детский рисунок, розовое сердечко, подпись "в день папы", сложены вдвое, вложены в файлик, заткнуты между табличкой с именем и черной-черной холодной плитой. Другая могила: "Сами не летаем и другим не даем". От братьев-артиллеристов.
Смена внешней эстетики, смена смыслового наполнения. Вопросы провожатых замерзают на морозе, повисают в тишине: и кого хороним теперь на участке почетных захоронений? Что эти люди сделали для этого места, кроме того, что родились здесь и были убиты в Украине? А как так вышло, что моя мама попала в такое окружение? Наверное, она бы не хотела лежать вот так, если бы знала. А почему могилу профессора найти в сугробах, невозможно, он уже два года как лежит под временной плитой, зато вот тут - пожалуйста, все подписаны, украшены?
Как будто две реки надгробий встретились - поток военных как встречное течение, которое вдруг ринулось навстречу основному...
Одна могила на самом краю ближнего ряда - открытая и пустая, выстелена брезентом. Ждет своего постояльца. Видимо, похороны назначены на этот день. Около неё человек в камуфляже, одинокий живой, стерегущий дом для нового жильца города мёртвых. Подошел, спросил который час, закурил. Мороз, живые стынут. Мёртвые молчат. Разговаривают только знаки, оставленные живыми: колышется ткань флагов, утвердительно светится еще не выцветший пластик искусственных цветов.
Через дорогу и немного пройти - соседний участок, уже не почетный. Там рядом лежат советские люди, жертвы финских лагерей, а через дорогу от них - сами финны, немцы, прибалты, интернированные, погибшие, пока жили и работали в городе после Великой Отечественной. Территория примирения. Коллега "всерьёз опасается", что местные власти уберут несколько надгробий, не соответствующих текущей повестке. Подходит, фотографирует, обещает их беречь как берегут своих пожилых родственников.
На старом недействующем кладбище внутри города - мемориальный камень репрессированным. Рассказы местных коллег о тех, кто приходил сюда до поздней ночи с цветами в день смерти и похорон Навального. «А один мужчина пришел, я, говорит, из соседнего дома, смотрю и не понимаю, чего это люди собрались. Рядом - машина полиции, просто стояли. У нас тут не так жестят, как в Москве".
На одном кресте надпись "Путин вон". "Это, наверное, моя коллега написала, я знаю, что она этой дорогой ходит на работу".
Я в день смерти Навального сделала из снега могилу в овраге. Плакала и несколько часов кидала снег, трамбовала его лопатой. Мой личный дурацкий курган. И ходила к нему потом до весны. И теперь хожу иногда на это место.
Говорим о Сандармохе. Тянутся рассказы об августовских днях памяти - полицейских провокациях с громкой музыкой, толпой людей и машин. Мерзкий проект ВРИО – откопать убитого, отвезти его пуговицы на экспертизу, объявить его погибшим советским солдатом, поставить памятник, символически присвоить территорию. Как собачка ножку задрала… Фон человеческой жертвы - сидящий в тюрьме за сохранение имён расстрелянных в Сандармохе Юрий Дмитриев.
Люди гибнут, власти переписывают память, разные люди борются за память. Война в тылу, война на фронте.
21.02.25
На трассе
Вечереет. На скорости 120 километры летят быстро. Зимние заброшенные километры пустого пространства. Один за другим из пустоты обочины над нами склоняются баннеры: "Присоединяйся к СВОим", "Есть такая профессия - Родину защищать", "Служба по контракту, выплаты 5 млн", "Герой России такой-то". Несколько сотен километров - деревеньки, села, пара небольших городов и между ними - землистые скудно-бесснежные километры зимних обочин, куда вытеснили мужчин в бронежилетах, раскатанных по огромным листам на стойках-железных ногах. Призраки возможного исхода. Продать жизнь или часть тела за контрактные выплаты? "Микрозаймы на личное" - "выход есть"???
23.02.25
Сын
С начала войны спорим с сыном. Его раздражает мой радикализм, моя "чернобелость". Он не за войну. Он скорее философски беспристрастно пытается смотреть на мир. В этот раз повод - 23 февраля. Что, говорю, делать в этот день? Идея защиты отечества себя полностью скомпрометировала. Наверное, лучшее, что я могу сделать, - написать несколько писем политзаключенным. Сын мрачен. "Лучше тогда уж написать тем, кто воюет". Я взвиваюсь: "Да что им писать? Я могу разве что передать им контакты «Идите лесом» или тех, кто помогает дезертировать". Нет, говорит, там ведь кто-то пошёл по убеждениям, у них есть свое понятие мужской чести - и предложение дезертировать их оскорбит. Я не раз говорила этот разговор с разными людьми. Спорили и бесились или спорили и были взаимно отстранены и холодно скрещивали клинки аргументов. Но тут, в этом споре с родным человеком, которого я же и вырастила, я вдруг иначе чувствую его и "их" правоту. Физически ощущаю эту силу мужского упрямства, темную, неподъемную, тугую и слегка упругую, как большой шар. Стоят, набычившись, сотни за сотнями, смотрят исподлобья на меня. Передние - те, кому быть убитыми сегодня или завтра, задние ряды теряются за горизонтом. Человечий страх в передних, страх и воля к жизни, и рады бы сбежать, просто жить. Но и себе никогда не признаются в этом, потому что те, кто в следующих рядах молча дышат в затылок, ждут, давят своей мужской правотой, и нельзянельзянельзяНЕбытьнастоящиммужиком, потому что все ОНИ просто посмотрят на тебя, и ты умрёшь в их глазах. Чтобы этой, худшей, самой страшной смерти не случилось, надо выбрать другую, простую, физическую смерть.
26.02.25
Поплели по дороге с работы
П вернулся из гостей. Рассказывает: среди приглашенных была активистка. Плетет маскировочные сети, собирает помощь на войну. "По дороге с работы, говорит, захожу, поплести".
27.02.25
Шуточки
Сын делится: - Я увидел анонс экскурсии. Я не расслышала: - Что? ОМОН с экскурсией?
01.03.25
Теперь закручивать сети будет
Теперь закручивать сети будет удобнее и быстрее. Кулибин! Кулибин и Левша в одном флаконе. Все тот же дискурс. "Да мы сами с усами". А мы вот какие молодцы, можем из песка и палок! Что за этим? Самоутверждение, самореализация в условиях скудных ресурсов (старый стул и кабинет труда. Та самая гордость, когда смог из остатков сделать такое, чтобы все поели - вот молодец!)? И - социально одобряемое: "своих не бросаем", "работаем, братья".
04.03.25
Слова и риски
Ну вот, вышла наша статья про преследования за антивоенную позицию. Два года сбора данных. Год редактуры. Часы жизни, упавшее зрение, ночная бесплатная работа, печатать в коридорах и метро. И зачем теперь? Казалось, что был смысл. Теперь – не знаю. Материал за три года устарел. А ситуация не очень изменилась. Нормализация преследований произошла. Мы захватили в самом начале. Удалось ли уловить, передать? Да и кому - кому это нужно сейчас, жизнь идёт дальше.
Ещё две статьи лежат в столе. Там есть дельные мысли, важные. Не для практики жизни важные – для понимания, для ценностей, для картины мира. На английском это все становится чужим, цитаты из интервью – как слова вымышленных персонажей. А на русском не опубликуют. И сама я не рискну. Слишком много опасных цитат.
Какие риски у меня теперь, я тоже не знаю. Надеюсь, что никаких все же. Люди умирают. Вот у них риски. Каждый день. Зачем мне было это писать? Видимо, просто чтобы выжить - мне. А людей я не могу спасти. "Российские войска обстреляли..." " В Киеве объявлена воздушная тревога..." "В Херсоне...." "В Одессе..." "Не дай мне Бог сойти с ума..." "Ты, собачка, не лай..."
07.03.25
Приоткройте, пожалуйста
Ненавижу это ощущение внутри, когда все сжимается в животе от того, что я подхожу к дверям метро со своей скрипкой. "Добрый день, приоткройте, пожалуйста!" Это началось, мне кажется, в первые месяцы войны. А может, после теракта в "Крокусе". Эти досмотры на входе в метро. Ненавижу эту внутреннюю пересборку - я должна стать на несколько минут очень внимательной и злой, готовой дать сдачи и быстро найти ответ, а может выбрать сегодня Особый Исчезающий Взгляд, когда в очередной раз мужчина в синей форме ватникообразного кроя захочет, чтобы я раздела скрипку и показала ему. Он остановит нас со скрипкой и разденет, посмотрит или ткнет жужжащей железкой, похожей на бензопилу-дрель, а потом улыбнётся, извиняясь: "Такая работа". Или пошутит: "Страдивари везём?" Он ждёт, что я разделю с ним улыбку или сочувствие. Я не разделю! Ненавижу себя, потому что в этом сценарии я - жертва принуждения, и я не знаю, как его избежать. Один мой друг в ковид ездил на велосипеде и не спускался в метро, потому что он не хотел надевать маску. Требование надеть маску – это тоже нарушение личных границ для общего блага. Он не хотел его принять. С началом войны он уехал из Росси, правда, спокойно жить не вышло – быстро выяснилось, что за границей есть другие поводы для радикального бунта против нарушения личных границ. Ненавижу быть внутри сценария, моё оружие - оружие слабых. Маскировка: взять дочь за руку, чтобы точно видели, что меня не нужно проверять. Пробежать побыстрей, не встречаясь взглядом, ах, я тороплюсь, уф, не заметили! Сарказм (самое приятное, хоть что-то): "Ну что, есть сегодня желание проверить мою скрипочку?" Ответная атака: "У меня жесткий футляр, я не могу ПРИоткрыть. Мне нужен стол, чтобы я могла полностью открыть. Где у вас тут стол?" - "А понял, понял, тогда - вот аппаратик". И он как бы за меня. Он как бы меня бережёт!!! Сколько раз мы это обсуждали и с друзьями, и с охранниками! "У них протоколы"... Не верю! У вас социальные стереотипы и произвол. Я точно знаю, что если идут двое с инструментами, то мужчину проверят, а женщину нет. Человека с ребенком не проверят. Вечером проверяют в три раза реже, чем утром. И знаю, что они тоже выбирают, кого попроще. Меня, злую или ускоренную, не всегда тронут. Отведут взгляд. Ненавижу себя за то, что расчеловечиваю этих грузных мужчин и женщин. Ненавижу тот выдох, который вырывается за турникетами: сегодня в меня не тыкали, заговорились. Уф.
11.03.25
Почему мир всегда становится оправданием насилия?
Государственный университет. Встречаемся с ректором. Я приглашенный эксперт. Мне с гордостью и любовью показывают здание. В парадном зале вдоль стен на мольбертах - картины выпускников факультета ИЗО. Самая большая в поперечнике стоит «в красном углу». Трое в камуфляже, в масках и очках, в эпичных позах, центральный во весь рост, двое «братьев» ошуюю и одесную в динамичных позах, то ли поднимаясь с колен, то ли замахиваясь, чтобы вступить в правый бой прямо сейчас, если вдруг возникнет повод. То ли витязи, то ли киборги. Связь времен. Защищают всех, кто заслужил – своих. Фон – розовая пена цветущих сакур. «Мы за мир». Выше, незаметный, доверительно и скромно смотрит в самую душу Главнокомандующий. Благословил.
«Почему мир всегда становится оправданием насилия?» Это говорит мультперсонаж из моего ноутбука. Мы смотрим его по видеосвязи вместе с уехавшим из страны другом. Агрессивная протагонистка убеждает добрую главнокомандующую Верхнего города-таки начать войну с Нижним городом. Почему мир всегда становится оправданием насилия?
Ректор хочет провести реформы. Листаю сайт. «Проект в парке «Патриот», «военно-патриотическое воспитание», «новые территории»… Что я вообще тут делаю? Развернуться и уйти, остаться в тени, выстраивать горизонтальные связи, выживая в траве у подножья империи? Выстроить границы внутри и сотрудничать по вертикали там, где можно вложиться в хорошее? Некуда деться от взглядов. Пропитано кровью. «Ночью в нескольких регионах Украины объявляли воздушную тревогу». «Число погибших в результате удара ВСУ по торговому центру в Курской области возросло до пяти человек».
14.03.25
Локальная война
Что, так работает - написать в дневник длинный эмоциональный текст про досмотры в метро, прожить досмотр как изнасилование через язык, через метафору, через говорение, поделиться им с другом, чтобы эмоция отпустила? Чтобы найти силы увидеть в досмотрщике человека? Виноватое выражение женщины сегодня, робкая улыбка, "спасибо большое, хорошего вам дня". Вчера - оправдание мужчины: "в таких чехлах приловчились автоматы теперь возить, по десятку в месяц изымаем. И дроны возят". Я смотрю на них и внутри не загорается ярость. Они тоже чувствуют вину. И что между нами в момент досмотра, кроме моей агрессии? Их инструкции, их зарплата и контролирующие нас камеры между нами, да. А моя агрессия - она тоже между нами? Это я протестую против войны или я и есть война в этот момент? Я не знаю.
Помню, весной 22-го, когда было ощущение, что убийство везде, везде, в каждой точке пространства и времени, я увидела из окна машины компанию ребят лет 12. Двое буллили парня помладше, кажется, хотели забрать мелочь или самокат. Я остановила машину посреди дороги, вылетела как ошпаренная, еле сдерживая собственную внутреннюю истерику, отчитала старших, заставила все вернуть. Мальчишки испугались, лепетали, что они играют и никогда никого не обижали, провожали меня чуть ли не по стойке смирно. Но отъезжая, я думала о том, а что случится, когда я скроюсь из виду. Я остановила локальную несправедливость или я подлила масла в огонь маленькой войны? Есть ли шанс, что после проверки в тюрьмах заключённым станет лучше? Или скорее их станут больше пытать, вымещая собственное бессилие и страх?
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.