Из интервью Александра Гельмана
Интервью публикуется в рамках проекта: #Никто_не_забыт? 1940-е. Трагедия на двух берегах Днестра. Публикация материалов ЧГК по МССР в контексте семейной памяти
ПОМОЧЬ ПРОЕКТУ
Оплатите авансом экземпляр первого тома Материалов ЧГК по МССР (Кишинев и Кишиневский уезд, выход в свет – весна 2025 года) по льготной цене 300 MDL. Всем благотворителям проекта признательность будет выражена поименно.
PAYPAL istorexorg@gmail.com (в комментарии указываете Ваше имя и эл. почту для контакта).
ПЕРЕВОД НА КАРТУ БАНКА MAIB 4356 9600 6652 7729 (ВАЛЮТА MDL, ПОЛУЧАТЕЛЬ ERLIH SERGHEI (в комментарии указываете Ваше имя и эл. почту для контакта).
Александр Гельман: «К весне 1942 года нары были пустые. Все вымерли за зиму».
Полный текст интервью читайте: ИЭ. 2023. № 1. С. 104-122. https://www.istorex.org/_files/ugd/ac1e3a_e52090713968455ab3092d96fef4f4dc.pdf
С.Э.: Румынская компартия примерно на 90% состояла из евреев. Были ли в вашей семье коммунисты в межвоенный период?
А.Г.: Я плохо помню. Я помню только, что папа читал газеты. Вряд ли он принадлежал какой-то партии. Но, конечно, поскольку были профашистские партии, которые потом собрались вокруг Антонеску, то я помню, что были какие-то агрессивные члены этой партии в Дондюшанах, видимо, была какая-то ячейка этой партии. И папа обсуждал это с другими соседями: с евреями, с молдаванами. У нас был прогрессивный либеральный сосед-молдаванин, я помню, что они с папой обсуждали что-то в этом роде, читая новости в газетах.
Я хорошо помню время, когда пришла Красная армия – это был для меня важный момент, потому что мама заставляла меня спать днём, я должен был с часу до трёх два часа спать. Мама очень жёстко требовала соблюдения дневного сна. Конечно, мне было обидно, потому что соседские мальчики и девочки не спали днём, их не заставляли. Я ложился, но не спал, а ждал, когда закончится этот срок, и обычно в конце засыпал и спал потом уже до позднего вечера и очень переживал по этому поводу. Это вообще был некий такой опыт несвободы, опыт угнетения. А в 40-м году, когда пришла Красная армия, настолько всё заволновалось, кого-то из богатых людей арестовывали, папа не был богатым, но все равно переживал - и мама перестала заставлять меня спать днём, и я получил свободу. Вместе с приходом Красной армии я был освобождён!
С.Э.: Получается, что вас Красная армия точно освободила.
А.Г.: Да, я бегал по всей станции, с ребятами больше дружил. Но это было недолго, всего один год.
С.Э.: Как, кстати, население встречало Красную армию? Радостно или нет?
А.Г.: Дело в том, что у нас в Дондюшанах располагалась часть (батальон, судя по количеству), причём почему-то все были из Средней Азии, только командиры были русские (судя по внешности). Так что для меня Красная армия запечатлелась как люди среднеазиатской внешности. Как встречали? Никак особенно не встречали, но были перемены, которые нравились. Например, на базарной площади вечером стали показывать кино: люди приходили со своими табуретками, собирались. При румынах кинотеатра в Дондюшанах не было. Первый раз я кино видел в Бельцах, когда мы ездили туда в гости к маминой сестре. А здесь каждый вечер было кино, и это всем нравилось.
Но одновременно с этим было тревожно. Дело в том, что в Дондюшанах жили три нации: молдаване, евреи и русские. Русские – это были бывшие белогвардейцы, те, кто эмигрировал в Румынию. Они здесь покупали земли и стали крупными земледельцами. И когда пришла Красная армия, многих из них арестовали. Но арестовали и каких-то евреев тоже. И всё это было очень тревожно. Я понимаю так, что папа не знал – он относится к таким, которых могут арестовать, или не относится. Но переживания были. В то время мама родила мальчика – братика, – и всё это вместе ещё больше усиливало тревогу. Но для меня это был период хороший, я помню его как радостный.
С.Э.: Хочу задать важный вопрос. В Румынии долгое время не упоминали о Холокосте. Но, когда Румыния готовилась вступать в Евросоюз, румын заставили признать участие государства в этом преступлении. Президент Илиеску официально заявил, что Румыния несёт ответственность, открыли музей Холокоста. Они даже (и это уже не было связано с внешним давлением) приняли в 2015 закон, запрещающий прославление фашистских организаций вроде «Железной гвардии», Антонеску и т.д. Это карается в уголовном порядке. А в Молдавии вроде также Холокост признали, но очень тихо. Был писатель Паул Гома, родом из Оргеева, в 1944 году семья бежала в Румынию, и он стал там кем-то вроде Солженицына. Его при Чаушеску выслали из Румынии, он жил в Париже и уже в 90-е годы написал книгу «Красная неделя», в которой утверждает: «Холокост, конечно, был, но евреи сами виноваты, потому что они стреляли в спину румынской армии в 1940, когда она уходила из Бессарабии». Т.е. евреев покарали заслуженно. Разразился скандал, но, несмотря на это, Молдавская академия наук несколько лет назад выдвигала Гому на Нобелевскую премию. В Молдавии и сегодня многие говорят в таком духе: «Да, может что-то и было, но не ясно что именно…». В этом контексте важно ваше свидетельство очевидца. Расскажите о трагическом опыте вашей семьи. И – важный момент – поддерживало ли вас местное население в ситуации, когда ваша семья оказалась в беде?
А.Г.: К нам сначала пришли румыны – бывший председатель сельсовета (примар), который уехал в Румынию, когда Красная армия пришла, а через год вернулся. Он был в чисто коммерческих отношениях с евреями до войны. Он не был воинствующим, а чисто деловой человек. Евреи его подкупали, что-то ему дарили. И когда он вернулся, какое-то время немцев не было в Дондюшанах, а были только румыны. Потом вернулась какая-то воинская часть, численностью даже меньше, чем было до войны, может рота. Первые немцы, которых я видел были мотоциклисты – 50 мотоциклов. Это само по себе было зрелище! Они остановились у колодца и мылись, брали детей на руки, дарили шоколадки. Они были фронтовики, нормальные солдаты, мелкие офицеры, которые воевали. Они относились нормально. Потом они уехали. А потом были назначены румынский комендант и немецкий комендант…
Сначала арестовали мужчин. Их поместили в небольшом помещении. Это произошло в один день.
На следующее утро к нам (ко всем евреям) пришёл румынский солдат и сказал, что мы должны пойти с ним – мама, я и маленький братик, которого она кормила грудью. Мы собрались. Человек этот был, видимо, нормальный, он сказал: «Вы знаете, возьмите с собой какие-то драгоценности, если у вас есть». Мама удивилась, но взяла. В каждой еврейской семье есть какое-то золотишко, довольно скромное – какие-то серьги, кольца, но тем не менее. Она всё это собрала, и нас повезли в большой двор в Дондюшанах. Там уже были другие евреи, туда же привезли и мужчин из того помещения, где они находились. Мы переночевали там прямо на улице. И на следующее утро в присутствии румынского и немецкого комендантов, под конвоем небольшого количества румынских солдат – по-моему их было всего три человека (офицер и два солдата) – нас построили в колонну. Было три подводы, на них посадили стариков, в том числе нашу бабушку Цюпу. И пошли…
В отношении местного населения. У нас были хорошие отношения с соседом, его звали Никэ Руссу. Он на подводе догнал эту колонну, и, несмотря на то что офицер что-то кричал (велел солдатам заряжать), передал отцу две торбы с едой: брынза, хлеб, ещё что-то довольно тяжёлое (потому что папа попросил у солдат разрешения поставить одну торбу на подводу возле бабушки). Вот такой поступок смелый для того времени! Дядя Никэ нагло подъехал, стоя правя лошадьми, отдал и уехал.
Забегая вперёд, скажу, что, когда мы вернулись из гетто (сначала вернулся я один, остальные позже), выяснилось, что семья Руссу всё забрала из нашего дома– одежду, постельное бельё, посуду, мебель. Я не знаю, как было на самом деле, но они говорили, что ничем не пользовались. Во всяком случае, когда я вернулся, у нас был небольшой домик – большая комната, кухня и коридор, он был превращён в склад. Там была пшеница, кукуруза и т.д. Они быстро всё убрали, вернули кровать, постель, всё вернули. Всё не всё, я не знаю, но во всяком случае можно было жить. Они меня кормили, пока из другого гетто не приехал брат отца и поселился у нас. Вот такой опыт. Правда, это один сосед…
Должен сказать, что мы шли медленно. И до того, как перейти Днестр, было две ночёвки. Даже не одну ночь, а две-три, пока собирали из других местечек евреев. А оттуда была уже большая колонна, которая пошла к Днестру и перешла его. После того, как перешли Днестр, у нас в семье была первая смерть – умер братик, потому что у мамы кончилось молоко. Это уже на другом берегу, украинском. Там же умерла одна женщина. С трудом выкопали маленькую яму, положили женщину, а на женщину положили нашего мальчика, засыпали и пошли дальше…
В пути из Дондюшан до того места, где собрали евреев из разных местечек, румыны вели себя щадяще. А уже румыны, которые вели оттуда большую колонну, были более строгие, официальные, требовали соблюдения всех правил. Но ещё остались подводы, в которых везли стариков. Всё это было до Ямполя (город на Украине), там нас всех расположили в синагоге и объявили: «Дальше подвод не будет, так что тех, кто не может ходить, можете оставить, можем их застрелить». И мы бабушку Цюпу оставили там. Не мы одни, там были ещё такие. Она уже не говорила. Мы ей оставили воду, и мама, мамина сестра с мужем, и мамин брат с женой (которые тоже шли в этой колонне) попрощались и пошли дальше.
С.Э.: А что значит «можете застрелить»? Это чтобы вы сами бабушку застрелили?
А.Г.: Нет, мы можем оставить, или они застрелят. Потому что идти она не может – подвод нет…
Должен сказать, когда мы шли, молдаване в общем-то относились лучше, чем украинцы. Когда мы стояли в Ямполе, украинцы подходили и не дарили хлеб, а меняли – за золотое кольцо полбуханки хлеба. Папа обменял мамино кольцо. То есть, они вели себя довольно корыстно. Не было никаких издевательств, но они старались обменять еду на драгоценности. Конечно, с одной стороны, люди были благодарны, что хоть так. Но с другой стороны…ну, вот это было так.
Так мы дошли до города Бершадь в Винницкой области – это довольно древнее еврейское местечко. Это уже после войны я многое узнал о Бершади. Там была часть города, где жили в основном евреи. И вот эту часть города превратили в гетто. Переселили местных евреев, живших в других частях города, сюда. В Бершади в гетто нас поселили надолго. Мы сначала не понимали, думали, что поведут дальше. Но нет. Туда привели ещё евреев из Буковины, из Черновиц, из Станислава, из других городов Украины. Там было большое гетто. Я не знаю точно сколько человек. В это гетто нас пришло 12 человек (двоих мы потеряли в дороге). Другие наши родственники были в другом гетто – дедушка с бабушкой по папиной линии, другая мамина сестра из Бельц. Тоже недалеко. Но мы не знали этого, узнали уже после войны. С 1941 на 1942 год была жутко холодная зима. Мы жили в полуподвале одного дома, там были нары, забитые людьми – наша семья и ещё несколько семей. К весне 1942 года нары были пустые – остались только я и папа, и ещё один мужчина. Все вымерли за зиму…
С.Э.: А вас кормили?
А.Г.: Мужчины ходили на работу. Там была маслобойка, и они приносили тёплый макух (выжимки из ядер подсолнуха). Им разрешали брать макух за эту работу. Всю зиму макух был главной пищей. Папа приносил, ломал и давал нам.
Границей гетто было шоссе. По нему шли колонны немецких войск. Сначала они шли на восток, потом при отступлении – в обратную сторону. Но по тому же шоссе возили сахарную свеклу на сахарный завод, который был недалеко. Те, кто возил, разрешали и даже сами бросали свеклу на дорогу, чтобы можно было её забрать. Это тоже один из эпизодов людской доброты.
Так мы с папой остались вдвоём. Хотя в семье были мужчины – муж маминой сестры, мамин брат – они все растерялись, потеряли волю к жизни, часто плакали... Только один папа был действующий, энергичный, он всех как-то старался подкармливать, подбадривать.
Должен сказать, что условия жизни в этом полуподвале были жуткие. Трупы убирали раз в десять дней. Приезжали и увозили на санях. Эти десять дней трупы, или лежали рядом с живыми людьми, или выносились в маленький коридор. Поскольку туалета не было, то нужно было выходить во двор и перешагивать через эти трупы. Когда приезжали за умершими, их брали за плечи и ноги, укладывали на сани. Было два еврея, которые этим занимались. У одного из них были клещи. У кого были золотые зубы, коронки, он выламывал этими клещами и клал в свой карман. Когда хоронили маму, папа держал меня на руках и я увидел, как у мамы он выломал две золотые коронки.
Уже после войны мы с папой обсуждали этот случай. Я всё время помнил с каким-то злым чувством по отношению к тому еврею, который выламывал золотые зубы, но папа сказал, что это неправильно. Что он мог с этим золотом делать? Он мог чем-то помочь своим близким, выменять на какую-то еду, спасти кого-то. Это не то, что он обогащался. Это такая страшная ситуация, и поэтому не надо считать, что это какие-то злодеи, звери. Папа говорил: «Даже я мог оказаться на их месте». Его слова вразумили меня…
С.Э.: Т.е. никакого питания вам не давали? Что вы находили, тем и жили?
А.Г.: Никакого питания. Мы только меняли у кого что было. И когда мы остались вдвоём, папа познакомился с местной женщиной и попросил, нельзя ли ему с сыном у неё поселиться. У неё уже жили две семьи. Это был частный дом: две комнаты, кухня. В одной комнате жила она, у неё было двое детей, муж был в армии. На кухне ночевала семья и в другой комнате тоже семья. Но всё же, в той другой комнате нам выделили место, она нас приняла. Все спали на полу. Уже была весна, было тепло. Я никогда не забуду, что с момента, когда нас забрали из дома и до весны 1942 года мы не мылись. Зимой как-то снегом обтирали лицо, но не мылись. И когда пошёл первый тепловатый дождь, папа разделся догола и меня раздел и умывал под дожем. Другие тоже потом вышли под этот дождь. Он был тёплый, сильный, но короткий. Кстати, первый раз голую женщину я увидел вот в таких условиях.
В общем, нас приютили. У женщины, которая нас приютила, ее звали тетя Ита, были какие-то связи с местными крестьянами, которые до войны приносили творог, молоко, и были какие-то лазейки - хоть гетто охранялось и нельзя было из него выходить, тем не менее, каким-то образом люди проникали, была возможность передать какую-то еду, обменять на что-то, тете Ите изредка передавали что-то молочное или из огорода.
Украинцы вели себя достаточно порядочно. Там был партизанский отряд недалеко, в лесу, была какая-то связь с ним. И некоторые евреи – молодые мужчины – убегали из гетто в этот отряд. Несколько человек поймали, их повесили прямо в гетто, на улице. Они долго висели…
Так мы прожили до весны 1944 года. В 1944 году в мае или апреле…Бершадь освобождали два раза. Первый раз пришли красноармейцы, потом немцы их выбили. Когда немцы пришли, было жуткое время – в гетто были ещё немногие молодые женщины, их насиловали, убивали…это был очень тяжёлый период. Всего несколько дней, но они были жуткие.
Потом, когда во второй раз освободили Бершадь, папу сразу мобилизовали в армию, буквально на второй день. Я остался один. И так получилось, что у одного танка свалились гусеницы. Два танкиста возились с ними, и я подошел к ним, помогал им. Они спросили меня, откуда я, я ответил, что из Дондюшан. Они посмотрели по карте и сказали, что они почти туда должны подъезжать, возвращаясь в свою часть, и что они меня могут подвезти. Я согласился. Они меня, действительно подвезли и выкинули на окраине. Было довольно тяжело, скорость была большая, а я сидел не внутри танка, а наверху. В общем, я один приехал в Дондюшаны. Дальше – я уже рассказал, как соседи всё вернули. Потом брат отца (он тоже был в гетто, но в другом, где они выжили) с женой и сыном (дочка у них потом родилась) вернулись и поселились в нашем доме. Они были из Бричева. Но поскольку тут был дом, они поселились, и я с ними жил до возвращения отца. Отец вернулся после Дня Победы довольно быстро. Мне надо было пойти в школу, школа была молдавская, молдавский язык я знал. До войны в школу я не ходил, приходил учитель, который меня учил идишу – читать, писать.
Мне было уже 12 лет, взяли меня во второй класс. Я довольно проворно учился и меня перевели в четвёртый класс, минуя первый и третий. Потом я миновал ещё и пятый класс, пошёл в шестой. А мой товарищ в Дондюшанах Йося Штернберг (недавно он умер в Израиле) поступил в Черновицы в профтехшколу трикотажников. Он приехал, рассказал, как там хорошо, и я тоже захотел. Но там нужен был аттестат за семь классов, а я закончил шестой. К тому времени папа женился, в доме появилась мачеха и ещё мама мачехи. Мне это не нравилось, я очень тяжело переносил, хулиганил, мешал им жить спокойно. Папа хотел – я понял это уже потом, но и тогда чувствовал – от меня избавиться, но по-хорошему. Короче говоря, он дал взятку директору школы, и тот вручил мне аттестат за семь классов. А директор был такой строгий, все его боялись, и было трудно себе представить, что такой человек мог брать взятки. Я поехал в Черновицы. Поступил в профтехшколу трикотажников.
С.Э.: А в голод 1946 года вы были в Дондюшанах? Расскажите, что вы помните об этом.
А.Г.: Да, я был в Дондюшанах. Дондюшаны – это фактически деревня, станция, но это не город. Поэтому можно было выжить. У нас был огород и у брата отца, с которым я жил до возвращения отца, тоже был огород. Как-то кормились. Но на лето я поехал в Бельцы, где жила папина сестра. И там я жил три месяца, даже начала ходить в школу. Вот там я познал карточную систему. Я был всё время голоден. Я не помню состояния, когда бы я не хотел кушать. Хотя тётя Чака, сестра отца, относилась ко мне как к родному сыну. Но я испытал там всё. Они были заняты, работали, а я ходил с талончиками за продуктами, стоял в очередях за хлебом. В Дондюшанах было гораздо легче, потому что это было село, у всех были огороды, можно было пропитаться. Я даже написал стихи об этом. Например, когда я жил в гетто, ни яблок, ни груш я вообще не видел, я забыл вообще, что есть яблоки. Был момент – сейчас я отдаю себе в этом отчёт, – когда где-то в 43 году я уже не думал, что будет другая жизнь и не ожидал, и даже забыл довоенную жизнь. Я помню, когда меня танк довёз, и я вспомнил, как пройти к нам домой, – соседка принесла яблоки, и я тогда впервые вспомнил, что есть яблоки. Причём, яблоки были большие, зелёные, я вгрызался в них.
ПОМОЧЬ ПРОЕКТУ
Оплатите авансом экземпляр первого тома Материалов ЧГК по МССР (Кишинев и Кишиневский уезд, выход в свет – весна 2025 года) по льготной цене 300 MDL. Всем благотворителям проекта признательность будет выражена поименно.
PAYPAL istorexorg@gmail.com (в комментарии указываете Ваше имя и эл. почту для контакта).
ПЕРЕВОД НА КАРТУ БАНКА MAIB 4356 9600 6652 7729 (ВАЛЮТА MDL, ПОЛУЧАТЕЛЬ ERLIH SERGHEI (в комментарии указываете Ваше имя и эл. почту для контакта).
Comentários