1922 год: начало репрессивного цикла. Беседа с Александром Шубиным
Беседовал А.С. Стыкалин
Известный историк и левый политический мыслитель Александр Шубин излагает в 100-летней исторической ретроспективе свой взгляд на ряд судьбоносных событий 1922 г. и прежде всего на эсеровский процесс и так называемый «философский пароход».
Ключевые слова: новая экономическая политика, внутриполитическая эволюция советского режима, преследования Русской Православной церкви в 1920-е годы, реорганизация репрессивной системы в Советской России, процесс по делу социалистов революционеров, высылка ученых-гуманитариев из Советской России в 1922 г.
Сведения об авторе: Шубин Александр Владленович, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН (Москва), профессор РГГУ и ГАУГН.
Контактная информация: historian905@gmail.com.
1922: the Beginning of the Repressive Cycle
The well-known historian and left-wing political thinker Alexander Shubin, in a 100-year historical retrospective, sets out his view on a number of fateful events of 1922 and, first of all, on the Trial of the activists of the Socialist Revolutionary Party and on the so-called “philosophical ship”.
Key words: New Economic Policy, internal political evolution of the Soviet regime, persecution of the Russian Orthodox Church in the 1920s, reorganization of the repressive system in Soviet Russia, trial of the Socialist Revolutionaries, expulsion of humanities scholars from Soviet Russia in 1922.
About the author: Shubin Aleksandr V., doctor of historical sciences, chief researcher of the Institute of General history, RAS (Moscow), the professor of the Russian State University of Humanities and of the State Academic University of Humanities.
Contact information: historian905@gmail.com.
А.С.: 1922 год был годом НЭПа и связанных с ним экономических послаблений, но при этом большевики продолжали демонстрировать жесткость в борьбе с оппонентами своего режима. Наверно было бы преувеличением говорить об их наступлении «по всем фронтам». И все-таки: почему именно в это время наносятся удары по православной церкви (достаточно вспомнить об изъятии ценностей, подорвавшем материальную базу церкви) и по старой интеллигенции? Напомню в этой связи, что т.н. «философскому пароходу» (т.е. высылке большой когорты интеллектуалов) предшествовали упразднение автономии вузов, начало классовой фильтрации студентов, запрет деятельности ряда общественных организаций, отстаивавших права некоторых категорий интеллигенции (в том числе врачей). Чего опасалось большевистское правительство и что заставляло его идти на эти меры?
А.Ш.: Это было вполне логично: экономические уступки НЭП требовались ради удержания власти. Значит, в политической области была нужна жесткая политика. И началá партия коммунистов с себя – запретив фракции и группировки. Кронштадтское восстание, не на шутку напугавшее большевиков, убедило их и в том, что хватит играть в многопартийность с социалистами – последовали все более суровые и систематические репрессии. Нужно было ликвидировать угрозу того, что инакомыслящая интеллигенция возглавит возмущенные массы. В следующие несколько лет инакомыслие терпели постольку, поскольку оно не принимало политические формы. Удар по Церкви был направлен не на ее немедленное уничтожение, а на переход власти в ней от «тихоновцев» к обновленцам, так как «тихоновцы» считались антисоветчиками. Высылали тех гуманитариев, которые считались генераторами антимарксистской позиции. Если плюрализм не проявлялся политически или политическая составляющая была малозаметна, он допускался – например, в литературе. То есть уровень плюрализма 20-х годов примерно соответствовал «оттепельному», но с гораздо большей, чем во второй половине ХХ века, суровостью наказания за политические преступления.
А.С.: В начале того же 1922 года происходит реорганизация политической полиции, ВЧК трансформируется в ГПУ. С чем это было связано? Была ли это чисто структурная реорганизация в целях повышения эффективности работы этой институции? Или в работу соответствующих органов пытались вложить несколько иное, чем ранее, политическое содержание?
А.Ш.: Революция заканчивалась, коммунистический режим демонстрировал переход к «нормальности», а значит – отказ от чрезвычайщины. ВЧК следовало переименовать и ввести в рамки «социалистической законности». Советская власть «всерьез и надолго» - зачем нам чрезвычайная комиссия. Пусть будет скромное управление, которое занимается политическими расследованиями. Разумеется, на словах, так как и спецслужбы стремятся получить всё большие полномочия вплоть до тотального контроля, и власть все сильнее закручивала политические гайки, а это требовало расширения возможностей ОГПУ.
А.С.: 1922 год вошел в историю как год эсеровского процесса. Почему это событие заняло столь видное место в политической жизни тогдашней России? Эсеры представляли собой политическую силу, с которой большевики связывали главную угрозу для себя?
А.Ш.: 1922 год был богат на судьбоносные события, но процесс эсеров, конечно, среди них. Он должен был продемонстрировать, что никакой даже левоцентристской многопартийности в России больше не будет (интересно, что в УССР отдельная от большевиков Украинская коммунистическая партия существовала до 1925 г.). Нужно было показать стране и миру, что небольшевистские партии вырождаются в банды террористов и иностранных агентов. Помимо этой общей задачи действительно существовали опасения, что в отчаянии эсеровская молодежь может вернуться к терроризму. В России традиции терроризма были глубоки, «Народная воля» продолжала восприниматься как пример героизма, и следовало дискредитировать этот метод борьбы по крайней мере в случаях, направленных против большевиков.
А.С.: Был ли шанс сохранения эсеровской партии, если бы она приняла некие правила игры, навязывавшиеся большевиками? Вспомним здесь и о том, что приговоры были намного более мягкими, нежели это происходило потом, не только в 1930-е годы, но даже в конце 1920-х. С чем это было связано? Тем самым власти рассчитывали, что часть эсеров пойдет на сотрудничество с большевиками? Или большевики не хотели слишком жёсткими приговорами будоражить западное общественное мнение на его левом фланге? И в той же связи: насколько отразился этот процесс на отношении западных левых к большевикам и советскому эксперименту?
А.Ш.: При сохранении и укреплении коммунистического режима возможности сохранения эсеровской партии не было – политический плюрализм не предусматривался за пределами большевистской партии, а со второй половины 20-х гг. и в ней самой. Как известно, группа «Народ» пыталась в 1919-1920 гг. договориться с большевиками, но это дало лишь передышку для эсеров. А вот в условиях крушения коммунистического режима, которое в принципе могло произойти на границе 20-30-х, неонародническая партия легко могла восстановиться, потому что ее кадровая «почва», не говоря о социальной, сохранялась, и потом выкорчевывалась уже по делу Трудовой крестьянской партии и в ходе коллективизации. Приговоры были обычными для последующего десятилетия и весьма серьезными – 12 расстрельных приговоров членам ЦК партии, остальным реальным эсерам – заключение на несколько лет. По итогам процесса освободили лишь бывших эсеров, которые были уже перевербованы. Так что коммунисты не собирались сотрудничать с нераскаявшимися эсерами, а отошедшие от политики – пожалуйста, могли работать в народном хозяйстве и даже ОГПУ. Отказ от приведения приговоров в исполнение был обусловлен апрельским соглашением трех Интернационалов в Берлине. В 1924 г. приговоры были пересмотрены тоже по понятным внешнеполитическим обстоятельствам: внешняя политика была направлена на улучшение отношений с Западной Европой, и расстрел эсеров мог шокировать левоцентристскую общественность. Обстановка в России была такой, что эсеровские вожди казались безопасными. А в 30-е гг., когда почудилась опасность с их стороны, с ними легко расправились. В целом процесс 1922 г. произвел на западную левую общественность шокирующее впечатление – игнорированием правовых норм, жуткой демонстрацией 20 июня с требованиями смерти. Вандервельде и его товарищи постарались довести до западной общественности впечатление об этом правовом шабаше. Потом, в 30-е гг., опыт процесса эсеров будет учтен, подсудимые будут сотрудничать с обвинением, распознать шабаш за правовой формой будет сложнее даже западным интеллектуалам. Но в 1922 гг. он был вполне очевиден, и мужественное сопротивление нераскаявшихся лидеров эсеров вызывало уважение.
А.С.: Видите ли Вы какую-то преемственность между эсеровским процессом 1922 г. и судебными процессами сталинской эпохи? Имею в виду не только технологию, но и политическую составляющую.
А.Ш.: Процесс эсеров был «первым блином», который комом. Потом технология совершенствовалась. Объект преследования менялся. В 1922 г. это были откровенные политические противники. В 20-е гг. – недовольные люди, но не открытые противники. Чтобы представить инакомыслие преступлением, нужно было добавлять к выявленным фактам оппозиционных разговоров выдуманное вредительство, шпионаж и т. п. Это было и на процессе эсеров, но там играло второстепенную роль. На процессе эсеров обсуждалась причастность подсудимых все-таки к реальным терактам, совершенным эсерами или бывшими эсерами в 1918 г., а на Шахтинском и Промпартийном процессах приходилось выдавать за теракты аварии на производстве. Союзное бюро меньшевиков и Трудовая крестьянская партия не дошли до процесса, потому что обвинения в терроризме тут выглядели еще более нелепо. Политически все процессы нужны были для дискредитации инакомыслия. В 1936-1938 гг. искусство такой дискредитации достигло вершины, но на последнем процессе уже заметен кризис жанра, когда Бухарин пытался интерпретировать свою позицию как политическую оппозицию, а не шпионаж и уголовщину. Это было завершение цикла, начатого в 1922 г.
А.С.: Коснемся теперь высылки интеллектуалов, т.н. «философского парохода». По какому принципу, на Ваш взгляд, отбирали тех, кто должен был покинуть Россию? Мы видим, что среди уехавших были не только гуманитарии, но даже инженеры, специалисты в области естественных наук, которые могли быть востребованы советской властью и в ком она, казалось бы, была заинтересована. Выслали тех, кого считали наиболее опасными в силу их идеологического влияния? Или в дело примешивались и какие-то иные факторы?
А.Ш.: Не все, кто уехал, был выслан. Продолжалась волна эмиграции из страны, в которой стало слишком тяжело жить интеллигенции. Например, раскритикованный Лениным историк Р. Виппер на «философские пароходы» не попал и выбирался из России самостоятельно. Высылали людей с активной интеллектуальной позицией, противостоящей марксизму, которых не за что было расстрелять. В условиях создания «своей» советской интеллигенции из рабоче-крестьянской молодежи вся эта профессура не должна была мешать марксистскому воспитанию. Поэтому высылали от монархистов до анархистов. А кто был готов сотрудничать и относиться к марксизму уважительно и к советской власти лояльно, получали возможности для работы – будь он бывший эсер, меньшевик или даже кадет. Так продолжалось до конца 20-х гг.
А.С.: Была ли высылкой многочисленных интеллектуалов достигнута цель запугать потенциальную идейную оппозицию?
А.Ш.: Высылка – не самое страшное по сравнению с расстрелами и длительным заключением в лагере. В это время режим не хотел выглядеть излишне кровавым и решал прагматическую задачу – этих людей не должно было быть в нашей стране. А что они будут делать за рубежами – не важно, они – не носители секретов. Перед интеллигенцией встал выбор между сотрудничеством либо несотрудничеством с новой властью. В дальнейшем за несотрудничество будут сажать и расстреливать, а не выпускать. Бегство за границу стало преступлением с 1929 г. А в 1922 г. советские лидеры хотели выглядеть более прилично, чем во время гражданской войны, и в то же время избавиться от назойливых критиков и помех на пути воспитания нового поколения интеллигенции. Для решения их задач было достаточно высылки.
А.С.: Чем поучителен для нас сегодня опыт событий столетней давности – эсеровского процесса и «философского парохода»? Какие уроки мы можем извлечь из тех событий?
А.Ш.: От авторитаризма до тоталитаризма – один шаг. Репрессии могут быть скромными, когда режим хочет выглядеть прилично в глазах мирового общественного мнения и успокоить интеллигенцию в своей стране, предотвратить ее бегство. Но если выстроены структуры репрессивного произвола, отработана его практика, то перейти к массовому террору не так уж и сложно.
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.