Лаборатория «Академические мосты»: «Наука должна быть свободной!»
Аннотация: Лаборатория "Академические мосты" существует чуть больше года, однако этот проект уже достаточно известен в академических кругах как среди уехавших, так и среди оставшихся в России ученых. Проект создан учеными из России, которые выступают против войны в Украине. В интервью соорганизаторы проекта рассказывают о том, что привело к созданию проекта, о проделанной работе и планах на будущее.
Ключевые слова: Академические мосты, научное мероприятие, сообщество, конференция, академия, ученые, международные связи.
Лаборатория «Академические мосты»
Email: noahadamov@gmail.com
Авторы:
Горяченко Екатерина Андреевна, кандидат философских наук, независимый исследователь (Армения).
Кукалев Александр Сергеевич, кандидат биологических наук, Senior scientist, Max-Delbrueck Center for Molecular Medizine (Германия).
Русинова Ольга Евгеньевна, кандидат искусствоведения, Стипендиат Panahgah\CEMI, Университет Кампинаса (UNICAMP), Бразилия. Автор книг: Ян Нейман. Монументальная скульптура. Санкт-Петербург / Yan Neiman. Monumental Sculpture. St Petersburg. СПб. : НП-Принт, 2021; Ян Нейман. Неизвестные работы \Yan Neiman. Unknown Works. СПб. : НП-Принт, 2020; Образец для подражания : Этьен-Морис Фальконе, скульптура и литература. СПб. : Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2012;Тавареш Р. Небольшая книга о великом землетрясении. Очерк 1755 года. / Науч. ред.: О. Е. Русинова. СПб. : Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2009.
Academic Bridges Lab: Science should be free
Abstract: The Academic Bridges laboratory has existed for just over a year, but the project has already gained considerable visibility in the academic community, appealing to both the scientists who have left Russia and those who have remained. In the interview, the founders of the project elaborate on its inception, achievements to date and their plans for the future.
Keywords: Academic bridges, scientific event, community, networking, academia, scientists, international cooperation.
Academic Bridges Lab
Email: noahadamov@gmail.com
Corresponding authors:
Goriachenko Ekaterina, PhD, independent researcher (Armenia)
Kukalev Alexander, PhD, Senior scientist, Max-Delbrueck Center for Molecular Medizine (Germany)
Roussinova Olga, PhD, Fellow of Panahgah\CEMI, the University of Campinas (UniCamp), Brazil
Беседовал С.Е. Эрлих
1) Поскольку наш журнал специализируется на исследованиях коллективной памяти, то во всех интервью мы проверяем гипотезу Яна Ассманна о том, что в отличие от традиционных обществ, где родовая память охватывала 10 и более поколений, коммуникативная (семейная) память в обществах Модерна обычно простирается на 3 поколения и охватывает промежуток в 80–100 лет. Как глубока ваша семейная память. Пытались ли вы восстанавливать свою родословную путем архивных изысканий?
Е.А. Горяченко: Моей бабушке 96 лет, поэтому 80–100 — не актуально. Я видела всех своих прабабушек. Прадедушек — нет, потому что все они были убиты на войне. А прабабушек видела всех: кого-то в детстве в раннем, с кем-то даже в одной квартире жила до пятилетнего возраста. Мои родственники — они отовсюду, но всё-таки, наверное, доминирующая — это казачья линия. Папина мама из Казахстана. Она 1918 года рождения. В 1941 году из Алма-Аты она ушла на фронт и отвоевала там до конца войны. Там же на фронте она познакомилась с дедушкой. Дедушке было 18 лет. Бабушка была на восемь лет старше. Дедушка и бабушка были идейными коммунистами, поэтому в 1950-х их направили в Монголию для подъема производства и продвижения линии партии. В 1965 году семья моего отца переехала в Дальнегорск Приморского края. Помню, что портреты и бабушки, и дедушки всегда весели на доске передовиков производства. Бабушка также была лидером женского движения Дальнегорска, постоянно ездила на съезды женщин во Владивосток и в Москву. Бабушка меня воспитывала до моих 5 лет, потом она умерла. Про бабушку я слышала много семейных легенд. Говорят, что она была в летном женском полку, что работала в КГБ. У нее было много наград за участие во Второй мировой войне, я помню, как играла ими в детстве. Но, когда она умерла, все награды куда-то исчезли. В квартире, где я много времени проводила, практически жила, вместе с бабушкой и дедушкой, жила мама бабушки, какого она была года рождения никто не знает, она и сама не помнила, но, когда она умерла в 1983, говорили, что ей намного больше 100 лет. Род бабушки относится к Семиреченскому казачеству, которое сформировалось в Алма-Атинском районе, но по чертам внешности заметно, что были в линии бабушки и казахи. Интересный факт — брат моей бабушки во время войны оказался в Литве и женился на литовке, поэтому у нас есть литовская ветка родни, правда, связи, к сожалению, утрачены. Дедушка, отец моего папы, рождён в селе Прохладном, под городом Грозным, а село Прохладное — это бывшая казачья станица, туда наши предки попали с Полтавщины. Вообще, фамилия Горяченко очень распространена на Полтавщине. Т.е. из казачьего рода был отец моего деда по отцовской линии, я про него мало знаю, это был первый муж моей прабабушки, а всего их было три.
А.С. Кукалев: Еще в школе я одно время расспрашивал родителей и бабушек о нашем «семейном древе». По их рассказам ветвь со стороны моего отца была «рабоче-крестьянской» — один из предков был матросом на балтийском флоте и участвовал в революционных событиях, в то время как ветвь по стороне моей матери наоборот была обедневшей дворянской ветвью. Самое старое фамильное имя, которое мне удалось раскопать, была фамилия Маслобоев. А фамилия моей мамы – Гаршина и родом она, как и моя бабушка, из поселка Саблино в Ленинградской области. Интересно, что там же в Саблино жила родня писателя Всеволода Гаршина. У меня нет никакой информации о том, были ли эти семьи связаны между собой или нет, но вероятность этого довольно велика. Если это так, то я мог бы продолжить свой род вплоть до купца Гарши, выходца из Золотой Орды при Иване III.
О.Е. Русинова: О семейной мифологии я слышала по одной линии до конца XIX века, по другой линии до XVII века. Перефразируя шутку Фальконе в беседе с Екатериной II, особо к дворянству я не принадлежу, разве что к дворовым. Я проверяла эту мифологию по архивным данным. По маминой линии я совершенно четко по архивам восстановила родословную до 1840 года, можно было бы еще глубже копать, но тогда надо было бы запрашивать те регионы, которые сейчас находятся в условиях войны, в частности в Украине. Потому что мои предки — выходцы из украинской черты оседлости по этой линии. По второй линии, по русской, купеческой, медицинской и морской — семейные легенды очень трудно проверить, они уходят в поволжские регионы и в Баку, глубже середины XIX века.
2) Второй вопрос мы задаем всем нашим соотечественникам. Советские люди пережили тяжелейший ленинско-сталинский период, когда «войны на уничтожение» и волны смертного голода протекали на фоне непрерывных массовых репрессий. Как отразились эти травматические события в памяти вашей семьи.
Е.А. Горяченко: Прабабушка по отцу, была из Баку. Она была идейной коммунисткой, с большой радостью встретила революцию. Ее родители были квалифицированными рабочими, у прапрадеда была инженерная специальность. Они работали в Баку в мануфактуре. Потом почему-то они переехали в Грозный, где и познакомились родители мои деда. А дед потом на фронте познакомился с бабушкой. Еще один интересный факт, что одна из сестер моей прабабушки вышла замуж за чеченца, потом ее дети тоже переженились с чеченцами. Так что в Грозном у нас целая ветка чеченской родни, я их видела только в детстве, но сейчас мы с ними общаемся через социальные сети, они замечательные. Это по линии отца. Так как у меня много родственников в Грозном, я знаю внутреннюю кухню чеченских войн. Например, двоюродная сестра моего деда рассказывала, что русских, которые оставались в Грозном во время войны, прятали чеченцы, а российские полицейские, которые шли на войну ради высокой зарплаты насиловали женщин и убивали всех без разбора, поэтому русские жители Грозного боялись больше не чеченцев, а представителей российских войск. Квартира моего деда находилась на улице Розы Люксембург — это самый центр города. Во время второй чеченской войны их дом был до основания разрушен. Дедушка успел бежать, доехал до Курска, там умер, нам пришло письмо, что он две недели пролежал в морге, некому было забрать тело. Где он похоронен мы не знаем.
По материнской линии моя бабушка жива, ей сейчас 96 лет. По ее воспоминаниям, когда ей было 9–10 лет, их семья: отец, мать, бабушкин 10-летний брат, моя семилетняя бабушка и ее пятилетняя сестра — пешком шли из Сибири в Тамбовскую область к родственникам, потому что в Сибири им нечего было есть. Скорее всего, их раскулачили их же односельчане, отобрали корову и кур. В Тамбовской области они пожили немного, а потом перебрались в Подмосковье, в Орехово-Зуево, к другим родственникам. О прабабушке знаю, что она была сиротой и ее выдали замуж в 14 лет за 13-летнего парня, моего прадедушку, просто отдали в семью получается. И прадедушка, и прабабушка по линии моей мамы были крепкие сибирские крестьяне. В 1941 году, когда началась война, прадедушку призвали на фронт среди первых. Оружие им не дали, прадедушка взял с собой на фронт вилы. Погиб в первые дни войны. Бабушка — участник трудового фронта, она 1928 года рождения и с 1943, то есть с 13 лет, работала на ткацкой фабрике в Орехово-Зуево (это бывшие фабрики Саввы Морозова). В Подмосковье бабушка познакомилась с дедушкой.
Дедушка по маминой линии из Подмосковья, купеческий и мастеровой род из деревни Демихово, это Ликино-Дулевский район. Мой дед рассказывала про своего деда, что он был очень мастеровой, все в деревне у него заказывали гробы. Отец деда был унтер-офицером на Первой Мировой, у него был большой инженерный талант. Дед говорил, что его семья купеческая, я мало знаю о его матери, возможно, статус передался от ее семьи. Но, тем не менее, родители моего деда владели каруселью, которую мой прадед сделал своими руками. Карусель вначале была на механическом ходу, приводилась в движение лошадью. В советские годы их раскулачили, но карусель я видела, в 2000 году она работала, но уже на электричестве, в парке отдыха г. Орехово-Зуево. После революции отец моего деда работал инженером на заводе. В начале войны он был главным инженером, у него была бронь от мобилизации, так как он был очень ценным работником. Но в первые недели войны он погиб на своем же заводе при бомбежке. Дедушка был младшим в семье, в 1941 ему было 11–12 лет. Два старших брата были так же как отец хорошими инженерами, у них уже были семьи, они оставались работать и выживать в Москве. Мужа старшей сестры забрали на фронт, и мой дедушка остался единственным кормильцем в семье, в которой были его мать, его сестра и дети сестры 5 лет и 1 года. Он рассказывал, что ему подарили ружье и он охотился, на зайцев, а иногда и на ворон, но в целом в Подмосковье было очень голодно, ели картофельную кожуру. Во многом их спасала коза, которую у них, к счастью не отобрали, возможно, из-за того, что были маленькие дети. Дедушка, как и бабушка по маминой линии, участник трудового фронта, он работал на заводе с 12–13 лет, на токарном станке точил снаряды.
Я везде пишу примерный возраст дедушки, потому что неизвестно, в каком году он родился в 1929 или 1930. В то время в Подмосковье шла активная борьба с религией, церкви закрыли, а ЗАГСы еще были не везде, его крестили в феврале 1930, но сколько месяцев ему было на тот момент, никто не знает.
В 1968 году семья моей матери переехала в Дальнегорск Приморского края. Бабушка работала бухгалтером-расчетчиком, а дедушка художником-оформителем, рационализатором, был создателем и заведующим заводского музея.
Получается, что предки и родственники по линии моего отца с оптимизмом встретили революцию, так как еще до революции были включены в борьбу с царизмом и после войны чувствовали себя героями-победителями, жили они до войны и после в мягком климате и далеко от центральной части страны, где практически не было голода, и чрезвычайной агрессии советской власти, тем более, что они были идейными коммунистами. В отцовской линии у нас очень много борцов за права и «революционеров».
На долю родни по материнской линии выпали суровый климат, голод, раскулачивание. Родственники по этой линии очень зажаты в реализации своих желаний, конформны и адаптивны.
Между матерью и отцом всегда были споры, отец был за самостоятельность принятия решений, в то время как мать, все время думает о том, что люди скажут, да как посмотрят, да чтобы чего не случилось. Кроме того, мама вздрагивает до сих пор от речи на немецком языке, хотя никогда в своей жизни не видела людей из Германии, только слышала рассказы о войне и пережитых бедах семьи. У отца матери было более 20 патентов на изобретения, и там куча соавторов-начальников, которые никакого отношения не имели к изобретениям, дедушка с этим мирился. Каждые три месяца он ездил на ВДНХ представлять свои работы, но представлял их от имени коллектива завода, а не как авторские.
Вторжение российских войск на территорию Украины 24 февраля 2022 г. и ужесточение режима внутри России привели к существенным изменениям в жизни моей семьи. Я работала научным консультантом во Всероссийском детском центре «Океан». Я разрабатывала концепцию образовательных программ, а вожатые и воспитатели наполняли описанием мероприятий. Например, была программа, посвященная годовщине победы. Я пишу о примирении, о памяти и уроках войны, о том, что война — это горе и страдания, о гуманистических ценностях. А вожатые, вопреки моей программе, «накидывают мероприятия»: вязание варежек для фронта, соревнования по метанию «гранат» и т.д. А смены для юнармии — это же вообще треш. Во время смены по детскому лагерю ходят подростки в камуфляже с бутафорским оружием. Я до войны писала, что таким программам не место в лагере. В результате, мне программы с такими темами уже не давали, их писали другие коллеги. А когда война началась тенденции милитаризации программ усилились. Поэтому я уволилась в феврале 2023, хотя коллектив был работоспособный и «живой», меня не хотели отпускать.
В университете произошла подобная история. Я была во всех инновационных и модернистских процессах, разрабатывала учебные курсы и дополнительные программы, была руководителем программы «Организация работы с молодежью», делала проектные и исследовательские работы со студентами, неплохо, по меркам России, зарабатывала. Мне это всё очень нравилось. Никогда не принуждала студентов ходить на майские демонстрации и выполнять «госзадания». Они у меня были абсолютно свободные, очень активные. Кроме исследований участвовали в помощи бедным, инвалидам, сиротам, брошенным животным, сами организовывали благотворительные акции. Это были хорошие акции, полезные для мирного общества, не те, что сейчас. Как преподаватель я читала философию, и вела ряд дисциплин из сфер молодежной политики и образования. Когда началась война, то появились запрещенные темы. Но разве можно преподавать философию, да и другие гуманитарные дисциплины, в рамках цензуры? Я продолжала работать так же как и раньше — говорить, не оглядываясь на ограничения, но стала бояться, что на семинаре, кто-то из студентов может донести на однокурсников. Придумала приемы профилактики доносительства, но риски все равно были, работать в удовольствие стало сложно. В феврале 2023 я уехала в Армению, продолжив дистанционно вести занятия, но в августе 2023 уволилась. В основном, потому что сложно дистанционно контролировать аудиторию и минимизировать риски доносительства. И другая причина — из Армении не открывались ресурсы вуза, где я работала, например, я не могла самостоятельно поставить оценки в ведомость.
Вообще, из России мы уехали вынужденно. Когда я находилась внутри страны, я видела свою роль в в том, чтобы помогать студентам оставаться свободными внутри системы, помогать им бороться со страхами и т.п. Среди студентов очень много нормальных ребят, уехать у всех нет возможности. Мы оставались и после пар. Они восхищались, что я могу говорить всё, что я считаю важным, они тоже могли со мной свободно говорить.
Моя дочь, которой на тот момент было 15 лет тоже позволяла себе свободно говорить и участвовать в антивоенных акциях. Впервые ее задержали в марте 2022, потом еще и еще. До войны мы с ней обычно ходили по театрам, а с момента начала войны стали завсегдатаями отделений полиции. Когда в сентябре 2022 началась мобилизация, то в их молодежном телеграм-чатике на несколько человек возник диалог про сожжение военкомата. Одна их девочек кинула в чат скриншот с рецептом коктейля Молотова. Эту девочку задержали через два дня, на нее донесла семнадцатилетняя участница того же чата. Задержанной приставили государственного адвоката, который убедил ее сотрудничать со следствием, и она написала список тех, кто поддержал ее идею о сожжении военкомата. В этом списке была моя дочь и ее подруги, они узнали про этот список и мы, родители, решили отправить их в Армению. Купили билеты на самолет. Рейс был на 9 утра, в 6 мы собирались в аэропорт. Но в это время к нам нагрянула полиция с обыском. К счастью, одна из подруг по ряду причин была вне подозрения и она успела нас предупредить, что у подъезда полиция. Дочь убежала на верхние этажи, а я запустила полицейских в квартиру и удерживала их разговорами так долго как могла, минут 10–15. За это время дочь смогла разбить окно на цокольном этаже подъезда, сесть в машину и уехать в убежище. В конце-концов дочь и две ее подруги оказались в убежище, я нашла правозащитную инициативу InTransit, которая помогла девочкам выехать в Армению. Девочки 11 октября 2022 убежали от полиции, только в начале ноября оказались в Армении, и лишь в середине января 2023 смогли снять квартиру. До этого у них была только та одежда, что на них. Что они ели, где и как спали — сложно представить. Какое-то время я не могла отправить дочери деньги. Очень помогали правозащитники, и хорошо, что существовали коливинги проектов «Ковчег» и «Этнос».
Когда дочь моя убегала, у меня в квартире проходил обыск. Перевернули все вещи, ходили по ним в обуви. Вели какие-то беседы, спрашивали, как я отношусь к «вежливым людям», оскорбляли мою дочь. Конфисковали два моих ноутбука и два телефона, фактически лишив меня инструментов для работы, в ноутбуках были начатые статьи, в телефонах — рабочие чаты со студенческими группами. Потом сказали, что дочь поймали с применением силы и выписали мне повестку. Таким образом они проверяли, знаю ли я, где она. Я пришла по повестке в Управление ФСБ. Меня промариновали около часа, потом вышел следователь и сообщил, что они ошиблись, дочь не нашли, и если она вернется домой, сказали позвонить им.
После обыска было стрессовое состояние, я не могла читать — не понимала смысла текстов, практически была неработоспособна, в себя приходила несколько месяцев.
Конечно, после этого для меня было немыслимо оставаться во Владивостоке. Я продала квартиру, привела в порядок все документы и в феврале 2023 улетела в Армению.
Конечно, всем студентам и коллегам я рассказывала историю про обыск. Интересна реакция моих владивостокских коллег. Многие говорили, что обыск у меня — это случайность, некоторые обвиняли меня в том, что я отпускала дочь на митинги и акции и она «допрыгалась». Самые смелые в душевных разговорах с глазу на глаз объясняли, что о моей ситуации им думать страшно и они стараются об этом не думать.
А.С. Кукалев: Честно говоря, я не знаю отразились ли революционные события или сталинское время на нашей семье и как именно. Возможно, что это само по себе указывает на провалы в семейной памяти, но ничего особенного мне не рассказывали.
Что отразилось, несомненно, так это военное время. Одна из моих бабушек провела в Ленинграде всю блокаду и последствия этого сильно сказывались на ее здоровье. Второй повезло больше — ее вывезли «на большую землю» в самом начале войны и она была медсестрой при военных госпиталях. С одной стороны это типичная история для большинства ленинградских/петербургских семей, с другой, возможно, эта память способствовала тому, чем стала для меня дата 24 февраля 2022 года, безусловно разделившая мою жизнь на «до» и «после».
О.Е. Русинова: Бабушки, с которыми я общалась, это 1904–1905 годы рождения, это Крым. Я довольно много слышала о погромах, о бегстве семьи. Это моя еврейская линия. И бегство образованной и довольно известной семьи, где глава семьи — мой прадед — был почетным потомственным гражданином, заметной фигурой в своем городе, это упоминалось в хрониках. С детства я слышала эти истории бегства. Они бежали из Крыма в Петроград, пережив 13 погромов и белых, и зеленых, и не выдержав красного погрома в 1921 году. Все детство я видела свидетельство этого — сундук. Они бежали с одним сундуком и он все детство стоял у нас в квартире. Этот сундук пережил блокаду. Они были из Нежина, из Конотопа, из Симферополя, из Харькова. И, когда я этим занималась, я увидела, как эта история повторяется в наши дни в тех же местах. Когда я слышу названия этих городов сегодня, это все города, о которых я слышала с детства. В семейной памяти сохранилось то, что называется кейс-стадис. Бабушка и мама, которая застала своего деда, моего прадеда, — рассказывали какие-то разрозненные истории. И другая бабушка тоже рассказывала, вспоминала ещё своё дореволюционное детство, потом хаос переезда во время революции, потом блокада, о которой осталось очень много воспоминаний. Это я много раз слышала и от мамы, и от отца, и от бабушки, которая занималась эвакуацией детей из Ленинграда, переходила линию фронта.
У меня бабушка была человек бесстрашный, она даже умудрялась ещё в советские годы упоминать о репрессиях. Мои родственники не были репрессированы, но очень многие из бабушкиного круга пострадали. Я выкопала бабушкино университетское дело, согласно которому она поступила на, условно на то, что сейчас именуется историческим факультетом, и сопоставляя это с домашними легендами, я удивлялась, почему там перерыв. Её на втором или на третьем курсе выгнали, и потом она опять поступала. Потом, когда я стала сопоставлять с историческим контекстом — 1922 и 1924 годы — я поняла, что как раз в это время выгоняли за неправильное происхождение, особенно с филолого-исторических факультетов. Она была счастлива, потому что в результате того, что ее отчислили, она не попала под репрессии, которые там проходили в те годы. Об этом я тоже получила архивное подтверждение, что это были годы репрессий и «чисток». А потом я с этим же столкнулась у художников, кто примерно в то же время учились в Академии художеств. Единственное, что мама и бабушка никогда не упоминали, это «борьба с космополитизмом» в последние сталинские годы. Это всё сопровождалось умолчаниями. Эта фигура умолчания, она всё равно требовала какого-то выхода, какой-то эмоциональной канализации. Поэтому упоминалось что отец, который еврей-еврей со всех сторон, не мог поступить в своё время в университет, где он мечтал учиться. В результате он пошёл в инженеры-гидростроители — единственное место, куда принимали евреев. И затем все вот эти истории затоплений, строительства водохранилищ — это уже его истории, плюс блокадные истории, потому что он дольше, чем мама в блокаду был в Ленинграде.
Плюс очень много слышали от наших преподавателей. Ты выходишь после лекций и стоишь в Румянцевском садике в Академии художеств. Хорошо, весна, деревья в лужах отражаются. К тебе подходит Николай Николаевич Никулин, наш ныне покойный завкафедрой, хранитель Голландии в Эрмитаже, который в первые же дни ушёл на войну, так ему 18 лет исполнилось как раз 21 июня 1941. И стоя рядом с тобой в этом садике, он начинает рассказывать, как это было: «А вот тут вот, напротив Академии нас всех выстроили и повели в казармы. А мальчик опоздал, его расстреляли прямо перед строем. А вот тут вот, — показывает на угол Румянцевского садика, — «играли военные оркестры». То есть и вне семьи тоже очень много было рассказов. Игорь Михайлович Дьяконов был мамин профессор. Когда были только опубликованы воспоминания этих ученых, я их сравнивала, насколько благополучной была интеллигентная карьера Дьяконова в годы войны — насколько она могла быть, и насколько страшной была жизнь Никулина. Никулин бы рядовым солдатом на фронте, а Дьяконов был переводчиком. Поэтому у них разные выводы, ракурсы видения происходящего, степень умолчания, цензура. Никулин говорил о бездарности военачальников, чего Дьяконов никогда не говорил. Это было их главное расхождение. Среди других устных источников моих сведений о войне были и другие люди, в том числе и начальник автошколы. Я попала в нее в последний год, когда были школы ДОСААФ. Я там была самая маленькая, мне лет было 17, 16, я не помню. Там был замечательный начальник, который прошел всю войну на танке. И время от времени у него вырывались какие-то монологи на эту тему.
Помню блокадные привычки моей бабушки. Я только сейчас начала хлеб выкидывать, а прежде — никогда. И это было не под лозунгом «Дети в Африке голодают». Это совершенно четко была отсылка к блокаде. Поскольку одно из направлений моих исследований — это изучение и восстановление прерванной памяти, т.е. оттепельный Ренессанс, который мыслями постоянно возвращается к досталинской эпохе. Сейчас один из моих косвенных интересов — то, что я заметила — мгновенный ренессанс советских диссидентских практик в деятельности вот этих вот академических grassroot-объединений как наше, например. При этом, я понимаю, что я еще могу об этом откуда-то знать, но остальные коллеги этим опытом не обладают, тем не менее, эта память каким-то образом включается.
3) Когда, при каких обстоятельствах и с какими целями возник проект лаборатории «Академические мосты»?
Е.А. Горяченко: В начале войны появился проект «Ковчег», деятельность которого была сосредоточена на оказание помощи российским эмигрантам. Основная деятельность «Ковчега» осуществлялась посредством общения в тематических чатах. В чате «Ковчег/Для ученых» участники обсуждали как дальше развиваться в академической сфере: сотрудничать с агрессивной путинской властью не хотелось. Особенно этот вопрос был актуальным для ученых социогуманитарных направлений.
Летом 2022 г. снова активно начали обсуждать проблемы ученых, обсуждался вопрос: что делать. И у меня как-то спонтанно получилось. Я предложила провести конференцию по проблеме ценностей, которые легли в основу поддержки путинской агрессии. Тему саму не поддержали, а идея конференции понравилась. Вокруг этой идеи сформировалась компания из более чем 20 человек, из которой потом осталось 6. Мы создали отдельный чат, начали обсуждать будущую конференцию. Мы разработали положение конференции. А потом я ушла из этого процесса, так как из-за мирных акций, в которых участвовала моя дочь, к нам домой пришли с обыском, конфисковали всю технику. И при первой же возможности, попросила коллег удалить меня изо всех чатов, чтобы не «провалить» подготовку к конференции.
А.С. Кукалев: «Ковчег» возник в марте месяце 2022 г. Уже не помню, где именно я впервые прочитал об этом проекте, но помню что мне очень понравилась эта идея и я написал в «Ковчег», что я мог бы помочь тем людям, у которых есть академический бэкграунд: рассказать им как они могут переехать в Германию, получить голубую карту. Вначале провел небольшую встречу в Zoom человек на 20-30, а уже через неделю команда Ковчега стала создавать систему чатов в Телеграме, появился чат для ученых и я стал модератором этого чата, через пару месяцев там было несколько тысяч человек. В какой-то момент от чата ученых отделился чат «Гуманитарные науки» и там Екатерина предложила организовать и провести конференцию.
Когда Екатерина вышла из всех чатов, то мы впятером продолжали встречаться. Положение конференции к тому моменту было готово, мы в основном занимались приглашением спикеров, распространением информации о конференции по институциям, которые могли быть в этом заинтересованы. Мы получили более 900 заявок на участие. Конференция прошла с 16 по 22 января 2023 года. По итогам конференции мы сделали опрос, и пришли к выводу, что у нас большая часть слушателей находится на территории России. У нас было 48 докладчиков из разных стран, половина была в России, половина за ее пределами. Участники нашей конференции написали нам тогда много добрых слов. «Наука должна быть свободной. Продолжайте, пожалуйста, подобные мероприятия! Очень воодушевляет слушать единомышленников. Ваша конференция позволила понять, что нас много, что чувства, которые я испытываю разделяются многими. Встречи такого рода чрезвычайно важны для всех тех, кто остался в РФ». И когда мы получили такие отзывы, мы решили это продолжать. И дальше мы уже думали, как мы себя назовем, как сформулируем свою миссию и цели.
Е.А. Горяченко: Уточню. Необходимость нашего существования определялась пользой как для уехавших, так и для оставшихся в России ученых. Те, кто оставался в России понимали, что их научные проекты либо сворачиваются, либо переходят на военные рельсы, либо закрываются как неугодные. А те коллеги, которые уехали, потеряли все свои значимые статусы, многие стали «независимыми исследователями», то есть учеными без аффилиаций, без площадок для представления результатов своих исследований. Хотя, конечно, среди коллег были те, кто не откликнулся на наше приглашение, отзываясь, что не понимают кто мы такие. Однако большинство были рады, так как наша площадка была первым и единственным на тот момент местом, где можно было обменяться мнениями, встретиться с коллегами, хоть и в онлайн режиме.
О.Е. Русинова: Да, нам было важно, во-первых предоставить площадку, во-вторых, стали появляться другие родственные нам проекты «Social Researchers Across Borders», «Scholars without borders», «Science at Risk Emergency Office» и другие, прежде всего, ресурсного характера, взаимодействуя с ними, мы взяли на себя и информационную функцию, направленную на консультирование коллег по разным вопросам, связанным с академией.
Важной отличительной чертой нашей команды стало то, что ядро нашей инициативы состоит из представителей разных социо-гуманитарных направлений: антропология, искусствоведение, философия, науки об образовании, социология миграции, демография, экономика, биология. Эта полифония специализаций была до некоторых пор ограничением, а сейчас поскольку мы расширяемся, то это становится нашим преимуществом.
4) Расскажите, пожалуйста, об инициаторах.
Е.А. Горяченко: С 2016 до 2022 я работала во Владивостоке в Дальневосточном федеральном университете (ДВФУ), в 2019 меня не провели по конкурсу из-за разногласий с директором Школы. С 2019 по 2023 я работала в двух организациях: доцентом Владивостокском государственном университете (ВВГУ) и научным консультантом во Всероссийском детском центре «Океан». После окончания университета и до 2012 года я занималась исследованием религиозного опыта посредством методологии классического и постклассического психоанализа. В то время я уехала из Владивостока и жила в Дальнегорске, работала в филиале ДВФУ и была там единственным преподавателем социогуманитарных наук, общения с коллегами-религиоведами у меня не было. Но у меня сложилась административная карьера: я стала заместителем директора по развитию филиала. В круг моих задач входили и разработка концепции развития филиала, и организация научной деятельности, и взаимодействие с внешними партнерами по вопросам науки и образования. И тема научных интересов у меня тогда поменялась, я начала заниматься философией образования. А когда я вернулась во Владивосток, я еще закончила психолого-педагогическую магистратуру. В общем, с 2012 занимаюсь, прежде всего, вопросами образования. И в последнее время во Владивостокском государственном университете я была руководителем образовательной программы бакалавриата «Организация работы с молодежью». В феврале 2023 я уволилась из ВДЦ «Океан», а в сентябре 2023 из ВВГУ по причине несовместимости моих убеждений с новоявленными требованиями государственных организаций. Сейчас я в статусе независимого исследователя, занимаюсь исключительно развитием нашего проекта.
О.Е. Русинова: Я историк искусства. Образование я получала в Петербурге, защищалась в Москве. Вся жизнь моя между столицами. Я выпускница Европейского университета в Санкт-Петербурге, потом там и работала. Затем ушла работать в московскую Вышку, как раз там открылась программа по истории искусства. Работала в других вузах. Я могла оценить эти вузы с точки зрения развития в них критического мышления, интеллектуального потенциала, отличных студентов — это, безусловно, избаловывает. Сначала я занималась советским искусством, потом стала заниматься XVIII веком. XVIII веком я занималась как раз когда закрывали Европейский университет, потом Институт истории искусства, начался прессинг Института искусствознания на Козицком, и, видимо, это резкое изменение, когда выходишь за пределы своего «обитаемого острова» и то, что снаружи творится подходит у тебе совсем близко — это, конечно, такое очень серьезное воспитывающее воздействие оказывает. И, хотя я выбирала в XVIII веке темы совершенно не политизированные, как и потом, когда я стала заниматься XX веком, после «Крым наш», но я сосредоточилась на антропологическом факторе, на эмоциях, на носителях эмоций, катастрофах и на цензуре в искусстве в середине XVIII века. Занималась я в меньшей степени искусством России, в большей — искусством Португалии и Франции. После «Крым-наш» я так привыкла рефлексировать настоящим с точки зрения прошлого и связывать реально происходящее и какую-то тематику в моих академических штудиях, что я вернулась к советскому искусству авторитарного периода, сначала это были 1930-е годы. Я написала несколько статей, общую тематику которых можно определить как «Свобода художника и цензура и давление режима», о том, как художник вольно или невольно пытается получить агентность в этих обстоятельствах. Не сопротивляться сознательно, а делать то, что он считает нужным. И еще я занималась, немного совсем, исследованиями памяти в связи с блокадой Ленинграда, которая тогда тоже из области частной памяти стала переходить в государственную повестку. Я писала статью о монументах блокадного Ленинграда с точки зрения истории памяти: что, где и как там контролируется и к каким результатам приводит. Я оставалась в рамках академической деятельности. Меня притягивала деятельность ИГИТИ Полетаева — это Институт истории и Центр Исследований Советской истории и Второй мировой войны и её последствий в ВШЭ и Лаборатория советской архитектуры и искусства.
С 2020 года во ВШЭ началось завинчивание гаек в связи с белорусскими событиями. В 2022 ректор подписал петицию за войну и стал увольнять тех, кто громко протестовал. И это, видимо, была последняя капля, когда мои сугубо академические штудии без прямой политизации перешли в академический активизм и я оказалась в числе создателей Лаборатории «Академические мосты», потому что Академическая Солидарность, как Екатерина её назвала, включает в себя больше, чем возможность поддержать коллег. В тот момент это оказалось действительно просто последнее лекарство, потому что этот натуральный человеческий протест надо было куда-то канализировать. Учитывая, что я не великий любитель демонстраций и всякого рода публичной политики, это как раз был такой способ, оставаясь в рамках академии, заниматься активизмом. Не потому что демонстрации — это опасно, а потому что, с моей точки зрения, не великий смысл в этом был. И, в результате, когда демонстрации все были перекрыты, очень многие коллеги, с которыми я и работала, и общалась, оказались в числе наших слушателей и в числе выступавших. Я бы вот так описала свою траекторию в сторону Академических мостов. Я ушла со штатной должности в ВШЭ в августе 2023 и затем уехала. Дальше началась другая история, тем не менее, я остаюсь в составе нашей команды, придумываю новые проекты. Я делаю меньше, чем коллеги, но мой вклад тоже имеет значение. Недавно, например, мы с коллегами сделали круглый стол, приуроченный к ситуации переноса «Троицы».
Е.А. Горяченко: Вообще, в нашей команде каждый тратит столько времени, сколько может потратить, и нельзя сказать, что чей-то вклад менее значителен, чей-то более.
А.С. Кукалев: Я всю жизнь занимался не преподаванием, а исследованиями. Я сначала закончил кафедру генетики в бакалавриате, потом ушел на цитологию в магистратуру, потому что понял, что хочу больше заниматься «молекуляркой». Большую часть своей научной карьеры я сделал в Европе. У меня обычное для ученого CV: еще студентом магистратуры я провел один год в Германии по стипендии DAAD. Фактически я привез оттуда свою магистерскую диссертацию. Потом я поступил в аспирантуру в Санкт-Петербургском государственном университете, но через год-полтора понял, что работа над диссертацией будет очень долгой, если я что-то еще не придумаю, я начал искать какие-то другие варианты, переписываться с потенциальными руководителями и в результате уехал в Стокгольм, в Каролинский институт, в лабораторию, тематика работы которой меня очень заинтересовала. Так сложилось, что они работали над тем же белком, с которым я работал в Петербурге, поэтому фактически моя диссертация состояла из двух частей: половина была сделана России, половина была сделана в Швеции. После защиты диссертации я вернулся в ту же лабораторию на свой первый постдок, а после Швеции поехал в Лондон на второй постдок. Там сложилась довольно сложная ситуация: лабораторию, в которую я приехал, закрыли где-то через полгода после того, как я к ней присоединился. В тот момент я думал, что хочу быть руководителем лаборатории, получить Junior PI и далее идти по академической лестнице. Прежде всего, потому что я не видел для себя других возможностей заниматься академической наукой, исследованиями. Однако поскольку второй постдок не принёс мне сильных публикаций, то я решил сделать еще одну последнюю попытку, еще раз попробовать найти позицию постдока и посмотреть как сложится. Я переехал в Германию, и как-то само собой сложилось, что в какой-то момент я понял, что у меня нет отдельного проекта, но все студенты приходят ко мне, задают вопросы, мы вместе обсуждаем их результаты и планируем дальнейшую работу, и я так или иначе руковожу половиной проектов в лаборатории. И где-то через пять лет я получил позицию постоянного научного сотрудника, в которой я сегодня и нахожусь в Берлинском институте медицинской системной биологии. Сейчас я в большей степени занимаюсь анализом данных, тем, что называется dry lab, а не экспериментами (wet lab).
Ольга упоминала что я также увлекался гуманитарными науками, точнее говоря, я довольно серьезно увлекался историей раннего христианства, библеистикой. У меня было несколько статей, выступления на конференциях. Даже была идея написать вторую диссертацию, но уже по истории. С друзьями и коллегами я делал первый сайт по истории и библеистике в русскоязычной части интернета, сайт до сих пор существует (https://biblicalstudy.ru).
Так или иначе, когда 24 февраля 2022 года началась война, я был в более привилегированном положении по сравнению со многими другими. Мне не пришлось уезжать из страны. У меня гораздо более стабильная ситуация, чем у многих моих коллег, как по «Академическим мостам», так и тысяч других людей, которым пришлось столкнуться со всеми последствиями войны. Не так важно, насколько мы давние или недавние. Я никогда не ставил перед собой цели уехать из России. Просто так меня вела научная карьера. Один раз оказавшись в академической системе, ты становишься ее частью, ты в ней живешь, ты понимаешь, как она работает, как гранты пишутся, как статьи публикуются. То есть для меня западная академия стала более естественной и привычной, я ее знаю лучше, чем российскую. Просто так сложилось, что на тот момент, когда произошла катастрофа 24 февраля, я оказался в Берлине, в Германии, а не в Петербурге. Что бы я делал, если бы в это время находился в Санкт-Петербургском университете на кафедре цитологии, я не знаю — это открытый вопрос. Наверное, тогда бы присоединился бы к коллегам.
5) Вы себя определяете как команду антивоенных ученых. Таких объединений, преимущественно из «релокантов», возникло уже немало. В чем ваше «уникальное предложение» или как сейчас говорят «фишка»?
А.С. Кукалев: На самом деле сложно сказать, сколько таких объединений. Мне как раз кажется, что «Академические мосты» в этом плане уникальны. Есть «Social Researchers Across Borders», «Scholars without borders», есть чаты «Ковчега», но в основном это объединения, в которых люди друг другу помогают: обмениваются позициями, какими-то возможностями поиска работы, иногда ведут совместную научно-исследовательскую деятельность. Мы вместе научную деятельность не ведем, мы очень разные, у нас разные научные интересы, у каждого своя научная специфика, но при этом мы выступаем такой платформой, которая организует нетворкинг, мы приводим разных людей и мы организуем мероприятия, и это не такое уж типичное явление для других объединений. У других объединений другие цели. Мы не похожи на другие объединения, там люди объединяются, скорее, по профессиональному признаку. Наше объединение сложилось не по профессиональному признаку, для нас важно то, что мы делаем командой то, что нам кажется важным для себя, и то, в чем мы видим потребность у гораздо более широкого комьюнити, мы пытаемся просто отвечать этому запросу.
Е.А. Горяченко: Я расставлю акценты. Согласна с тем, что говорит Александр, добавлю, что мы руководствуемся гуманистическими ценностями. И даже, когда мы решаем, кого пускать на наши мероприятия, а кого нет, мы проверяем людей по соцсетям, особенно, если у нас выступают коллеги из России, которые находятся в зоне риска. Мы проверяем всех слушателей, которые приходят на площадку, где выступают коллеги из России. Если в соцсетях потенциального слушателя есть Z-символы, агрессивная риторика, мы отклоняем заявку этого слушателя, чтобы снизить риски выступающих.
Подчеркну то, что сказал Александр: во-первых, мы уникальны тем, что выступаем платформой для нетворкинга, а, во-вторых, организуя мероприятия, мы придерживаемся гуманистических ценностей.
О.Е. Русинова: И, в-третьих, то что мы делаем — это все на волонтерских началах. Сейчас мы продумываем экономические стратегии для развития нашей деятельности, прежде всего, мы начали собирать донаты, но для участников наших мероприятий и проектов все бесплатно.
Е.А. Горяченко: И помощь, которую мы предлагаем, тоже уникальна. Нет подобного нашему проекту анонимных публикаций.
А.С. Кукалев: Немного про чат «Ковчега», где мы встретились. «Ковчег» создан Анастасией Бураковой. Он появился 10 марта 2022 года. Все началось с развития двух направлений. Одно — онлайн — как раз система чатов в Телеграм по разным странам, где люди-релоканты могут попросить совет, как перебраться, какие визы нужны, как оформить документы, как найти место жительства и т.п. В общей сложности сейчас в чатах «Ковчега» более 160 тыс. человек. Кроме территориальных чатов, есть чаты профессиональные. К ним относятся чат «ученые «Ковчега», где мы встретились, чат врачей, чат инженеров, чат IT и другие. Второе направление — «Ковчег» предоставлял временное жилье — коливинги, и ресурсные центры для релокантов. Коливинги и ресурсные центры были в Армении, Казахстане, Варшаве, в Турции. В колливингах люди могли остановиться на несколько недель, чтобы решить, что делать дальше, собраться с мыслями, соориентироваться на новом месте. Параллельно «Ковчег» организует психологические, юридические консультации, языковые курсы и т.п. Сейчас это огромная организация, только модераторов там сейчас более 50 человек. Сейчас и Екатерина является модератором чата абитуриентов «Ковчега» и я — модератор ученых «Ковчега».
6) За короткий срок вы уже организовали несколько десятков мероприятий, среди которых конференции, круглые столы, вебинары и т.д. Могли бы рассказать о тех, что стали вехами в развитии «Академических мостов»?
Е.А. Горяченко: У нас есть несколько типов мероприятий и несколько проектов. У нас было три конференции. Две длительных: первая — шесть дней, а недавняя, третья конференция, — четыре дня, но длительность работы дня конференции в два раза превышала длительность для первой конференции, то есть практически каждый день по 12 часов. Вторая конференция у нас была посвящена миграции. Второй тип — это круглые столы и дискуссии, всего у нас было восемь таких мероприятий. Третий — открытые лекции, пока их у нас немного, но мы развиваем и это направление, скоро к нам придет Константин Пахалюк со своими лекциями. Четвертый — помогающие встречи, где мы отвечаем на вопросы о специфике поиска академических позиций в западной академии и для ученых, и для абитуриентов.
А.С. Кукалев: Если говорить о самых важных мероприятиях, то, наверное, это все-таки две большие конференции. Первая — дала жизнь нашему проекту. А последняя, по моему ощущению, вывела нас на новый уровень. У нас резко увеличилось количество контактов, планов, созвонов — произошел качественный скачок.
Е.А. Горяченко: Для развития нашего проекта, соглашусь с Александром, две больших конференции сыграли большую роль. Однако хотелось бы подчеркнуть, что круглые столы, тоже важны для нас. Через круглые столы мы реализуемся сами. Для меня было важно поговорить об образовании и мы организовали круглый стол. Когда Ольга с коллегами организовывала круглый стол про иконы и музеи — это была возможность ее самореализации. Для развития проекта — несомненно, важнейшими явились две крупные конференции. Для саморазвития же участников команды весьма важны круглые столы.
О.Е. Русинова: Я добавлю, что круглые столы и некоторые другие мероприятия важны не только для самореализации, но и потому, что они открывают новые направления нашей работы. Например, круглый стол по образованию пунктиром начертил дальнейшие возможные дискуссии по поводу образования. Круглый стол «Иконы и музеи» включил в наш дискурс искусствознание и антропологию. Сейчас у нас еще одно направление стало развиваться — Латинская Америка. То есть на менее масштабных мероприятиях мы расширяем свой охват и географически и тематически. Поэтому речь идет не только о нашей индивидуально самореализации, но и реализации нас как команды, когда мы прирастаем новыми направлениями.
Е.А. Горяченко: Да, Ольга, интересная мысль. Когда мы проводили свою первую конференцию, она была в большей степени социологической. После этого в течение года у нас шли круглые столы разной тематики. И последняя крупная конференция включала в себя уже разные направления, опробованные нами за год. Еще у нас было две открытые лекции, посвященные разбору учебников истории. Немного мы затронули историческую предметность на конференции. И теперь планируем и дальше развивать это направление. Уже после конференции у нас прошел круглый стол по экономике, теперь и это направление включено в нашу повестку.
7) Наши коллеги, оставшиеся в России, находятся «под колпаком» добровольных доносчиков и спецслужб. Как удается сотрудничать с теми, кто вынужден выживать в атмосфере, стремительно впадающей во все более полное сходство со сталинскими временами?
А.С. Кукалев: Тут вопрос не в том, как нам удается сотрудничать, а в том, что существует реальная потребность у тех, кто остался. Она есть на разных уровнях, мы это видим, когда подводим итоги наших конференций. Для людей это возможность контакта, они понимают, что не остались одни, что они принадлежат к большему комьюнити. И это для многих «глоток свежего воздуха», возможность «выглянуть в окно». И это важно не только для ученых, но и для студентов. Недавно слышал от коллеги, который работает в Свободном университете, сейчас, с точки зрения российских властей, являющийся нежелательной организацией, что студенты говорят, что хотят принадлежать к большему научному комьюнити, для них это важно. Мы знаем, что есть большой спрос с той стороны. Что мы можем сделать для них? Это то, что Екатерина уже описывала: минимизировать риски для всех участников, следуя гуманистическим принципам, проверять тех, кто к нам приходит и создавать безопасное и в то же время продуктивное сообщество.
Е.А. Горяченко: Добавлю еще о безопасности. На последней конференции мы предложили коллегам из России выступать анонимно, без камер. Но, с другой стороны, по запросу, мы готовы написать письма для западной академии, о том, что коллега принимал участие в наших мероприятиях и причастен к деятельности анонимных ученых, такие же письма мы можем запросить и у наших партнеров, выступающих соорганизаторами конференции. Мы не делимся данными об участниках без согласия участников.
Во время нашей последней конференции стало известно о смерти Навального, поэтому многие спикеры из России, которые до этого были полны решимости публично рассказать о результатах своих исследований, решили не выкладывать записи своих докладов в открытый доступ. Мы не выкладываем.
А.С. Кукалев: И анонимность слушателей мы тоже обеспечиваем. Ной Адамов — наш маскот, alter ego нашей группы, который мы придумали вначале формирования нашей команды — это имя технического модератора. Технический модератор — кто-то из нас — находится за заставкой Ной Адамов и собирает все вопросы слушателей. Зум настроен так, что слушатели могут направить вопрос только Ною. Затем Ной пересылает обезличенные вопросы ведущему, который их озвучивает. Даже случайно ведущий не может произнести имя человека, который задал вопрос. И, кроме того, мы предлагаем людям менять имена. Т.е. мы не озвучиваем имена тех людей, которые приходят на наши мероприятия.
О.Е. Русинова: Забота о мерах безопасности — это тоже одна из наших фишек. В других проектах часто такие меры безопасности не предусмотрены.
8) На вашем сайте (https://www.academicbridges.sbs/) существуют два библиотечных проекта: неподцензурных книг «Библиотека 451» и анонимных статей для «нерелокантов» «Публикации». Пока они не слишком насыщены информацией. Это потому, что проекты только возникли или обнаружились препятствия для реализации этих, на мой взгляд, перспективных начинаний?
А.С. Кукалев: Эти рубрики появились только в январе. У нас есть сейчас статья, которая находится на рецензировании. Мы собираемся расширять библиотеку 451. Там появятся не только монографии, но и статьи. Однако, действительно, это очень молодые проекты, мы посмотрим, как они будут развиваться и насколько на них будет спрос. Прежде, чем запустить эти проекты, мы спрашивали у подписчиков нашего канала, насколько они будут полезны, и получили положительные отклики. Но время покажет, насколько это окажется реально востребованным.
О.Е. Русинова: Проект «Библиотека 451», конечно, связан с тем, чтобы показать науку, которую теряет Россия. Нас немного, но как только появится время, мы доведем страничку этого проекта до более совершенного вида.
9) У лаборатории много партнеров, в основном организаций ученых — недавних эмигрантов. Можно ли говорить, что из разрозненных объединений исследователей постепенно складывается, разумеется, не иерархическая пирамида «индустриального типа», а сеть, адекватная условиям информационной цивилизации? В каких формах протекает взаимодействие между ячейками этой сети?
Е.А. Горяченко: Последняя конференция как раз показала, что сети складываются, связи эти горизонтальные. Здесь и научная журналистика, и исследовательские команды, и правозащитники. Партнерами последней нашей конференции был «Ковчег», «Science at risk», которые являются помогающей и правозащитной организацией, информационные партнеры: «T-Invariant», «Рефорум». На самой конференции выступали сложившиеся исследовательские команды.
О.Е. Русинова: И на первой конференции, и на этой у нас обязательно есть опция представления новых проектов.
Е.А. Горяченко: На этой конференции коллеги представляли новорожденную академическую институцию — Faculty of Liberal Arts and Sciences (https://t.me/liberalarts_mne). Да, складываются сети. И в эти сети входят и коллеги из западной академии. Есть взаимодействия с коллегами, которые занимаются Russian Studies, они заинтересованы в нас, так как мы является для них важным информационным источником. Сейчас им очень тяжело находить материалы о России, а на наших площадках они могут их найти, мы дружим.
О.Е. Русинова: Мы являемся одним из узлов этой сети, заметным и активно действующим.
10) И последний наш традиционный вопрос о творческих планах. В каком направлении планируется развивать лабораторию «Академические мосты»?
Е.А. Горяченко: Многие проекты у нас появляются экспромтом, потом обсуждаются. Про них мы Вам не скажем. Можем сказать только про то, что у нас уже запланировано. На 27 марта запланирован круглый стол «Зачем Путину история?» (https://www.youtube.com/watch?v=m3EHY93AOwU), на 30 марта запланирована презентация и одновременно встреча с абитуриентами коллег Faculty of Liberal Arts and Sciences (https://youtu.be/JL2jKaXW-Zc), 6 апреля проведем еще одну встречу для абитуриентов — представим вузы Казахстана (https://youtu.be/8KHFTyAHDl0), 20 апреля мы организовываем открытую лекцию Константина Пахалюка «Учебник Мединского»: контекст и детальный разбор. (https://www.academicbridges.sbs/?page_id=1650&lang=ru — ссылка на анкету для регистрации), а 27 апреля мастер-класс по академическому письму от Александра Калгина (https://www.academicbridges.sbs/?page_id=1674&lang=ru — ссылка на анкету для регистрации).
А из организационных планов — создание юридического лица и развития моделей финансирования наших проектов.
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.