Борис Кагарлицкий: «“Черный лебедь” непременно прилетит»
Boris Kagarlitsky: “The left-wing movement will have to be constructed anew”
Фото: Руслан Терехов / архив SOTA https://sotaproject.com/article/kagarliczkij-ot-sovetskoj-tyurmy-do-rossijskoj
Аннотация: Известный ученый, марксистский теоретик и политзаключенный Борис Кагарлицкий ответил на вопросы «Исторической экспертизы» из тюрьмы. Он представил свое видение причин кризиса левых сил. Кагарлицкий полагает, что левые оказались не готовы к системному кризису, потому левое движение придется создавать заново. Он также рассказал о крахе левой Утопии, неолиберализме, советском наследии, идее безусловного базового дохода, судьбах европейской социал-демократии и латиноамериканского «социализма ХХI века», угрозе демократии со стороны крайне правых и возможности ядерной войны. По мнению, Кагарлицкого левые имеют хорошую теоретическую базу, однако, они нуждаются в практическом успехе, чтобы доказать осуществимость социалистического проекта.
Ключевые слова: левые, социализм, демократия, неолиберализм, революция, стратегия, неоколониализм, Третья мировая война.
Автор: Кагарлицкий Борис Юльевич, кандидат политических наук, социолог-марксист, советский диссидент, общественный деятель, политзаключенный, осужден по статье 205.2 УК РФ («Публичные призывы к осуществлению террористической деятельности, публичное оправдание терроризма или пропаганда терроризма»), ИК-4, г. Торжок, Тверская область.
Abstract: A well-known sociologist, Marxist theoretician and political prisoner Boris Kagarlitsky answered the questions of The Historical Expertise from prison. He presents his views on the causes of the crisis of the left-wings politics. Kagarlitsky believes that the left-wing politics was not ready for a systemic crisis, so the left-wing movement will have to be re-founded. He also talks about the collapse of left-wing Utopia, neoliberalism, the Soviet history, the idea of an Universal basic income, the European social democracy and the Latin American Socialism of the 21st century, the threat to democracy from the extreme right and the possibility of nuclear war. According to Kagarlitsky, the left-wing politics has a good theoretical base, but they need practical success to prove the feasibility of the socialist project.
Keywords: Left-wing politics, Socialism, Democracy, Neoliberalism, Revolution, Strategy, Neocolonialism, World War III.
Corresponding author: Kagarlitsky Boris Yulyevich, PhD (candidat politicheskih nauk), sociologist-Marxist, political dissident in the Soviet Union, public figure, political prisoner, convicted on charges of “justifying terrorism”, corrective colony-4, Torzhok, Tver Oblast.
«Левое движение придется конструировать заново»
И. Э.: Аксель Хоннет отмечает парадоксальное явление – кризис левых наблюдается на фоне разочарования в капитализме. Согласны ли вы, что левые силы пребывают в кризисе? Каковы причины этого кризиса?
Б. К.: Хоннет безусловно прав, говоря о кризисе левых, о чем я также писал в своих книгах «Между классом и дискурсом» и «Долгое отступление». Да и вообще этот кризис виден невооруженным глазом. Другое дело кажущийся парадокс, что кризис левых происходит именно на фоне кризиса капитализма и падающего к нему доверия в большинстве обществ. На самом деле парадокса тут особо и нет. Вспомним крах «Второго Интернационала» (не только одноименную статью В.И. Ленина, но и сам факт). Как генералы всегда готовятся к предыдущей войне, так и политики – особенно левые – к предыдущему кризису. Тактика и стратегия всегда* отстают от изменений общества. И революционные перевороты как раз связаны не только с радикализмом предлагаемых мер, но всегда с радикальным переворотом в тактике и стратегии, которые «догоняют» реальность. Причем показательно, что почти все значимые революции вызывали критику ортодоксальных (на тот момент) левых, как «неправильные». Тут можно вспомнить название нашумевшей некогда книги Режи Дебре «Революция в революции?»
Конечно было бы неверно утверждать, будто за последние 20 лет тактика и программа левых не изменились. К сожалению, однако, эти изменения были направлены не на то, чтобы выработать программу преобразований, отвечающих на проблемы и противоречия современного капитализма, а на то, чтобы к нему приспособиться, найти в системе свое место и комфортабельно в ней устроиться. Что в основном удалось. Но тут-то и ударил системный кризис. И левые оказались не просто к нему не готовы, они оказались не нужны, превратились в элемент исчезающего пейзажа. И сейчас левое движение придется конструировать заново. Уже не в первый раз. Но решающее значение имеет практический успех. Не в плане победы на выборах, а именно в плане реально успешных и значимых общественных изменений, которые можно взять за образец. Те, кто смогут этого добиться, сформируют политическую модель движения на годы вперед.
И. Э.: В какой точке находится современный мир? Справедливо ли говорить, что мы живем в эпоху неолиберализма? Чем является неолиберализм? Как он связан с переходом от индустриального к информационному обществу?
Б. К.: Термин «неолиберализм», к несчастью, слишком часто используют, не задумываясь о его содержании. Можно, конечно, обратиться к удачной книге Дэвида Харви «Краткая история неолиберализма». Но если очень коротко, то речь идет о демонтаже институтов социального государства, созданных в ХХ веке, и о том, чтобы превратить в товар блага и продукты, которые ранее распределялись и производились на иной основе. Тем самым капитал создает себе новые рынки и противодействует тенденции нормы прибыли к понижению, одновременно добиваясь социального реванша. Беда в том, что ресурсы, включаемые в сферу частно-рыночного распределения, исчерпываются, что и порождает системный кризис. Сами адепты данной системы делают упор на свободу рынков, но это верно лишь отчасти. Снятие ограничений с рыночных практик ведет к усилению крупных корпораций, которые в наибольшей мере этим могут воспользоваться. В итоге мы видим монополизацию и подчинение корпорациям малого и среднего бизнеса. Разумеется, мы все знаем противоположные примеры, случаи индивидуального успеха того же Павла Дурова или Илона Маска. Но они-то уже давно к малому бизнесу не относятся, а сами создали корпорации.
Связано ли это с новыми технологиями? Да, но лишь отчасти. Любые серьезные изменения в капитализме, да и вообще в экономике всегда происходят на фоне технологических сдвигов. Вопрос в том, можно ли эти технологии использовать иначе, не по-капиталистически. Вот вокруг этого предстоит борьба. Конфликты вокруг открытых программных кодов в компьютерной индустрии, вокруг интеллектуальной собственности и т. п. показывают, что альтернатива есть. И любопытно, что заметный приток в левое движение идет сейчас как раз за счет IT-специалистов. Ранее эта среда была в основном настроена либерально, а сейчас тенденция изменилась. Причем происходит не только полевение среды, но и ее радикализация.
«Нет ничего более бесполезного, чем пытаться воображать прекрасное будущее»
И. Э.: «Реальный социализм» ХХ века привел к дискредитации левого движения. После «Архипелага ГУЛАГ» многие убеждены, что реализация любого проекта, стремящегося к созданию общества, основанного на принципах социальной справедливости, неизбежно приведет к новому ГУЛАГу. Как левые должны относиться к трагическому опыту СССР? Как убедить людей, что разговор о социализме – это разговор о будущем, а не об истории Советского Союза? Ведь сегодня многие не разделяют неолиберальную рыночную экономику и демократию так же, как коренные американцы считали коня и конкистадора одним существом, а потому видят в социализме угрозу демократии. Возможен ли социализм, основанный на демократических принципах?
Б. К.: Сравнение общественного мнения со взглядом ацтека, который не разделяет коня и всадника, мне кажется довольно удачным. Но беда не в теории, а в опыте, как и в случае с теми же индейцами, которых жизненная практика научила не только разбираться в лошадях, но и ездить на них. О том, что социализм без демократии невозможен, что крах СССР связан с тем, что система, не будучи демократической, не смогла реализовать и социалистический проект, а свелась к модернизации общества и индустриализации, вернувшись в итоге на капиталистические рельсы, обо всем этом написаны десятки убедительных книг (начиная с ранней критики советского эксперимента со стороны Розы Люксембург или левых меньшевиков). Но это ничего не меняет и не изменит. Нужен практический успех. И как только он состоится, дискуссия закончится сама собой. Как дискуссия о том, возможны ли летательные аппараты тяжелее воздуха. Как только полетел первый аэроплан, она прекратилась. В нашем случае пока все «полеты» заканчивались крушением. Конечно, далеко не сразу, как мы видим в истории СССР. Но все же крушение случилось. И к этому апеллируют правые. Мы их опровергали теоретически много раз и безо всякого толка. Надо опровергнуть на практике.
И. Э.: Зигмунт Бауман писал, что современное общество не способно вообразить мир лучше того, в котором сегодня живет. Правильно ли считать, что падение популярности левых связано с отсутствием у них привлекательного видения будущего? Каким должен быть социализм ХХІ века? Как вы относитесь к идее безусловного базового дохода?
Б. К.: Бауман, конечно, был прав в своей констатации. Только ответ надо искать не в сфере теории. Нет ничего более бесполезного, чем пытаться воображать прекрасное будущее. Нужны практические ответы на конкретные вопросы. Является ли таким ответом безусловный базовый доход? Уверен, что нет. По сути, идея ББД это попытка в краткосрочной перспективе смягчить кризис спроса, порожденный неолиберальной политикой (вернее, исчерпанием ресурсов, за счет которых неолиберализм создавал новые рынки). Дать людям больше денег, чтобы они больше покупали. В долгосрочной перспективе это ничего не решает даже в рамках неолиберализма: импульс дополнительных денежных вливаний будет исчерпан, и мы столкнемся с той же проблемой на более высоком уровне. А главное, ББД не предполагает никаких структурных изменений. Ни в сфере производства, ни даже в сфере распределения. Просто упрощается и реорганизуется система социальных выплат и пособий. Чиновникам будет работать немного легче. Заработная плата скорее всего немного сократится, поскольку бизнес переложит часть расходов по воспроизводству рабочей силы на государство. Нет, это совершенно тупиковый путь, о чем я писал неоднократно. Левые это поддерживают от бессилия (в том числе интеллектуального). Напротив, левая перспектива связана с реформированием и расширением обновленного (и демократизированного) общественного сектора, с декоммодификацией, о чем много писал Патрик Бонд. Некоторые сферы жизни – здравоохранение, образование, жилье, транспорт и т. д. понемногу освобождаются от рынка, результат деятельности перестает быть товаром. Возможно, процесс займет некоторое время и будет не всегда простым, но тут важно направление изменений. Воспроизводство человеческой жизни, быта и отношений не должно сводиться к сумме рыночных транзакций. А новый общественный актор – демократическое планирование – особая тема, в целом неплохо разработанная. Могу сослаться еще на работы 1960-х годов (Ота Шик, Влодзимеж Брус и др.), на свою книгу «Политология революции» и т. д. В целом понятно, что делать, но вопрос в политической воле.
«Базовые установки экономической и социальной системы в России и США, в Иране и Италии совершенно одинаковые»
И. Э.: ХХ век прошел под знаком противостояния капитализма и социализма, в ходе которого на Западе произошла «конвергенция» и в результате родилось «государство всеобщего благоденствия». Сегодня ключевой конфликт проходит между странами неолиберальной демократии (условным Западом) и сторонниками так называемых «традиционных ценностей». Что может родиться по итогам этого противостояния? Какую позицию в этом конфликте должны занять левые?
Б. К.: Говорить сейчас о системном противостоянии нет никаких оснований. Базовые установки экономической и социальной системы в России и США, в Иране и Италии совершенно одинаковые. Разное идеологическое оформление связано со спецификой политического процесса и традициями местной бюрократии. Вспомним, что большая часть поборников «традиционных ценностей» в России начинали как либералы. А на Ближнем Востоке именно исламисты внедрили многие неолиберальные экономические реформы. Что скрывается за этими идеологическими ширмами? Во-первых, стремление контролировать общество (в этом смысле совершенно неважно, что поощряется властью – гей-парад или крестный ход, главное, что есть набор практик, через которые ритуализируется лояльность к системе). Во-вторых, амбиции элит нескольких стран периферии и полупериферии за счет использования благоприятной конъюнктуры на рынках сырья повысить свой статус в мир-системе и создать собственные сферы влияния, защищенные от конкуренции Запада. Если такая политика будет успешна, то вчерашние союзники тут же вцепятся друг другу в волосы. Но скорее всего успеха не будет, потому что ставка делается не на социально-экономическое, не на технологическое и промышленное развитие, а на сырьевые рынки и военную силу. Иными словами, тип развития остается сугубо периферийным, комплексная модернизация всех сторон жизни (как было в СССР) не происходит.
Ясно, что левым тут делать нечего, точно так же как не имело смысла выделять «хороших» и «плохих» империалистов во время Первой мировой войны. Отсюда не следует, будто различий вообще нет. Они есть. Но с точки зрения левой стратегии они не принципиальны. Их надо учитывать, но на них невозможно построить собственную политику.
И. Э.: Почему левые силы не играют ключевой роли в современных сменах режимов, по привычке именуемых «революциями»? Свидетельствует ли это об отказе левых от революционных форм борьбы? Или классические революции – это достояние эпохи индустриального общества (Модерна), и они уже не соответствуют потребностям формирующейся информационной цивилизации?
Б. К.: Так называемые «оранжевые революции» на самом деле ничего общего с революциями в политологическом или историческом смысле не имеют. Ясное дело, что демократия лучше диктатуры. Но переход к демократии, как бы ни был он позитивен для развития общества – еще не революция. Тут проблема в другом. Многие настоящие социальные революции тоже начинались с довольно поверхностных политических изменений, с демократических переворотов и даже реформ сверху. Но дальше процесс идет вглубь и вширь, начинает затрагивать социальные структуры, экономические отношения, ключевые политические институты, культуру и т. д. Вот тут уже перемены или переворот перерастают в революцию. И показательно, что лидеры так называемых «цветных революций» прекрасно это понимают. Потому с первых же моментов делают все возможное, чтобы ограничивать и контролировать процесс, не допустить его дальнейшего развития. Все должно ограничиться сменой начальства, в лучшем случае – частичной реконструкцией элит под лозунгом демократизации. Беда в том, что в результате даже формальные демократические достижения начального этапа оказываются утрачены очень быстро. Если процесс не идет вглубь, он идет вспять. Политика левых должна строиться как раз на борьбе за углубление и расширение процесса. Без социальных преобразований не состоится и демократия. И если хотя бы в одном месте, в одной стране процесс выйдет за рамки внутриэлитных перестановок, мы увидим нечто совершенное иное, то, что в политической науке как раз и называется «революцией».
И. Э.: В начале ХХІ века воодушевление вызывал «левый поворот» в Латинской Америке, который ассоциировался с Уго Чавесом. Однако сегодняшнюю Венесуэлу трудно назвать успешной страной: экономический кризис, инфляция, проблемы с демократией. Потерпел ли крах «левый поворот»? Имеют ли потенциал для его возрождения правительства Бразилии, Чили, Колумбии?
Б. К.: Объявленный Уго Чавесом «социализм XXI века» – красивый лозунг, обещание, которое, увы, не удалось сдержать. «Левый поворот» в Латинской Америке еще далеко не исчерпан, но и говорить о его успехе пока не приходится. Левые правительства обычно опираются на широкие, но нестабильные популистские коалиции, которые распадаются вскоре после победы на выборах. К тому же сейчас левые президенты часто не имеют парламентского большинства. Тем не менее есть и некоторые успехи. Густаво Петро в Колумбии неожиданно удалось провести через парламент свой проект пенсионной реформы (уже после того, как ему зарубили реформу здравоохранения). А в Мексике выбрали президентом Клаудию Шейнбаум, одновременно дав ей прочное большинство в парламенте. Вообще на Шейнбаум надо будет смотреть очень внимательно. Ее предшественник Лопес Обрадор оставил противоречивое наследие. С одной стороны рекордный рост зарплат, а с другой стороны, были заметные авторитарные тенденции. Сможет ли Шейнбаум углубить социальные реформы, одновременно поддерживая демократические институты? Я очень на это надеюсь. И все же общий вывод пока состоит в том, что кризис стратегии, обозначившийся после провала чавистского эксперимента в Венесуэле, пока латиноамериканской левой не преодолен.
«Крайне правые заполняют эмоциональный и политический вакуум, возникший после того, как левые отказались от классовой политики»
И. Э.: В последние годы в Европе наблюдается рост поддержки ультраправых. В некоторых странах пал так называемый «санитарный кордон», и правые радикалы вошли в правительства. Выборы в Европейский парламент заставили вновь говорить о фашистской угрозе. Хотя ультраправые лишь незначительно увеличат свое представительство в Европарламенте, их успехи во Франции и Германии вызвали шок. Существует ли угроза установления правых диктатур в Европе? Можно ли сравнивать современных ультраправых с фашистами? Что должны сделать левые, чтобы противостоять ультраправой угрозе?
Б. К.: Угроза демократии со стороны крайне правых реальна, но я не вижу пока повода для паники. Все же нынешние правые радикалы – это не фашисты 1920-х годов. Они паразитируют на кризисе неолиберализма, но это скорее популисты, играющие лозунгами и эмоциями. Не похоже, что на них сделали ставку представители крупного бизнеса, да и антикризисной «стратегии спасения» для капитала у этих сил нет. Крайне правые заполняют эмоциональный и политический вакуум, возникший после того, как левые отказались от классовой политики (неважно, в социал-демократическом или коммунистическом ее понимании), сделав ставку на политкорректность, меньшинства и т. п. Рабочий класс почувствовал себя преданным, да он и в самом деле был предан. На этом играют правые популисты. Тут нет ничего принципиально нового. А вот по-настоящему интересно то, что часть либеральной буржуазии на фоне роста правого популизма запаниковала. И это открывает определенные возможности для левых, в которых пытаются увидеть противовес ультраправым. Во Франции очень заметно, как происходит сдвиг. Но некоторые признаки есть в США и в Германии. Открывается окно возможностей, им надо воспользоваться. Но тут нужны не политкорректные лозунги или популистские речи, а конкретные предложения, которые в новых* условиях вернут левым доверие и поддержку трудящихся. Давайте посмотрим на политику Меланшона во Франции, на Клаудию Шейнбаум в Мексике. Ничего пока не решено, но тут возможны интересные повороты.
И. Э.: Почему социал-демократические партии стали адептами неолиберализма и все чаще выступают в роли младших партнеров неолиберальных политических сил?
Б. К.: Политика социал-демократов после 1990-х сводилась к принципу «если не можешь победить, присоединись к победителю». Дело в том, что советский блок, конечно, с одной стороны, своей репрессивной практикой дискредитировал социализм, но с другой стороны, оказывая давление на Запад, создавал там благоприятные условия для социальных реформ в интересах трудящихся. После 1989–91 годов ситуация изменилась, расклад сил стал для социал-демократов неблагоприятным. Возвращение или удержание власти обеспечивалось компромиссом с неолиберальными силами (при обещании, что левые смягчат социальные последствия неолиберальных реформ). Социал-демократы стали заложниками своих партнеров и своих ранее принятых решений. Протест партийных низов против такой политики принял форму бунтов, которые были подавлены (посмотрите на судьбу Джереми Корбина в Британии, да и Меланшона пытались утопить таким же способом). Беда в том, что победа аппарата над активистами оборачивается политической пустотой. У аппарата нет способности вырабатывать долгосрочные стратегии. Значит, бунты будут повторяться.
«Сколько бы прекрасных книг мы ни написали, ответа на главный вопрос – кто, где и как совершит решающий перелом в общественном развитии – мы не получим»
И. Э.: Сегодня много говорят о деколонизации и неоколониализме. Какие угрозы представляет для мира неоколониализм?
Б. К.: Термин «неоколониализм», как и другая популярная политическая лексика, с одной стороны, нагружен эмоционально, а с другой стороны, предельно размыт. Мы должны смотреть не на лозунги, а на стратегии экономического и социального развития в странах периферии. Я не случайно часто повторяю слово «стратегия» (и возможно утомил им Вас). Просто нужно отдавать себе отчет в последствиях принимаемых решений и нести за них ответственность. Какую политику проводят правительства глобального Юга по отношению к своему собственному населению? Вот главный критерий. Все остальное – риторика. Да, есть глобальные ограничения. Но чтобы попытаться их преодолеть или смягчить, нужно сперва сформулировать свои цели и задачи, потом уже понять – кто и что мешает.
И. Э.: Какие работы левых мыслителей, вышедшие в последнее десятилетие, представляют, на ваш взгляд, наиболее интересные модели будущего, альтернативные как «реальному социализму» прошлого века, так и современному неолиберализму?
Б. К.: Как я уже говорил, дело не в теориях. С мыслителями у левых все хорошо. Если просто нужны рекомендации для интересного чтения, посоветую книги Ника Срничека. На английском есть очень полезный блог экономиста-марксиста Майкла Робертса. Со стороны кейнсианских левых есть работы сторонников «современной денежной теории» (Modern Monetary Theory). Их часто неправильно понимают в духе того, что надо просто побольше печатать денег, а на самом деле речь не об этом, а об использовании финансовых ресурсов для мобилизации материальных и трудовых ресурсов на благо общества.
Отцы основатели мир-системного анализа – Валлерстайн, Самир Амин, Андре Гундер Франк – все уже умерли, тут наметился определенный кризис, но мне кажется, что потенциал данной школы не исчерпан. Можно вспомнить недавно умершего сингапурского экономиста Мартина Хора. Короче, есть что читать. Даже сейчас, пока я сижу в тюрьме, выходят новые книги, я рискую отстать от дискуссии. Но главные вопросы не в сфере теории, а в сфере политической практики. Сколько бы прекрасных книг мы ни написали, ответа на главный вопрос – кто, где и как совершит решающий перелом в общественном развитии – мы не получим. Читать и думать нужно не просто так, а для того, чтобы действовать. Причем действовать именно политически.
«Нам кажется, будто события повторяются, потому что мы мыслим аналогиями с прошлым»
И. Э.: Политики все чаще говорят, что эпоха мира подходит к концу. Есть ли шанс у человечества избежать Третьей мировой войны и ядерного Армагеддона? Что должны для этого предпринять левые силы?
Б. К.: Давайте скажем прямо – если правящие мировые элиты доведут дело до очередной мировой войны, мы это предотвратить будем не в состоянии. Как «Второй Интернационал» не смог предотвратить Первую мировую войну, хотя принимали резолюции, проводили конгрессы. Жан Жорес пытался что-то сделать, его убили.
Тем не менее я оптимист. Глобальный конфликт сейчас развивается не по сценариям ХХ века. Нам кажется, будто события повторяются, потому что мы мыслим аналогиями с прошлым. Если у Китая и США есть противоречия по поводу Тайваня, то они непременно будут воевать. Если у России конфликт с Евросоюзом, он обязательно станет разрастаться. А это совершенно не очевидно. Мне кажется, что все основные международные конфликты сейчас как раз уже на высшей точке и основная забота элит – как из них выбираться. Но тут-то и проблема – не находят удобных решений для деэскалации. Выход из конфликтов неминуемо чреват внутренними кризисами во всех странах, вовлеченных в них – прямо или косвенно. Кого-то надо назначить виноватым, за чей-то счет компенсировать пострадавших, изменить соотношение сил внутри правящих кругов, предложить какие-то решения, не просто компромиссные, но работающие.
Пока ничего не получается. Исторический процесс буксует. Но рано или поздно что-то случится и «катастрофическое равновесие» будет нарушено. «Черный лебедь» непременно прилетит. И не один. Я, кстати, не исключаю, что он давно уже прилетел и сидит где-то рядом, просто мы его не замечаем или не хотим видеть.
В чем тогда задача левых? Суетиться бессмысленно. Когда намечается масштабный социальный процесс, надо в него включиться, стараясь его оформить политически, превращая массовые потребности* в конкретные требования*, настроения – в лозунги, ожидания – в программу. Политическую работу нельзя сделать заранее, программу – просто заготовить наперед и, положив в стол, ждать подходящего момента. Когда такой момент придет, эту программу придется, как минимум, корректировать. Она должна отражать не абстрактные ценности или идеи, а на основе этих ценностей отвечать на вопросы конкретного момента с определенным (меняющимся) соотношением сил.
Для левой политики – успешной, преобразовательной и освободительной политики – нужны определенные условия, которые создаются кризисом элит и оживлением народных масс. О чем писал еще Ленин. И заметим, он обращал внимание на то, что массы втягиваются в политику самими же массами. Как, например, произошло во Франции: выборы в Европарламент не играли большой роли, население было пассивно. Но президент Макрон, напуганный ростом крайне правых, объявил досрочные выборы в национальный парламент, спровоцировал общественную дискуссию, политизировал общество.
Посмотрим какие новые возможности откроются перед нами в ближайшее время. Уверен, что предстоят еще очень большие и масштабные события.
Примечания
* слово подчеркнуто Борисом Кагарлицким.
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.
Comments