Максим Артемьев К эволюции образа А.В. Суворова в зарубежной литературе конца XVIII-начала XIX века
23.05.2023
Текст посвящен изменению трактовки образа А.В. Суворова в европейских литературах при жизни и после смерти полководца, на примере произведений И.П. Хебеля, У. Вордсворта, Дж.Г. Байрона, а также переписки Р. Саути и С.Т. Кольриджа.
Ключевые слова: А.В. Суворов, И.П. Хебель, У. Вордсворт, Дж.Г. Байрон, Р. Саути, С.Т. Кольридж, «Озерная школа», «романтизм».
Сведения об авторе: Артемьев Максим Анатольевич, кандидат психологических наук, доцент. Журналист, писатель, литературный критик. Автор книг «Путеводитель по мировой литературе», «Гюго» (в серии ЖЗЛ).
Контактная информация: art-maksim@yandex.ru
Maxim Artemyev
On the evolution of the image of A.V. Suvorov in foreign literature of the late 18th-early 19th century
The text tells about the change in the interpretation of the image of A.V. Suvorov in European literature during the life and after the death of the general, on the example of the works of Johann Peter Hebel, William Wordsworth, George Gordon Byron, as well as the correspondence of Robert Southey and Samuel Taylor Coleridge.
Key words: A.V. Suvorov, Johann Peter Hebel, William Wordsworth, George Gordon Byron, Robert Southey, Samuel Taylor Coleridge, The Lake Poets, Romanticism.
About the author: Artemyev Maxim Anatolyevich, graduated from TSPU in 1993. PhD in Psychology, Associate Professor. Journalist, writer, literary critic. Author of the books "Guide to World Literature", "Hugo" (in the series The life of remarkable people).
Генералиссимус Александр Васильевич Суворов был не просто великим полководцем своего времени, но и легендарной фигурой, автором афоризмов и крылатых словечек, знаменитый своим эксцентричным поведением. В таковом многогранном качестве он вошел в русскую литературу, достаточно вспомнить стихотворение Г.Р. Державина «Снигирь» или записки А.С. Пушкина Table-talk. На утверждение мифа о Суворове работали пьеса П.П. Ершова «Суворов и станционный смотритель», а также картина В.И. Сурикова «Переход Суворова через Альпы».
Но фигура Суворова притягивала внимание не только внутри России. Он был хорошо известен и за рубежом. Цель данной статьи - сравнить восприятие образа русского полководца в европейской литературе конца XVIII – начала XIX века.
Иоганн Петер Хебель (1760 – 1826) был одним из самых заметных немецких писателей рубежа веков. Его книга «Сокровищница рейнского домашнего друга», выдержавшая множество изданий в Германии, являлась популярнейшим чтением своего времени. Книга состоит из коротких поучительных историй, которые печатались в альманахах, а после были собраны автором под одной обложкой. «Сокровищница», в том числе, оказала влияние на Л.Н. Толстого, который упоминал не раз положительно Хебеля. Как я показал в своей статье, опубликованной в журнале «Вопросы литературы» (2021, №2), книга Хебеля послужила образцом рассказов Толстого для детей в «Новой азбуке» и «Русских книгах для чтения».
В «Сокровищнице» имеется два рассказа, посвященных Суворову – «Суворов» (Suwarow) и «Генерал-фельдмаршал Суворов» (Der Generalfeldmarschall Suwarow). Поскольку он невелики по объему, приведем их перевод.
«Суворов
Человек должен уметь владеть собой, иначе он не будет хорошим и порядочным человеком; того, что он единожды признал правильным, должен придерживаться всегда. Русский генерал Суворов, которого хорошо знают турки и поляки, итальянцы и швейцарцы, сурово и неукоснительно следовал этому правилу. Но, самое главное, он отдал самого себя в собственное распоряжение, как будто он был кем-то другим, а не самим Суворовым, и очень часто его адъютантам приходилось приказывать ему то-то и то-то от его имени, чему он неукоснительно подчинялся. Однажды он разозлился на солдата, который ошибся по службе, и начал его бить. Тут адъютант набрался смелости, подумав, что может сослужить генералу и солдату добрую службу, подбежал и сказал: «Генерал Суворов приказал никогда не допускать, чтобы гнев брал верх». Тут же Суворов успокоился и сказал: «Если генерал приказал, то надо повиноваться».
«Фельдмаршал Суворов
Небольшой рассказик о Суворове в календаре 1809 года благосклонному читателю весьма пришелся по вкусу. О нем можно было бы много поведать примечательного.
Если благородный господин не заносчив, а, напротив, и с людьми низшими разговаривает и иногда ведет себя так, как будто он им равен, то в похвалу ему говорят: «он скромный господин». Суворов мог бы повесить себе на грудь много сияющих орденов и звезд, надеть на пальцы перстни с бриллиантами, и нюхать табак из золотых табакерок. Разве не был он победителем Польши и Турции, русским фельдмаршалом и князем, и не стоял во главе трехсот тысяч человек, не был таким же, как равные ему по заслугам? Но при всем этом он оставался очень скромным господином.
Если не было необходимости, он никогда не одевался как генерал, а так, как ему было удобно. Иногда он командовал обутым только в один сапог. На другой ноге чулок был приспущен, а панталоны сбоку не застегнуты. Потому что у него было ранено колено.
Часто он не был даже как следует одет. Утром, каким бы прохладным оно ни было, он вставал с постели или с соломы, выходил из шатра в лагере, голый как Адам в раю, и выливал на себя пару ведер холодной воды, чтобы освежиться.
Он не держал ни камердинера, ни гайдука, лишь одного денщика, ни экипажа, ни лошади. На совещаниях он усаживался куда попало, лишь бы было удобно.
Ел он простую солдатскую пищу. Потому никто не радовался, когда к нему приглашали на обед. Иногда он заходил в палатки рядовых солдат, где держался точь-в-точь как они.
Если случалась нужда в походе, или в лагере, или где бы то ни было еще, а кто-то стоял у дерева или прохаживался за оградой, то он не долго думая, облегчался тут же. Благодаря чему всякий, кто не видел его раньше, мог им полюбоваться.
В благородном собрании, когда стоял в самом дорогом маршальском мундире, обвешанном почетными крестами и орденскими звездами, и, с какой стороны не посмотри, сверкал и звенел золотом и серебром, поступил он как опрятный крестьянин, который не хранит то, что благородный господин кладет в карман кафтана. Он высморкался в ладошку, вытер пальцы о рукав, а затем взял еще щепоточку из золотой табакерки.
Так жил генерал и князь Суворов- Италианский».
Кроме того, Суворов упоминается в рассказе – «Обличительная речь» Schmachschrift, где вспоминается его привычка кричать петухом.
Кстати заметить, действие еще нескольких рассказов Хебеля происходит в России - «Господин Шарль (Истинная история)» (Herr Charles (Eine wahre Geschichte), Незнакомец в Мемеле (Der Fremdling in Memel), Обманутый торговец (Der betrogene Krämer), Смеющиеся девушки (Die lachenden Jungfrauen), Двое пленных в Бобруйске (Zwei Kriegsgefangene in Bobruisk), Портной в Пензе (Der Schneider in Pensa). Упоминаются русские и в рассказе Франц Игнац Нароцкий (Franz Ignaz Narocki). Так что для рядового немецкого читателя (а именно на него ориентировался писатель) начала XIX века Россия вовсе не являлась далекой загадочной страной, а Суворов был колоритным и достаточно известным ее представителем.
Для Хебеля Суворов – безусловно положительный и поучительный персонаж. Он прост, доступен, его эксцентрика сродни народному шутовству. Фельдмаршал (о звании генералиссимуса автор не слышал) не чванится, не зазнается. Сравнение его с ветхозаветным Адамом не случайно – Суворов своей грубоватой естественностью напоминает немецких сектантов XVI века.
Но не только в Германии был известен русский полководец. Крупнейшие английские поэты-романтики также упоминают о нем, но уже в ином свете.
9 мая 1799 года Роберт Саути (1774 – 1843), младший из поэтов Озерной школы, пишет в письме своей жене об обеде, который он посетил, и о своем недовольстве гостями: «…Гарри Бедфорд Карлайл и я с четырнадцатью людьми, все из которых были совершенно чужды мне, и большинство из которых, я надеюсь и верю, останутся таковыми. Там было несколько болванов, один из которых сам себя разоблачил, вступив со мной в споры о классике и истории. Другой произнес тост за генерала Суворова - человека, который три дня подряд убивал мужчин, женщин и детей в Варшаве, который хладнокровно убил тридцать тысяч человек в Очакове и тридцать тысяч в Измаиле. Я был так изумлен, услышав это демоническое имя, что повторил его удивленно, но, прежде, чем я успел подумать или ответить, Карлайл повернулся к человеку, произносившему тост, и сказал, что не будет пить за генерала Суворова, и мы начали перечислять поступки этого человека пока они отказались от всякой его защиты и не попросили какое-нибудь другое имя, и Карлайл предложил графа Рамфорда. Это был неприятный день — люди говорили о политике, в которой они ничего не смыслили; я выступал только для того, чтобы разоблачить их невежество и ушел с Карлайлом первым из компании».
Как мы видим, для молодого Саути Суворов однозначно кровавая и злодейская фигура, полная противоположность представлению о нем у Хебеля. Актуальность тоста в честь русского генерала объясняется тем, что Суворов как раз только начал свой Итальянский поход, на который английские консерваторы возлагали немало надежд. Напомним, что Англия находилась тогда с Францией в состоянии войны. Однако для Саути, настроенного радикально, патриотические и государственные соображения не имели никакого значения.
Более значительный поэт из первого поколения английских романтиков, и следующий по старшинству – Сэмюэль Тейлор Кольридж (1772 - 1834) писал 16 сентября 1799 года (живя в тот момент у Саути) Томасу Пулу: «…Победа при Нови! Если бы я был хорошим карикатуристом, я бы изобразил Суворова в карете завоеваний, запряженной огромными крабами!! С каким ретроградным величием движется колымага! Он действительно может сказать, что вырвался с éclat, то есть оставив коготь!»
Этот отрывок, ввиду краткости, трудно адекватно интерпретировать. Пиетета по отношению к Суворову тут нет, но нет и однозначного отрицания как у Саути четырьмя месяцами ранее. Скорее, Кольридж занимает нейтральную позицию – признает достижения полководца, но иронизирует по этому поводу.
Третий представитель Озерной школы, самый старший, и самый известный – Уильям Вордсворт(1770 – 1850), в 1795-1797 года вместе с со своим университетским другом Френсисом Рэнгэмом работал над подражанием Восьмой сатире Ювенала, оставшимся неоконченным, и опубликованным только спустя двести лет, в 1997 году. В ней есть следующие строки:
Прилизанный песик, милейший друг моей леди,
Который спит в ее постели и ест с тарелки,
Помпей, Цезарь или - если они (имена - М.А.) покажутся
Не слишком кровожадными для современного уха,
Суворов, Буонапарте, Робеспьер.
Такой каприз имен!
Здесь русский генерал опять-таки олицетворение безжалостности и стоит в одном ряду с «террористом» Робеспьером и только-только заставившим о себе говорить во время Итальянской кампании 1796-97 гг. Наполеоном. Сам набор имен возносит Суворова довольно высоко - в один ряд с самыми известными людьми Европы того времени. И это еще до Итальянского похода.
Спустя двадцать лет, наиболее известный в мире представитель второго поколения английских романтиков – Джордж-Гордон Байрон (1788 - 1824) делает Суворова одним из героев своей эпической поэмы «Дон Жуан». Образ генерала уже сложнее, чем у предшественников. Да, по-прежнему подчеркивается жестокость и беспощадность Суворова:
Кто любил кровь как олдермен любит мозговую косточку…
…чье ремесло - бойня…
…мало заботился о потерях своей армии,
Кто ценил жизнь не дороже шлака…
Считая человеческую плоть простой грязью…
Имел мало уважения к слезам и не больше сочувствия к крови…
Суворов был завоеватель, ровня
Тимуру и Чингису в их делах.
Когда мечети и улицы перед его глазами, как солома
Горели, и грохот пушек едва стих,
Кровавыми руками он писал первую депешу…
Мне кажется, это были самые грозные слова
После «мене, мене, текел» и «упарсин»…
Этот росс так легко мог рифмовать над горящим городом… сопровождаемый воплями и стонами.
…Обратил в дурацкий русский куплет целый бюллетень из тысяч им убитых.
С другой стороны Байрон показывает его неутомимым тружеником ратного дела, но при этом чудаком и большим оригиналом:
Суворов всегда был занят,
Осматривал, муштровал, приказывал, шутил, размышлял;
Мы можем точно утверждать, что этот человек был
Чудом из чудес,
Герой, шут, полу-демон и полу-плебей,
Молился, наставлял, опустошал и грабил;
То Марс, то Мом; и когда штурмовал
Крепость, то Арлекин в мундире.
Байрон хорошо знает предания о выходках и остроумии Суворова – о его рифмованном двустишии о взятии Измаила, о любви ходить в самом простом платье, называет его «великим философом», автором максим о военном деле. Поэт-романтик создает романтическую фигуру дикого «росса», в котором перемешены разнообразные природные страсти. Но этот головорез уже не однозначное пугало как у Саути, а обладает и привлекательными чертами подобно пушкинским героям из романтических поэм русского поэта, и не только – достаточно вспомнить Пугачева в «Капитанской дочке».
«Дон Жуан» начинается знаменитыми словами, атакующими Саути, ставшего к тому времени консерватором и придворным поэтом-лауреатом. Для Байрона он ренегат и изменник, не щадит поэт во вступлении и Кольриджа с Вордсвортом. Неизвестно, что поэты Озерной школы думали о Суворове в старости, изменившись во взглядах, и вспоминали ли о нем вообще. Но пример Байрона, который нашел для русского полководца куда более разнообразную палитру чем они, говорит о том, что со временем отношение к Суворову в Англии менялось. Ярость обличений Саути и Вордсворта связана с политическими реалиями 90-х годов XVIII века, когда Россия воспринималась как военная угроза Англии. Русские победы над турками под предводительством Суворова напугали Лондон, где правительство Питта-младшего боялось возможного смещения баланса сил в Европе, и угрожало войной России, создав в 1791 году т.н. «Тройной альянс» против нее в союзе с Пруссией и Нидерландами.
Поэтому в Британии не радовались викториям Суворова как победам христианского войска над мусульманами, не видели в нем потенциального избавителя народов Балкан от османского ига, а усматривали только угрозу своему геополитическому положению и нежелательное усиление России - ситуация, которая повторилась в 1853 и в 1877-78 гг.
Примечательно, что французы, в отличие от англичан, напрямую воевавшие с Суворовым и понесшие от него в 1799 тяжелые поражения, на уровне «большой» литературы его не заметили. Например, Франсуа Рене Шатобриан (1768 - 1848), крупнейший прозаик рубежа веков, в своих классических «Мемуарах из-за гроба» лишь трижды вскользь упоминает Суворова, причем совершенно нейтрально. Он не стал для французских авторов ни олицетворением жестокости, ни лукавым мудрецом. Стоит заметить, что с Суворовым уехал из Италии писавший по-французски, но савойский поданный, известный писатель и художник Ксавье де Местр (1763-1852), брат знаменитого реакционного философа Жозефа де Местра, сопровождавший полководца до самой его смерти и нарисовавший его портрет.
Байрон же вошел во взрослую жизнь, когда о Тройном альянсе не осталось воспоминаний, а, напротив, Россия по большей части выступала как союзник Британии против Франции. Соответственно, и образ Суворова обрел большую нюансировку.
Дальнейшая история только подтвердила это. Крупнейший религиозный проповедник и оратор Англии XIX века Чарльз Серджон (1834 – 1892) в своих проповедях обращался к афоризмам полководца: «Мысли старого Суворова о войне разделяю и я: «Вперед и наносите удар! Нет теориям! Атакуйте! Формируйте колонну! Штыки к бою! Наступайте в самую середину противника!» То есть для мирного баптиста Суворов уже не ужасный кровожадный мясник, и его не грех процитировать.
Знаменитый историк, философ и писатель Томас Карлейль (1795 -1881) в своей «Жизни Шиллера» с одобрением приводит слова «старого Суворова» - «бессердечные, глумливые, безбожники французы!» «Реабилитация» старика Суворова состоялась. Теперь он не только для Хебеля или Карлейля автор крылатых слов; даже в Польше, где как принято было считать, именем Суворова матери пугали детей, он тоже превращается в остроумца, но в травестированном виде. Знаменитая непристойная пародия XIX века неизвестного автора на шедевр Адама Мицкевича - «Тринадцатая книга Пана Тадеуша» содержит следующие слова:
I mówią, że Suworow rzekł raz: Mili moi, U największych rycerzy chuj się baby boi.
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.