Душенко К.В. Первые дебаты о ‘русофобии’: 1836—1841
Аннотация: В статье рассматриваются обстоятельства появления слова ‘русофобия’, а также круг значений, который связывался с ним на первом этапе его истории в Англии и Германии. Понятие ‘русофобия’ ввели английские радикалы во 2-й половине 1830-х годов в полемических целях, как обозначение фантомного либо преувеличенного страха перед угрозой со стороны России. Виднейшие представители антироссийского алармизма, равно как и критики ‘русофобии’, принадлежали к различным течениям британского либерализма. Спор между ними шел не столько о том или ином образе России, сколько о реальности русской угрозы британским интересам. Слово ‘Russophobia’ в английской печати того времени чаще всего следует понимать как ‘Россия-боязнь’. Критика ‘русофобии’ вполне могла сочетаться с негативным образом Российской империи; в свою очередь, антироссийский алармизм не обязательно предполагал неприязнь к России и русским. В Германии споры о ‘русофобии’ получили гораздо более отчетливую идеологическую окраску: здесь водораздел проходил между демократами и национал-либералами, с одной стороны, и консерваторами — с другой; и образ России у тех и других отличался очень заметно.
Ключевые слова: Политический язык, национальные фобии, русско-английские отношения, Р. Кобден, Дж.С. Милль, Д. Уркварт, Дадли Стюарт, Генрих Карл Гофман.
Abstract: The article examines the circumstances of the appearance of the word ‘Russophobia’, as well as the range of meanings associated with it at the first stage of its history in England and Germany. The concept of ‘Russophobia’ was introduced by British radicals in the second half of the 1830s for polemical purposes, as a designation of phantom or exaggerated fear of a threat from Russia. The most prominent representatives of anti-Russian alarmism, as well as the denouncers of ‘Russophobia’, belonged to various currents of British liberalism. The dispute between them was not so much about this or that image of Russia, but about the reality of the Russian threat. to British interests. The word ‘Russophobia’ in the English press of that time most often should be understood as ‘Russia-fear’. Criticism of ‘Russophobia’ may well have been combined with a negative image of the Russian empire; in turn, anti-Russian alarmism did not necessarily imply hostility towards Russia and the Russians. In Germany, the ‘Russophobia’ debate took on a much clearer ideological connotation. The dividing line was between democrats and national liberals, on the one hand, and conservatives, on the other; and the image of Russia was very different for both.
Keywords: Political language, national phobias, Russian-English relations, R. Cobden, J.S. Mill, D. Urquart, Dudley Stewart, Heinrich Karl Hoffmann.
Несмотря на немалое уже число работ, в заглавии которых встречается слово ‘русофобия’, история самого этого понятия, сколько нам известно, специально не изучалась. Между тем в разное время, в разных странах, у разных авторов оно означало отнюдь не одно и то же; поэтому его неотрефлектированное использование в качестве термина сплошь и рядом приводит к смешению разнородных явлений.
Мы рассмотрим обстоятельства появления слова ‘русофобия’, а также круг значений, который связывался с ним на первом этапе его истории. Этот сюжет представляет интерес еще и потому, что ‘русофобия’ была первым обозначением подобного рода, получившем широкое распространение. Слово ‘франкофобия’ (francophobie, фр.) встречалось уже в 1759 г., ‘англофобия’ (anglophobia, англ.) — в 1793 г., однако до конца 1830-х годов эти обозначения использовались крайне редко.
***
Понятие ‘русофобия’ вошло в обиход в Англии в 1836 г. Следующие пять лет были временем оживленной полемики по поводу явления, обозначаемого этим словом, а также по поводу самого слова. Полемика затрагивала преимущественно вопросы внешней политики, а ‘русофобия’ означала прежде всего фантомный либо преувеличенный страх перед угрозой со стороны России.
Тема русской угрозы занимала видное место во французской пропаганде 1806—1807 и 1812—1813 гг. В эпоху Просвещения Россия представлялась страной, хотя еще и не цивилизованной, но цивилизующейся; теперь же, напротив, акцентировалась тема «русского варварства». В 1812 г. в Париже был обнародован первый набросок апокрифического плана установления мирового господства России, позднее названного «Завещанием Петра Великого». Те же мотивы нередки в высказываниях Наполеона-изгнанника, публиковавшихся с начала 1820-х годов. Россия, однако, была не единственным и даже не главным сюжетом наполеоновской пропаганды. Главным противником на пути к господству в Европе и в мире Наполеон считал Англию; соответственно, ведущей темой пропаганды Первой империи был «коварный Альбион», «нация лавочников».
К эпохе наполеоновских войн относится единичный пример слова ‘казакофобия’. В марте 1807 г. в лондонской «Morning Post» появилось письмо к издателю за подписью «Англо-московит», выдержанное в бурлескном стиле. Здесь сообщалось, что французскую армию в Польше охватил «ужаснейший испуг (the most dreadful consternation)»[1], а парижские академики пришли к выводу, что «корни этого расстройства восходят к некой стране Древних Скифов, и потому весьма мудро постановили, что впредь оно будет именоваться казакофобией (the Kosukophobia)» [To the publisher… 1807].
Всего два года спустя после Ватерлоо тема русской угрозы возникает в книге Роберта Вильсона «Очерк военной и политической власти в России в 1817 году». В 1812 г. Вильсон представлял интересы Британии при штабе русской армии; теперь же главную опасность он усматривал со стороны России, которая способна «обеспечить себе господство над Европой и Азией» [Wilson 1818, p. 128].
В то же время Вильсон отвергает образ России как страны варварской, изображая ее «как вымышленную страну, тем более опасную, что она уже достигла высокого уровня цивилизации» [Resis 1985, p. 685]. Здесь «крестьяне живут в лучших домах, <...> лучше одеты и на свой манер лучше питаются, чем крестьяне любой страны континентальной Европы или современной Англии!». «Россия <...> довольствуется своими завоеваниями с умеренностью; во всех странах она уважает их веру, обычаи, сохраняет их законы, если считает, что они не противоречат законам гуманности; <...> она ищет не прозелитов, но подданных, которым открыты все гражданские и военные должности согласно их способностям и заслугам <...>. В Азии она азиатка, в Европе — европейка, в Америке <...> — американка» [Wilson 1818, p. 36, 128—129].
***
В 1817 г. предостережения Вильсона заметного отклика не нашли. Тема русской угрозы актуализировалась в Англии с конца 1820-х, и особенно — в 1830-е годы. Вызвано это было совпадением целого ряда причин, рассмотренных в монографии Дж. Г. Глисона «Генезис русофобии в Великобритании» (1950).
Ближневосточный вопрос. 1828—1833 гг. были периодом наибольших военных и дипломатических успехов России на Ближнем Востоке. Туркманчайский трактат (1828) обеспечил ей преобладание в Персии, Адрианопольский договор (1829) — в Черноморском бассейне. В октябре 1829 г. «Таймс», прибегая к гиперболам, писала: «Турция <...> существует отныне <...> в качестве рабыни и собственности России» [Gleason 1950, p. 85]. Еще больше встревожил общественность и правительство Англии Ункяр-Скелессийский мирный договор (1833), который, в частности, обязывал Турцию закрывать Проливы по требованию России.
Польский вопрос. Созданное в 1815 г. Царство Польское было конституционным государством, объединенным с Россией личной унией. Роберт Вильсон мог с полным основанием утверждать, что положение поляков в России гораздо лучше, чем в Пруссии и Австрии [Wilson 1817, p. 130—132]. Восстание 1830—1831 гг. повлекло за собой кардинальное изменение русской политики в Польше. Согласно Органическому статуту 1832 г. Царство Польское становилось частью самодержавной России. Варшавский и Виленский университеты были закрыты; широко практиковались ссылки поляков во внутреннюю Россию, конфискации имений и т.д.
Репрессии в ходе, и особенно — после подавления восстания оказали огромное влияние на образ России в европейском общественном мнении. До 1830 г. сообщения о русской жизни в английской печати в целом были выдержаны в духе сочувственного любопытства; теперь же выражения ‘варварство’, ‘варвары’, ‘варварская тирания’ становятся обычными, и связаны они с действиями военных и гражданских властей в Польше [Gleason 1950, p. 133—134]. То же относится к французской и немецкой печати (там, где она могла высказываться свободно.) Органический статут расценивался как нарушение решений Венского конгресса; в глазах либералов «польская революция» была борьбой свободы против деспотизма; католическая общественность сочувствовала полякам как единоверцам.
Внешнеторговая политика. Усиление позиций России на Ближнем Востоке представлялось угрозой британской торговле, составлявшей основу могущества Британской империи. Кроме того, в 1822 г. Россия ввела протекционистский таможенный тариф взамен фритредерского тарифа 1819 г.; сотни наименований товаров были вовсе запрещены к ввозу, что вызвало недовольство пострадавших групп интересов.
Идеологический фактор. Июльская революция 1830 г. установила во Франции либеральную монархию, а парламентская реформа 1832 г. ликвидировала полуфеодальную избирательную систему в Англии. «На развалинах Священного союза на Западе возник конституционный альянс, который уравновешивал союз самодержцев», т.е. России, Австрии и Пруссии [Gleason 1950, p. 107]. Политический и социальный строй России чем дальше, тем больше воспринимался как архаичный.
***
В августе 1828 г. Джордж Эванс, ветеран наполеоновских войн, выступил с памфлетом «О замыслах России». Эванс предостерегал перед угрозой завоевания Россией Константинополя, что повлекло бы за собой крах Османской империи, а затем, возможно, и британского владычества в Индии. Россия рисуется страной милитаристской и отсталой («полуварвары Севера» с «наполовину азиатским, наполовину европейским» правительством) [Evans 1828, p. 15, 55], но это не означало ее противопоставления Европе как некоему целому. Эванс, убежденный либерал, лишь в Англии и Франции видит полноценных представителей европейской цивилизации среди великих держав; он ратует за англо-французский военный союз, направленный не только против России, но и против возможной «русско-германской конфедерации» [Там же, p. 14—15].
Автор анонимных «Замечаний о замыслах России», опубликованных после обнародования Органического статута, предрекает — если не принять меры — участь Польши всей Центральной и даже Южной Европе, а также Османской империи, после чего под угрозой окажутся британские владения в Индии [Remarks on… 1832].
С середины 1830-х годов наиболее деятельным и влиятельным публицистом, говорившим о русской угрозе, стал Дэвид Уркварт (1805—1877). В позднейшей литературе наименование ‘русофоб’ закрепилось за ним чуть ли не в качестве прозвища[2]; встречалось даже слово ‘урквартизм’ (Urquhartism), одним из значений которого была ‘русофобия’. В 1827 г. Уркварт воевал за свободу Греции, в 1831 г. приехал в Стамбул в составе дипломатической миссии и здесь обнаружил привлекательные черты турецкой культуры; позднее именно он популяризировал в Англии турецкие бани.
В книге «Турция и ее ресурсы» (1833) Уркварт доказывал, что Османская империя отнюдь не клонится к упадку, но полна жизненных сил, хотя пока еще слишком слаба, чтобы устоять против России без помощи извне. Памфлет Уркварта «Англия, Франция, Россия и Турция» (январь 1834) стал началом его неутомимой кампании против русской политики на Ближнем Востоке.
Аргументация автора памфлета двойственна. С одной стороны, это риторика защиты цивилизации от варварства: «…Самой цивилизации угрожает затмение более опасное, чем нашествие варваров в 604 году» [Urquhart 1835, p. 139; далее цит. то же изд.]; «Станет ли мамонт сарматских равнин Левиафаном Гесперийских морей?» [p. 101].
Однако подобного рода риторика носит скорее орнаментальный характер. Такие же обороты — применительно к России и Германии в равной мере — можно найти, например, у философа Дэвида Юма (1711—1776), незадолго до смерти сожалевшего о том, что «национальный долг разорит Англию и <...> две наиболее цивилизованные нации, английская и французская, должны прийти в состояние упадка, а варвары, готы и вандалы Германии и России, — достичь могущества и славы» (в частной беседе 24 апреля 1776 г.) [Home 1822, p. 170].
Для Уркварта, как и для других британских либералов 1-й половины XIX в., Европа отнюдь не единое целое, противостоящее России. Главный критерий, по которому он оценивает государства, — их социально-политический строй. И хотя сначала он называет Речь Посполитую оплотом против «славянских орд» [p. 2], далее оказывается, что Польша «по расе родственна России; ее язык — диалект русского языка (!)», а Речь Посполитая была страной религиозных преследований (тут Уркварт ошибался), закрепощения и бесправия основной массы народа, словом, «государством презренным и отвратительным», как никакое другое в истории [p. 65].
Австрия, как можно заключить из памфлета, недалеко ушла от России: это «империя, в сущности, феодальная»; среднего класса здесь нет — только аристократия и крепостные, «положение которых немногим лучше положения русских крепостных». «Не Франция и Англия выступят против Австрии и России, но Либерал против Абсолютиста, право народа — против божественного права монархов» [p. 94, 137]. Пруссия стоит в том же ряду, что Россия и Австрия.
Туркофилия Уркварта — не конъюнктурная, а вполне искренняя, — ясно показывает, что дело было не в цивилизационой чуждости России, а в восприятии ее как угрозы интересам Британии (которая для Уркварта не только отечество, но и оплот мирового либерализма). Доминация России на Ближнем Востоке угрожает английской торговле; все прочие соображения для Уркварта второстепенны. Если Россия овладеет Дарданеллами, «торговля Европы будет в ее руках» [p. 98]. «Наши индийские владения — будем ли мы сражаться за них на Днепре, имея за собой всех мусульман, или на Инде, в Багдаде или в Персии, в одиночку <...>?» [p. 91].
Мотив цивилизационной чуждости России развит в позднейшей публицистике Уркварта, однако «чуждость» сама по себе не оценивается им негативно; из всех «урквартистов» Уркварт в наименьшей степени европоцентрист. В 1855 г., анализируя понятия политического языка, он критикует использование во внешней политике понятий ‘цивилизация’ и ‘варварство’ и с одобрением говорит о «разумных людях, политических мужах, которым было наплевать на Турцию или цивилизацию, но которые с глубокой проницательностью видели, что Россию нужно держать в стороне» [Urquhart 1855, p. 186].
С ноября 1835 по 1837 г. Уркварт издавал на английском и французском языках журнал «Портфолио, или Собрание государственных документов <...>, иллюстрирующих историю нашего времени». Главный интерес представляла здесь секретная переписка российских послов, вывезенная в 1831 г. из канцелярии вел. кн. Константина Павловича в Варшаве. В ней можно было усмотреть свидетельства более амбициозных планов в отношении Константинополя и Проливов, нежели это признавалось официально [Улунян 2014, с. 72].
Велика была роль Уркварта и в журнале «The British and Foreign Review», основанном в июле 1835 г. с теми же целями, что и «Портфолио».
Г. Пальмерстон, министр иностранных дел в правительстве вигов, воспользовался публикацией секретной переписки в своих целях[3], не разделяя при этом главных тезисов Уркварта, требовавшего проведения гораздо более жесткой политики по отношению к России. В этом вопросе позиции правительства и общественности различались очень существенно. По оценке британского историка дипломатии, «в период между Венским конгрессом и революциями 1848 года новая война Франции против Европы была единственной, которую имели ввиду стратеги», а «приготовления английского военно-морского флота <...> были направлены исключительно против Франции» вплоть до конца XIX в. [Тэйлор 1958, с. 51].
***
Огромное впечатление на европейскую общественность произвела речь Николая I перед магистратом Варшавы 10 октября 1835 г., обнародованная в № 1 «Портфолио»: царь угрожал навсегда разрушить Варшаву «при малейшем возмущении»[4]. «Таймс» сперва отказалась поверить в подлинность этой речи, а затем, 17 ноября, в газете появилась редакционная статья, начинавшаяся со слов: «Жестокий татарин, восседающий на русском престоле…» [Gleason 1850, p. 179; A fierce Tartar… 1835].
В ноябре 1835 г. Аарон Вейл, американский поверенный в делах в Лондоне, сообщал в Вашингтон об антироссийских настроениях (anti-Russian sentiments) британской печати [Gleason 1950, p. 186]. Симптоматично, что он еще не пользуется словом ‘русофобия’, как стали называть подобные настроения в следующем году. Непосредственным поводом дебатов о ‘русофобии’ послужила речь Дадли Стюарта в Палате общин.
19 февраля 1836 г. лорд Стюарт, виг, единомышленник Уркварта и друг польской эмиграции, выступил с пространным обличением России и ее внешней политики. «Прежде нам говорили, что Россия цивилизует варваров, но времена, когда можно было говорить таким языком, прошли навсегда»; примером тому Польша. «…Повсюду, где Россия распространяла свое влияние, вы видели варварские пытки, жестокое угнетение, неистребимую продажность, крайнюю развращенность, вероломную систему шпионажа, грабежа, морального разложения и рабства со всеми сопутствующими пороками и ужасами» [Hansard’s 1836, col. 632]. Россия хочет стать во главе «великого союза всех славянских народов мира» [Там же, col. 630], и она тем опаснее, что ее население охвачено «одним пламенным чувством — желанием добиться превосходства своей страны и ее владычества над остальным миром» [Там же, col. 616]. Уже в недалеком будущем Россия может стать великой военно-морской державой; и что было бы, если бы она «вышла из <...> портов на западе Европы и к ней присоединился американский, а скорее всего, и голландский флот?» [Там же, col. 631—632].
На другой день в еженедельнике «Spectator» появился отзыв о речи Стюарта: «Русофобия (the Russo-phobia) крепко овладела этим любезным вельможей, который, кажется, прилежно читал апокрифические бумаги, публикуемые в Портфолио[5], а также в Британском и иностранном обозрении». Однако «министры заявили о своей решимости “сохранять мир столь долго, сколь это будет возможно” и доказали, к удовлетворению Палаты, что для войны нет ни причины, ни оправдания»[6] [News of the week… 1836, p. 165]. Нельзя исключить, что слово ‘русофобия’ встречалось несколько раньше, но известность оно получило лишь с этого времени.
«Spectator» отражал взгляды радикального крыла вигов, которое и пустило в ход полемически заостренное словечко ‘русофобия’. Вскоре в том же духе высказался Джон Стюарт Милль, один из лидеров радикалов. В апрельском номере редактируемого им журнала «London and Westminster Review» Милль, осуждая «увеличение военно-морского флота под надуманными предлогами», замечает: «Настоящая причина, согласно общему мнению, заключается в том, что министры поражены эпидемической болезнью русофобии» [Mill 1836, p. 276].
Милль, как и его соратники-радикалы, выступал не в поддержку России, а против наращивания вооружений. Виднейший идеолог либерализма, понятно, не мог испытывать симпатий к империи Николая I. Радикалы к тому же вполне сочувствовали польскому делу. Двумя годами ранее рецензент «London and Westminster Review» высказывался в духе Уркварта: русский самодержец «не остановится до тех пор, пока его владения не будут простираться от Белого моря до Киклад, чтобы хлынуть живым потоком на Запад и повторить в XIX веке ужасы Алариха и Аттилы. <...> Ему нужен Константинополь как ключ к Черному и Средиземному морям, который откроет для мировой торговли обильные и богатые продукты его империи. <...> Если Россия займет такое же выдающееся положение в коммерции, как в физической мощи, прежде чем принципы свободы сокрушат форму ее правления, свободные государства Европы могут содрогнуться» [The History of Modern… 1834, p. 294].
Тема «враждебности/антипатии к русским» (а по сути — к России как государству) затрагивалась в апрельском номере журнала «Tait’s Edinburgh Magazine» за 1836 г. Журнал симпатизировал радикальному крылу вигов; в числе его сотрудников были Дж. С. Милль и Ричард Кобден. «История “баланса сил”, — говорилось здесь, — покажет, что Англия на протяжении более столетия настойчиво и безвозмездно приносит себя в жертву политическому фантому, который в действительности никогда не существовал и не может существовать, кроме как в качестве химеры воображения дипломата. <...> Нас, признаёмся, приводит в некоторое недоумение враждебность к русским, овладевшая общественным сознанием. Один наш остроумный приятель объясняет это тем, что каждый народ непременно должен иметь какой-то объект национальной ненависти: так, говорит он, французы ненавидят пруссаков; турки не выносят персов; американцы питают отвращение к своему цветному населению; англичане же, на протяжении нескольких столетий всей душой ненавидевшие французов, теперь перенесли свою неприязнь на русских. Но какова бы ни была причина нашей антипатии к этому народу, причины нашей любви к туркам — которая, кажется, в известной степени породила эту антипатию, — объяснить гораздо труднее» [England, Turkey… 1836, p. 241].
***
9 июля 1836 г. в «Manchester Times» появилось сообщение о выходе в свет памфлета «Россия» за подписью «Манчестерский фабрикант» и с подзаголовком «Лекарство от русофобии». Автором памфлета (что сразу же стало известно) был Ричард Кобден (1804—1865), промышленник, апостол свободы торговли и убежденный антимилитарист. В памфлете осуждались призывы «наших помешавшихся на России [букв. ‘русоманиакальных’ — ‘Russo-maniac’. — К.Д.] ораторов и литераторов» к расширению морских вооружений [Cobden 1836, p. 21]; конкретно упоминалась речь лорда Стюарта 19 февраля. Памфлет распространялся очень широко, «с плакатами и рекламой <...> в каждом городе, деревне и деревушке королевства» [Russia. By a Manchester… 1836, p. 448].
Сочинение Кобдена, в отличие от других выступлений с критикой ‘русофобии’, носило подчеркнуто эпатирующий характер. Россия предстает здесь носительницей цивилизации на Балканах и Ближнем Востоке. Возможность появления русских на берегах Босфора Кобдена ничуть не страшит: если Россия не свернет с пути цивилизации, тогда, даже если она покорит Турцию, «Англия скорее выиграет, чем проиграет» [Cobden 1836, p. 2], поскольку британская торговля, в том числе ближневосточная, возрастет. Если же Россия двинется вспять, к варварству, она утратит значение великой державы, как в экономическом отношении, так и в военном. Для Кобдена немыслим «Чингисхан с телеграфом», которого так опасался Герцен.
Источник богатства и власти — промышленность и торговля; территория сама по себе бесполезна. Британия «без колоний, которые представляют собой лишь дорогостоящий придаток аристократического правительства, без войн, которые были лишь еще одним аристократическим способом грабежа и угнетения торговли <...>, благодаря богатству, накопленному ее искусством и трудолюбием, решала бы судьбы России с ее миллионами квадратных миль территории. Ливерпуль и Халл с их тысячами судов будут в состоянии диктовать законы повелителю четвертой части земного шара: <...> блокировать Россию в Мраморном море, <...>, лишить ее гордую знать всех иностранных товаров и предметов роскоши и низвести их, владельцев тысяч крепостных, до варварского состояния их предков, древних русинов, — и держать ее царя взаперти в Константинополе, этой великолепной тюрьме» [Cobden 1836, p. 10].
Сочувственный отклик на памфлет появился в «Leicester Chronicle» от 27 августа, критический — в «British and Foreign Review», т.е. исходил из круга Уркварта. Здесь специально говорилось о «чувстве, которое г-н Кобден <...>, а также писатели и ораторы его калибра имели удовольствие назвать русофобией». «…Мыслящие люди всех партий, — разъяснял рецензент, — были вынуждены смотреть на замыслы русского кабинета не со “страхом” — нам как нации неизвестно значение этого слова, — но с той подозрительностью и недоверием, которые возникают при игнорировании международных договоров <...>». Причина этого недоверия — «изощренное варварство и более чем пунийское вероломство» русского правительства [Russia. By a Manchester… 1836, p. 448].
Журнал намекал на личную заинтересованность автора памфлета — «экспортера крученой хлопчатобумажной ткани в Петербург» [Там же]. О том же говорилось в циркуляре Польского демократического общества от 22 октября 1836 г.: «Из Лондона нам сообщают, что автор, г-н Кобден, отправился в Санкт-Петербург с рекомендациями г-на Пуллета Томсона, министра торговли, вся семья которого, как нам известно, ведет самую большую торговлю с Россией» [Okólniki… 1836, s. 188]. Кобден и Пуллет в самом деле вели крупную торговлю с Россией (хлопчатобумажные ткани составляли треть русского импорта из Англии), но визит Кобдена в Петербург и Москву состоялся лишь в 1847 г.
В сентябре 1836 г. «Spectator» отозвался на анонимный памфлет[7] «Продвижение и современное положение России на Востоке» [McNeill 1836], используя аргументы, приведенные ранее Кобденом: «Автор явно заражен русофобией <...>. …Он видит лишь территориальное расширение русских владений, не оценивая, насколько усилили или ослабили ее эти приобретения, или каковы у Англии причины беспокоиться по этому поводу» [Progress and Present… 1836, p. 875].
Памфлет Кобдена сыграл крайне важную роль в популяризации понятия ‘русофобия’. Позднейший английский историк допускает любопытную неточность в названии брошюры Кобдена: «Русофобия» вместо «Россия»; это показывает, до какой степени слово ассоциировалась с памфлетом [Prentice 1853, p. 48].
***
‘Русофобия’, понимаемая как выдвижение русской угрозы на первый план, не обязательно предполагала неприязнь к России и русским. Примером тому служит анонимный памфлет «Несколько замечаний о нашей внешней политике», автор которого полемизировал с Кобденом. Россия, по его убеждению, самый могущественный соперник Британии и ее главный враг. Однако и Франция не может быть союзником Англии ввиду несходства их интересов. Автор предлагает союз с Испанией и Португалией против Франции, и союз с Германией — против России. Слово ‘русофобия’ его не смущает: «Если “русофобии” и суждено возникнуть, я верю, что она будет слишком сильной, чтобы какой-либо “манчестерский фабрикант” мог ее “вылечить”» [A Few Remarks… 1836, p. 2].
При этом мысль о варварстве русских ему так же чужда, как и Роберту Вильсону. «…Стало модно называть русских варварами и обильно награждать этот народ и его правителей всевозможными оскорбительными наименованиями, в то же время крайне негодуя, если они поступают так же и осмеливаются одаривать нас такими же эпитетами». Но «если бы упомянутые авторы прожили несколько лет в России, они, возможно, обнаружили бы, что русские далеки от варваров; что их богатый, гибкий, звучный язык во многих отношениях превосходит наш офранцуженный англосаксонский; а их литература, хотя и не изобилует “наблюдениями, замечаниями, зарисовками и личными сообщениями” множества странствующих джентльменов, обладает, несмотря на сей крупный изъян, многочисленными произведениями безупречного достоинства, которые сделали бы честь любому веку и любой стране. К своему немалому удивлению они также смогли бы заметить, что положение русского крепостного предпочтительнее положения манчестерского рабочего <...>; и <...> русский, размышляя о растущей мощи своей страны и об огромном прогрессе, уже достигнутом ею и все еще совершаемом как в искусствах, так и в военном деле, может испытывать патриотизм не менее сильный, нежели тот, что когда-либо согревал грудь британца» [A Few Remarks… 1836, p. 19, 20].
Жестокости русского правительства в Польше сильно преувеличены и вызваны отнюдь не врожденной жестокостью русских, а соображениями государственной пользы, хотя, вероятно, неверно понятыми. «Ирландцы, как и поляки, часто восставали; после одного из этих восстаний мы решили сделать их англичанами и протестантами <...>; но ирландцы держались языка и веры своих предков, и мы выгоняли их из дому <...> почти так же, как русские теперь гонят поляков в дебри Сибири» [A Few Remarks… 1836, p. 22—23].
В свою очередь, критика ‘русофобии’ не означала принятия позитивного образа России. В журнале «Monthly Magazine», например, она соседствовала с крайне негативным изображением Российской империи. Все три материала с упоминанием ‘русофобии’, появившиеся здесь осенью 1836 г., принадлежали одному автору — вероятно, основателю журнала и редактору его политического отдела Ричарду Филлипсу (1767—1840). В рецензии на «Несколько замечаний о нашей внешней политике» говорилось: «…Автор — один из тех, кто заражен русофобией, как бы сильно он ни восхищался правительством и политикой этой страны, посвящая ее восхвалению более четвертой части памфлета» [A Few Remarks… [Revue] 1836, p. 406]. «…Русский император, — утверждалось в другой статье, опубликованной в том же номере, — не так силен, каким его обычно изображают те, кто страдает модной болезнью русофобии; в действительности скудость военных ресурсов царя была ясно доказана во время последнего подавления польской независимости <...>» [On the Present Crisis… 1836, p. 315].
Этот тезис развернут в статье «Россия, какова она есть, а не какой ее обычно изображают»: «Из всех европейских государств, за вычетом Османской империи, Россия, несомненно, наименее цивилизована, наименее населена и управляется наиболее деспотично; ее разноплеменные, полуварварские и не признающие закона жители по праву считаются современными вандалами и гуннами севера, а ее правители на протяжении столетий были если не хуже, то определенно не намного лучше, чем Гейзерихи и Аттилы древности». Однако военная мощь России преувеличена, а «необъяснимое представление о подавляющем величии России, по всей вероятности, преднамеренно пропагандировалось некоторыми заинтересованными политическими писателями, тайными врагами всеобщей цивилизации, свободы и независимости; и российский кабинет не был недоволен тем, что его так переоценивают в Европе» [Russia, as It… 1836, p. 423]. После того как Россия добилась некоторых успехов в войнах с «нецивилизованными народами Азии», персами и турками, «болезнь русофобии достигла такой остроты, что заразила легковерную часть британской нации, и эта зараза, кажется, ширится из-за некоторых алармистов, которые в течение последних двух лет так горячо и так часто выступали против будущего всеобщего преобладания России <...>, и то, что на самом деле есть всего лишь химерическое предположение, в глазах многих англичан превратилось почти в реальность <...>» [Там же, p. 425].
По этому поводу автор рассказывает «один анекдот, случившийся в Париже в 1831 году». «На собрании политического кружка несколько зараженных русофобией французских джентльменов <...> доказали, к своему собственному удовлетворению, что в течение полувека Россия завоюет не только всю Малую Азию, персидские и турецкие владения и английские владения в Индии, но также покорит весь Юг и Запад Европы. Присутствовавший при этом генерал Ламарк[8] не произнес ни слова, но, когда спросили его мнение, заметил: “Messieurs, <...> il me semble qu’un Cauchemer Russe vous fait déraisonner: ce que vous supposez de la future toute puissance de la Russie est tout-à-fait impossible”» («Господа, <...> мне кажется, что Русский Кошмар не позволяет вам рассуждать разумно: грядущее всемогущество России, о котором вы говорите, совершенно невозможно») [Там же].
Автор убежден, что «Россия никогда не сможет стать настолько грозной державой, чтобы устрашать свободную и энергичную Англию или цивилизованный европейский континент» [Там же]. Для этого она слишком неразвита, бедна и неустроена. На усмирение небольшого Царства Польского ей понадобился почти год; Россия не смогла помешать ни свержению Бурбонов, ни появлению независимой Бельгии, ни конституционным реформам в Испании и Португалии. Далее в общих чертах предугадан ход событий во время Крымской войны: «…Английский и французский флот, подкрепленный богатством своих наций, очень скоро положил бы конец всеобщему господству русского царя, даже не стараясь разжечь восстание в многочисленных недовольных и угнетенных русских провинциях или атаковать ее границы на суше» [Там же, p. 430].
В августе 1836 г. вышел в свет памфлет «Дополнительные замечания о нашей внешней политике» (расширенное изд.: январь 1837). Здесь обсуждалась книга француза Гюстава д’Эйхталя «Два мира» (1836). Эйхталь «нисколько не “испорчен русофобией”»; главным противником он считает Англию и ратует за продвижение Франции в Средиземноморье, чтобы «нанести ощутимый удар морскому господству Англии, напомнив о торговле Индии ее древними путями» [Supplementary Remarks… 1836, p. 12, 13]. Пока что, замечает автор памфлета, франко-русскому союзу мешает «их [французов] нелепое представление о русских как о варварах», но «национальные предрассудки быстро исчезают в каждой стране», и в будущем такой союз вполне возможен [Там же, p. 20].
В сентябре 1836 г. близкий к радикалам еженедельник «Examiner» писал о книге Г. Темпла «Путешествия в Грецию и Турцию»: «…Все его [Темпла] аргументы и разъяснения ведут к полной дискредитации “русофобии”», несмотря на симпатии автора к туркам и Турции [Travels in Greece… 1836, p. 580].
В июле 1837 г. сотрудник военного журнала «United Service Journal» отмечал возросшую боеспособность Балтийского флота. «Вряд ли есть необходимость указывать на почти непоправимый ущерб, который такая сила может нанести неожиданным нападением на наши военно-морские учреждения на Темзе и Медуэе[9]; и, хотя я далек от участия в той русофобии, которую ощущают или которой поражены наши псевдопатриоты, я все же считаю крайне предосудительным любое правительство, которое при таких обстоятельствах пренебрегает морской обороной страны...» [The Russian Fleet… 1837, p. 410].
В 1838 г. банкир Томас Рейкс опубликовал книгу «Город царя» о своей поездке в Петербург. Россия, полагал он, хочет захватить Константинополь и всю торговлю на Черном и Каспийском морях. «Examiner» констатировал, что Рейкс «заражен болезнью Этвуда[10], именуемой “кошмарный медведь России”[11]», и проявляет «несчастную склонность к русофобии» [The City of… 1838, p. 564].
Тогда же лондонская газета «Standard» вступила в полемику с «Morning Chronicle», заявившей: «Не позволяйте такой великой нации выставлять себя на смех безумной русофобией», имея в виду надуманность русской угрозы индийским владениям Англии[12] [цит. по: Our few… 1838]. «Standard» возражала: «московский деспот» ненавидит Англию как оплот разумной свободы во всем мире, так что русская угроза вполне реальна. Любопытно, что здесь же цитировался лидер ирландских националистов Дэниел О’Коннел: пока Англия ведет себя в Ирландии так же, как Россия в Польше, она не имеет морального права выступать в роли защитника свободы. «Standard» не оспаривала это утверждение, а лишь указывала на опасность подстрекательства Ирландии к мятежу со стороны России.
Журнал «Eclectic review» в статье о русской территориальной экспансии (апрель 1839) осуждал «запугивание наших соотечественников» территориальными приобретениями России, повторяя аргументацию Кобдена: «Почва, климат, ситуация, нехватка населения или полезных производств и различные другие обстоятельства часто упускаются из виду среди галлюцинаций русофобии» [Aggressive Policy… 1839, p. 459].
Осенью 1840 г. Джон Прингл Никол, шотландский экономист и астроном, предостерегал перед угрозой войны Англии и России против Франции. Обозреватель «Tait’s Edinburgh magazine», считая такие опасения преувеличенными, замечает: «Д-р Никол, возможно, слегка заражен русофобией, которая скорее преобладает в Глазго; но, в конце концов, для искреннего поборника свободы это совершенно естественно» [Political Register 1840, p. 812].
В памфлете Уильяма Уолтера Каргилла «Мехмет Али, лорд Пальмерстон, Россия и Франция» (1840) утверждалось, что Россия готовит оккупацию Константинополя, после чего Англию ожидает судьба Польши. Темой его второго памфлета была т.н. «Прусская лига» — союз абсолютистских государств, направленный против Англии и Франции. Особый пассаж посвящен здесь слову ‘русофобия’ как средству злонамеренной манипуляции общественным сознанием: «Достаточно глупцу или предателю изобрести слово, пригодное в качестве знака принадлежности к его “партии”, — достаточно произнести “Русофобия”, чтобы половина нации оказалась слепа к актам несправедливости или агрессии <...>». «...Слова и впрямь мощные орудия действия, и прозорливый Талейран был прав, сказав, что слова изобретены лишь для того, чтобы скрывать мысли! <...> …Таковы средства, с помощью которых действует Россия, и это ей удается <...>» [Cargill 1840, p. 36—37].
Действие романа Бенджамина Дизраэли «Конингсби» (1844) происходит в 1830-е годы. Один из персонажей, политик-карьерист Ригби, получает от посетившего Англию русского великого князя «материалы для “сокрушительной” статьи против русофобии, <...> доказывающей, что московская агрессия отвечала интересам Англии и полностью объяснялась нехваткой морского побережья, что заставило царя из чисто торговых соображений двинуться на Балтику и Черноморье» [Disraely 1844, p. 149]. Ригби был карикатурным портретом Джона Уилсона Крокера (1780—1857) — человека, менее всего пригодного для написания русофильской статьи: он сотрудничал в консервативном «Quarterly Review», вполне разделявшем мнение о реальности русской угрозы.
Пропагандистская кампания радикалов против ‘русофобии’ не осталась без влияния на общественное мнение. В разгар Крымской войны сотрудник журнала «British Quarterly Review» с неудовольствием вспоминал: «За десятилетие, закончившееся в 1835 году, ежегодные расходы на национальную оборону сократились более чем на пять миллионов фунтов стерлингов. <...> Если бы в те дни безудержного сокращения кто-либо в Палате общин попробовал <...> хотя бы заикнуться о подозрениях в отношении агрессивных намерений этой грозной державы [России] на Черном море или где-либо еще, его бы немедленно заклеймили как ‘русофоба’; в то время это был персонаж почти столь же одиозный, как в наши дни русофил» [The War 1855, p. 199].
Однако слово ‘русофоб’ (Russophobist, затем также Russophobe) вошло в обиход лишь с середины 1840-х годов. Ранее в том же значении встречалось слово ‘алармист’. Рецензент журнала «Metropolitan Magazine»[13] писал по поводу книги о состоянии русского Балтийского флота: «Мы сердечно рекомендуем это разумное сочинение вниманию тех алармистов, которые думают, что в одно прекрасное утро русские проглотят нас перед завтраком» [A Few Observations… 1837].
Летом 1840 г. российский министр финансов граф Е.Ф. Канкрин писал в своем дневнике: «Русофобия газет доходит до безумия. Англичане утверждают, что Россия желает Константинополя <...>» (запись от 27 июля / 8 августа в Бад Гаштейне, Австрия) [Kankrin 1865, S. 69 (2-я паг.)].
В турецко-египетской войне 1839—1841 гг. все пять великих держав поддержали султана, а Лондонские конвенции 1840 и 1841 гг. отменили фактический контроль России над Проливами. Дискредитации антирусского алармизма способствовала также крайне неудачная англо-афганская война 1838—1842 гг., начатая из опасений перед русской угрозой в Центральной Азии. После этого тема русской угрозы в британской печати на время — до Восточного кризиса, приведшего к Крымской войне, — утратила прежнюю остроту.
***
В 1830-е годы либеральная — т.е. преобладающая — часть общественного мнения Западной Европы видела в России страну абсолютистскую и феодальную, а ее политику в Польше осуждала как варварскую. В немецких землях Россия (наряду с Францией) воспринималась как препятствие к объединению Германии, а кроме того, ассоциировалась с угрозой панславизма [Осповат 1990, с. 233]. Поэтому здесь круг значений, связывавшихся со словом ‘русофобия’, был, вообще говоря, шире, чем в Англии.
Предшественником слова ‘русофобия’ в немецком языке было слово ‘Russen-Scheu’ — ‘русобоязнь’. Так называлась статья гессенского либерального политика Генриха Карла Гофмана (1795—1845), опубликованная летом 1831 г. в его журнале «Материалы к обсуждению отечественных дел». Гофман рассказывает, что на заседании Баденского ландтага 24 марта 1831 г. одного из депутатов прервали, едва он начал говорить в пользу Польши и против России. Комиссар правительства указал ему на опасность, грозящую Бадену, если Россия сочтет себя оскорбленной. Гофман так комментирует этот инцидент:
«...Поляки <...> доказали, что даже сегодня <...> нет ничего более неодолимого, чем твердая воля одушевленных людей, и с тех пор голова Медузы русского всевластия утратила свою парализующую силу. Страх (Angst) ушел; отвращение (Abscheu) осталось. Я говорю “отвращение” не потому, что я — или же мой народ, склонный оценивать другие народы более чем справедливо, — слеп к здоровой силе полудикого народа России, а равно к стремлению его правителей формировать и обрабатывать эту сырую массу. Напротив, друг человечества будет крайне обрадован, приглядевшись ближе к тому и другому. Но мракобесы и холопские души в Западной Европе в течение многих лет использовали силу России в качестве пугала, чтобы при помощи страха погрузить народы в сон, — уж точно не из уважения к колоссальному государству, которое так прочно и тесно объединяет столь разные народы, и которое, едва явившись глазам образованного мира, словно юный Геракл, убило дракона, напавшего на него в колыбели. Если Россия освободила Европу от тирании Наполеона, смирила варваров в двух частях света, освободила Грецию, — то во всем этом партия тьмы и корыстолюбия видит лишь свидетельство физической силы, страх перед которой должен сдерживать прогресс цивилизации в остальной Европе». «Пусть Россия справедливостью и умеренностью по отношению к Польше разоружит ненависть, устыдит презрение <...>. Россия уже ничего не достигнет в Европе угрозами; ей следует завоевать уважение и доверие; именно поэтому Франция, Англия и Северная Америка царят во всех сердцах; именно поэтому Каннинг все еще жив, а Веллингтон мертв, как и Каслри[14]» [Hofmann 1831, S. 59—60].
В контексте статьи ‘Russen-Scheu’ можно перевести также как ‘запугивание Россией’. Созданное Гофманом слово не вошло в язык. Нам известны лишь два позднейших примера его употребления, оба раза в качестве перевода или аналога английского ‘russophobia’: «“Courier”, гордый орган вигов, 4 октября проповедовал против мании русофобии (die Manie der Russen-scheu)» [Mahmud und… 1838, S. 1]; «…Бессмысленно и глупо пытаться привить нации “русофобию” (“Russenscheu (Russophobia)”), которая может без надобности вовлечь ее в войну» [Großbrittanien 1838].
Слово ‘русофобия’ (Russophobie) в немецкой печати появилось, по-видимому, вскоре после памфлета Кобдена. В сентябре 1836 г. в литературном прибавлении к газете «Allgemeine Literatur-Zeitung» была помещена рецензия на т. 6 «Всеобщей истории новейшего времени» Й. Мюнха. Раздел о русско-турецкой войне 1828—1829 гг. был написан главным образом по материалам английской печати. «Возможно, — замечает рецензент, — и он [автор] не совсем чужд той русофобии, которой охвачены многие наши современники <...>» [Leipzig u. Stuttgart… 1836, S. 657].
В июне 1837 г. газета «Frankfurter Ober-Post-Amts-Zeitung» назвала «продуктом русофобии» предостережение «Morning Chronicle» перед угрозой высадки русского десанта на побережье Британии [Russland’s Heer… 1837, S. 2]. Позднее та же газета сообщала, что англичане в Индии считают угрозу со стороны России реальной: «…В Калькутте, Мадрасе и Бомбее русофобия совершенно сбивает людей с толку» [Perspective… 1838, S. 1].
Вскоре новое слово стало использоваться и во внутригерманском контексте, преимущественно в консервативной печати. В январе 1837 г. берлинский корреспондент «Nürnberger Zeitung» сообщал: «…Русский император стал гражданином Берлина, приобретя в собственность здание русского посольства на Унтер ден Линден; в подтверждение ему должны послать диплом гражданина в золотой оправе. <...> Для успокоения тревожных умов, которые в своей русофобии любой дружественный акт подобного рода готовы счесть усилением влияния России в нашем немецком отечестве, мы отмечаем, что наше Королевское Величество [т.е. прусский король Фридрих-Вильгельм III. — К.Д.] также является домовладельцем за границей, а именно в Париже; тем не менее до сих пор ни одному французу не пришло в голову усмотреть тут рост влияния Пруссии во Франции» [Politische Nachrichten 1837, S. 2].
В 1840 г. рецензент либерально-консервативного «Литературного листка» замечает по поводу путевых очерков о Петербурге немецкого географа И.Г. Коля: «Изредка автор также позволяет себе немного русофобии, скорее чтобы поддразнить, словно бы желая попугать политических недорослей в Германии просто ради шутки» [Neueste Schriften… 1840, S. 348]. «Листок» выходил под редакцией известного критика Вольфганга Менцеля (1798—1873), прозванного «французоедом» за обличение пагубного влияния французских идей.
Обозреватель ультраконсервативного еженедельника «Berliner politisches Wochenblatt» склонен «видеть в громко заявляющей о себе то и дело русофобии искусственный продукт, созданный с особыми целями; тем очевиднее опасность, угрожающая с запада» — т.е. со стороны Франции, не оставляющей мысли о возвращении себе Рейнских провинций Пруссии [Preussens Stellung 1841].
В 1841 г. католический богослов Франц фон Баадер, один из идеологов консервативного романтизма и проповедник экуменизма, опубликовал трактат «Восточный и западный католицизм». Французские и немецкие журналисты, пишущие о России, говорит Баадер, «часто страдали от недоброжелательности, даже настоящей русофобии, отчасти из-за воображаемой угрозы вторжения, мало того: поглощения Германии этими, как вам представляется, совершенно необразованными и унизительно порабощенными варварами». Русским «также вменяют в вину то, что они столь неутомимо продвигаются в своем национальном становлении и, чтобы не отказаться от русских начал в пользу немецких или французских <...>, также позволяют себе самоутверждаться» [Baader 1841, S. 9].
В начале 1840-х годов слово ‘русофобия’ было в Германии уже настолько известно, что стало заглавием сатирического стихотворения Георга Гервега. Стихотворение «Русофобия» вошло в расширенное издание его сборника «Стихи живого человека» (1842), необычайно популярного в революционно-демократических кругах. Оно построено в виде диалога; первый собеседник обращается к «отошедшим от политики духовидцам, башкироманам»:
Наша свобода будет [завоевана] здесь,
Никакой царь на своем Кавказе ее не выкует.
Другой отвечает:
Вы просто утратите ее слишком рано,
И ваши насмешки исчезнут сами собой,
Потому что всё, всё указывает на башкир.
Разве вы не бредите русскими стихами?
Не напрасно же Раупах уже сейчас
Выводит на сцену всю русскую историю![15] [Herwegh 1842, S. 165]
Авторским комментарием к этим стихам может служить отзыв Гервега о публицистике графа Адама Гуровского[16]: «…Истинный Спаситель должен явиться к нам из России! От всей души желаем русскому народу процветания и изобилия; но можно ли услышать что-либо более безвкусное, несуразное, более самонадеянное, чем это бахвальство русской политикой прогресса, глубинами полуазиатской премудрости? Европа, ушедшая далеко вперед, должна пойти в школу страны, где еще не решена борьба между абсолютизмом, боярством и крепостными массами <...>?» [Herwegh 1844, S. 108].
Раннее упоминание о ‘русофобии’ в русской дипломатической переписке относилось к Германии. В 1839 г. в Лейпциге была издана, без указания автора, книга «Европейская пентархия» (1839), принадлежавшая перу К.Э. фон Гольдмана, цензора при канцелярии графа И.Ф. Паскевича в Варшаве [Goldmann 1839]. Здесь предлагалось разделить Европу на пять сфер влияния, по числу великих держав. Сферой влияния России должен был стать Германский союз, что никак не могло понравиться не только сторонникам единой Германии, но и правительствам Пруссии и Австрии. Министр иностранных дел России граф К.В. Нессельроде поначалу книгу одобрил, но 25 ноября 1839 г. русский посланник в Берлине П.К. Мейендорф сообщил ему, что в Пруссии «Пентархия возбудила против нас много брани» [цит. по: Осповат 1990, с. 245]. В ответном письме от 3 декабря 1839 г. граф отыграл назад:
«Действие, произведенное Пентархией, — это вода на мою мельницу; Вы знаете, я всегда полагал, что нельзя отвечать на диатрибы зарубежных газет. Мне еще не случалось видеть, чтобы книги и статьи, написанные в нашу пользу, переубедили кого-либо; русофобия пройдет, как и прочие безумства нашего века, и наступит время, когда нас будут любить так же, как ненавидят сегодня; нужно лишь ждать и жить» [Nesselrode 1908, p. 296].
***
Итак, понятие ‘русофобии’ было введено английскими радикалами во 2-й половине 1830-х годов в полемических целях. Спор между противниками ‘русофобии’ и их оппонентами шел не поводу положительного или негативного образа России и русских: это был спор о реальности русской угрозы британским интересам и способах противодействия ей. В огромном большинстве случаев слово ‘Russophobia’ в английской печати того времени следует понимать как ‘Россия-боязнь’. Виднейшие представители алармистов, равно как и критики ‘русофобии’, принадлежали к различным течениям британского либерализма; но алармисты выступали в роли «ястребов», а критики ‘русофобии’ — в роли «голубей».
В Германии споры о ‘русофобии’ получили гораздо более отчетливую идеологическую окраску: здесь водораздел проходил между демократами и национал-либералами, с одной стороны, и консерваторами — с другой, и образ России у тех и других отличался очень заметно. Это различие между двумя странами сохранялось на протяжении всего XIX в.
Два известных нам ранних упоминания о ‘русофобии’ во французской печати появились в легитимистских журналах «La France» и «La Quotidienne», и оба они относятся к Англии:
«Корреспонденция из Константинополя, помещенная в “Morning Chronicle”, может дать ключ к всплеску русофобии по ту сторону Ла Манша. <...> Англией опять овладел ее вечный кошмар владения Индией; а известно, что она начинает терять рассудок всякий раз, когда задет этот чувствительный пункт» [La France 1837];
«На франкфуртского корреспондента “Morning Chronicle” возложена миссия снабжать свою газету статьями, озаглавленными “Русская наглость”, “Русская жестокость”, “Русское варварство”[17], которые имеют немалый успех в тавернах Сити и на радикальных скамьях Палаты общин. <...> …Необходимо было найти способ удовлетворить русофобию англикан[18], и корреспонденция из Франкфурта в “Morning Chronicle” писалась, конечно, ради того, чтобы дать материал для новых декламаций северного колосса» [Extérieur 1838, p. 2].
Таких упоминаний, надо полагать, было больше. Французская печать еще требует изучения; электронный архив французских газет retronews.fr крайне скуден по сравнению с английским newspapers.com и немецким digitale-sammlungen.de. Однако нам представляется, что во Франции XIX в. обозначение ‘русофобия’ играло гораздо более скромную роль, чем в Англии и Германии.
Список литературы
Осповат А.Л. Элементы политической мифологии Тютчева (комментарий к статье 1844 г.) // Тютчевский сборник. II. — Тарту: Ээсти раамат, 1999. — С. 227—263.
Тэйлор А.Д. Борьба за господство в Европе. 1848—1918. — М.: Изд-во иностр. лит., 1958. — 644 с.
Улунян Ар.А. Дэвид Уркварт, «The Portfolio» и начало конца тайной дипломатии Санкт-Петербурга: Секретные дипломатические документы Российской империи в британской печати (1835–1837 гг.) // Славяне и Россия: славянские и балканские народы в периодической печати. К 90-летию со дня рождения А.А. Улуняна: Сб. статей. — М.: Ин-т славяноведения РАН, 2014. — С. 58—90.
Феоктистов Е.М. Русская политика на востоке пред Крымскою войной // Русский вестник. — М., 1868. — Т. 73, № 1. — С. 21—82.
Фомин Я.В. Император Николай Павлович в Варшаве в 1835 г. // Русская старина. — 1873 г. — Т. 7. — № 5. — С. 677—690.
A Few Observations on the Russian Fleet in the Baltic [Revue] // The Metropolitan Magazine. — London, 1837. — Vol. 20, September. — P. 51.
A Few Remarks on our Foreign Policy. — 2nd ed., with additions. — London: Ridgway, 1836. — 76 p.
A fierce Tartar who now tills the throne of Russia… [Editorial] // Times. — London, 1835. — November 17. — P. 2.
[Aggressive Policy of Russia. Revue] // The Eclectic review. — London, 1839. — Vol. 5, April. — P. 457—478. (Заглавие дано в колонтитуле.)
Baader F. von. Der Morgenländische und Abendländische Katholicismus. — Stuttgart: Köhler, 1841. — 168 S.
Cargill W. An Examination of the Origin, Progress, and Tendency of the commercial and political Confederation against England and France, Called the “Prussian League” — Newcasle: W. Cargill, 1840. — 50 p.
[Cobden R.] Russia: A cure for the Russo-phobia / By a Manchester Manufacturer. — W. Tait: Edinburgh, 1836. — 52 p.
Disraely B. Coningsby; Or, The New Generation. — Paris: Baudry, 1844. — 347 p.
[Eichthal G. de]. Les Deux Mondes. Par M. G. D. E. — Paris: Bertrand, 1836. — 352 p.
England, Turkey, Russia — The Balance of Power, and the Non-Intervention Principle // Tait’s Edinburgh Magazine. — Edinburgh, 1836. — Vol. 3, № 26, April. — P. 240—246.
Evans G. On the Designs of Russia. — London: J. Murray, 1828. — 251 p.
Extérieur // La Quotidienne. — Paris, 1838. — № 60, 1 mars. — P. 1—2.
Gleason J.H. The Genesis of Russophobia in Great-Britain: Study of the Interaction of Policy and Opinion. — Cambridge (Mass.): Harvard University Press; London: Oxford University Press, 1950. — IX, 314 p.
[Goldmann K.E. von]. Die europäische Pentarchie. — Leipzig: Wigand, 1839. — VI, 442 S.
Großbrittanien. London, 6. November // Bayreuther Zeitung. — Bayreuth, 1838. — № 272, 16 November. — S. 1087.
Hansard’s Parliamentary Debates. — London: Hansard, 1836. — Vol. 31. — 1396 col.
[Herwegh G.] Gedichte eines Lebendigen. — 4. Aufl. — Zürich; Winterthur: Verlag des literarischen Comptoirs, 1842. — 202 S.
[Herwegh G.] Polen’s Zukunft und der Graf Gurowski. (Von R. Nauwerk.) [Rezension] // Einundzwanzig Bogen aus der Schweiz / [Hrsg. von Georg Herwegh]. — Glarus: F. Schmid, 1844. — Bd. 1. — S. 99—110.
Hofmann H.K. Russen-Scheu // Beiträge zur Erörterung vaterländischer Angelegenheiten. Gesammelt und herausgegeben von Heinrich Karl Hofmann. — Darmstadt: Leske, 1831. — 1. Bd., 1. Lieferung. — P. 57—60.
Home J. The Works. — Edinburgh: A. Constable, 1822. — Vol. 1. — 387 p.
Kankrin E.F. Aus den Reisetagebüchern des Grafen Georg Kankrin, ehemaligen Kaiserlich Russischen Finanzministers, aus den Jahren 1840—1845. — Braunschweig: Leibrock, 1865. — 1. Theil. — 118, 288 S.
La France. — Paris, 1837. — № 198, 17 jullet. — P. 3.
Leipzig u. Stuttgart, h. Scheible: Allgemeine Geschichte der neuesten Zeit <...> durch Joseph Münch. // Ergänzungsblätter zur Allgemeinen Literatur-Zeitung. — Halle; Leipzig, 1836. — № 83, September. — S. 657—658.
[McNeill J.] Progress and Present Position of Russia in the East: An Historical Summary. — Murray, 1836. — 151 p.
Mahmud und Mehemed. (Zweiter Artikel) // Frankfurter Ober-Post-Amts-Zeitung. — Frankfurt, 1838. — № 280, 10. October. — S. 1—2.
[Mill J.S.] State of Politics in 1836 // The London and Westminster Review. — London, 1836. — Vol. 25 (2), № 1, April. — P. 271—278. — Подпись: A.
Nesselrode C. Lettres et papiers. — Paris: Lahure, 1908. — T. 7. — 308 p.
Neueste Schriften über Rußland. Petersburg in Bildern und Skizzen von J. G. Kohl. <...>. Dresden und Leipzig, Arnold, 1841 [Rezension] // Morgenblatt für gebildete Leser. Literaturblatt. — Stuttgart; Tübingen, 1841. — № 87, 27. August. — S. 345—348.
News of the Week // The Spectator. — London, 1836. — № 399, February 20. — P. 165—166.
Okólniki Towarzystwa Demokratycznego Polskiego: 1836/37. — Paryż: Maulde I Renou, 1837. — T. 5. — 392 s.
On the Present Crisis of Spain: Its Real Cause and its Most Probable Results, in Connexion with the Present State of France and Europe // The Monthly Magazine. — London, 1836. — Vol. 22, № 129, September. — P. 309—319.
Perspective des Whig cabinets // Frankfurter Ober-Post-Amts-Zeitung. — Frankfurt, 1838. — № 335, 5 декабря. — [S. 1—2].
Political Register // Tait’s Edinburgh Magazine. — Edinburgh, 1840. — Vol. 7, № 84, December. — P. 809—812.
Politische Nachrichten // Nürnberger Zeitung. — Nürnberger, 1837. — № 21, 21. Januar. — S. 2—4.
Prentice A. History of the Anti-corn-Law League. — London: Cach, 1853. — Vol. 1. — 774 p.
Preussens Stellung // Berliner politisches Wochenblatt. — Berlin, 1841. — № 2, 9 Januar. — S. 8.
Progress and Present Position of Russia in the East // The Spectator. — London, 1836. — № 428, September 10. — P. 875—876.
Progress of Russia <...> by David Urquart [Revue] // The Free Press. — London, 1855. — Vol. 1, № 11, December 22. — P. 2.
Remarks on the Conduct and Probable Designs of Russia. — London: Ridgway, 1832. — 18 p.
Resis A. Russophobia and the “Testament” of Peter the Great, 1812-1980 // Slavic Review. — Cambridge, 1985. — Vol. 44, N 4. — P. 681—693.
Russia, as It Really Is, and not as It Is Commonly Represented // The Monthly Magazine. — London, 1836. — № 131, November. — P. 423—431. (На титуле ошибочно: № 141.)
Russia. By a Manchester Manufacturer <...> Edinburgh. <...> [Revue] // The British and Foreign Review: Or, European Quarterly Journal. — London, 1836. — Vol. 3, № 6. — P. 446—477.
Russland’s Heer und Flotte // Frankfurter Ober-Post-Amts-Zeitung. — Frankfurt/a./M, 1837. — № 170, 21. Juni. — S. 1—2.
Supplementary Remarks on our Foreign Policy.... — London: Ridgway 1836. — 59 p.
Supplementary Remarks on our Foreign Policy. [Continuation:] Supplementary Remarks. — London: Ridgway, 1837. — 27 p.
The City of the Tsar. By Thomas Raikes. [Revue] // The Examiner. — London, 1838. — № 1597, September 9. — P. 563—564.
The History of Modern Greece. By James Emerson <...> London. 1830 [Revue] // The London and Westminster Review. — London, 1834. — Vol. 20, № 40, Aprile. — P. 274—295.
The Russian Fleet in the Baltic in 1836. By H. W. Crawford [Revue] // The United Service Journal. — London, 1837. — Pt. 3, July. — P. 410—412.
The War: Who’s to Blame? <...> [Revue] // The British Quarterly Review. — London, 1855. — Vol. 21, № 41, January. — P. 182—215. (Art. VII.)
Travels in Greece and Turkey. By Major Sir Grenville Temple’s. <...> 1836. [Revue] // The Examiner. — London, 1836. — № 1493, 11 September. — P. 579—580.
To the publisher the Morning Post // Morning Post. — London, 1807. — March 31. — P. 3. — Подпись: Anglo-Moscovite.
[Our few words yesterday…: Editorial] // The Standard. — London, 1838. — № 4483, November 2. — P. 2.
[Urquhart D.] England and Russia. Being a Fifth Edition of England, France, Russia, Turkey. — London: Ridgway, 1835. — 197 p.
Urquhart D. Familiar Words, as Affecting the Conduct of England in 1855. Second Series. — London: Trübner, 1855. — Pt. 2. — P. 151—350.
[Wilson R.T.] A Sketch of the Military and Political Power of Russia in the Year 1817. — 5-th ed. — London: Ridgwey, 1817. — 208 p.
[1] Имелось в виду крайне кровопролитное сражение при Прейсиш-Эйлау в Восточной Пруссии 7-8 февраля 1807 г., после которого обе стороны заявили о своей победе.
[2] В 1855 г. издававшаяся Урквартом газета писала: «На протяжении многих лет Уркварта клеймили как русофоба (Russophobist); ныне он может гордиться своим прозвищем (nickname)» [Progress of Russia 1855].
[3] Одной из них была дискредитация русской политики в глазах Меттерниха [Улунян 2014, с. 74].
[4] Текст речи был опубликован также в «Journal des débats» от 11 ноября и перепечатан (с комментариями) в «Journal de Saint-Pétersbourg» от 24 нояб. / 3 дек. [Фомин 1873, с. 679].
[5] О том же спустя три десятилетия писал Е.М. Феоктистов в «Русском вестнике»: «К документам подлинным легкo было присочинить множество других» [Феоктистов 1868, с. 57]. Но русское правительство не выступило с опровержениями относительно публиковавшихся в «Портфолио» документов, а позднейшие историки не ставили под сомнение их подлинность.
[6] Именно таким был смысл ответа Пальмерстона на речь Стюарта.
[7] Автором был Джон Макнил, британский дипломат в Тегеране.
[8] Жан Максимильен Ламарк (1770—1832), участник революционных и наполеоновских войн. Рассказанный здесь «анекдот» не слишком правдоподобен: Ламарк считал Россию главным оплотом реакции в Европе и в 1831 г. требовал от правительства Луи Филиппа вмешательства на стороне восставшей Польши.
[9] Медуэй — судоходная река, впадающая в эстуарий Темзы.
[10] Томас Этвуд (1783—1856), экономист и политик-либерал, выступал в парламенте с резкой критикой русской политики, прежде всего в Польше, и требовал усиления военно-морского флота ввиду русской угрозы.
[11] В оригинале “night-bear”, по созвучию с ‘nightmare’ — кошмар.
[12] Как мы увидим ниже, «Morning Chronicle» вовсе не отрицала русской угрозы в принципе и, в свою очередь, нередко обвинялась в ‘русофобии’.
[13] Редактором журнала был писатель-маринист Ф. Мариетт.
[14] Джордж Каннинг (1770—1827), лидер либерального крыла консерваторов, оппонент Священного союза; Роберт Стюарт Каслри (1769—1822), консервативный британский политик, в 1812—1822 гг. министр иностранных дел; крайне неприязненно относился к России; Артур Уэлсли Веллингтон (1769—1852), британский полководец, политик-консерватор, противник расширения избирательного права, в 1828—1830 и 1834 гг. премьер-министр.
[15] Эрнст Раупах (1784—1852), автор трагедий «Княжна Хованская» (1820), «Крепостные, или Исидор и Ольга» (1826), а также драмы «Тимолеон Освободитель» (1814), где под именем Тимолеона выведен Александр I.
[16] Участник Польского восстания 1830—1831 гг., в эмиграции стал панславистом и апологетом русского самодержавия.
[17] В «Morning Chronicle» не было статей под такими заглавиями, хотя корреспонденция из Франкфурта от 3 августа 1832 г. начиналась словами: «Германия каждый день делает шаг навстречу русскому варварству и австрийскому мракобесию». (Источник: газетный архив newspapers.com.)
[18] «Morning Chronicle» неизменно выступала против «папизма», т.е. католицизма.
Константин Васильевич Душенко (Институт научной информации по общественным наукам Российской Академии наук; кандидат исторических наук)
Россия, 117997, Москва, Нахимовский пр-т, д. 27, 51/21 kdushenko@nln.ru Тел. 8-495-204-59-52
Konstantin V. Dushenko (Institute of Scientific Information for Social Sciences of the Russian Academy of Sciences; Ph.D. (History)
Russia, 117997, Moscow, Nahimovsky Prospekt, 27, 51/21 kdushenko@nln.ru