Ярослав Шимов Спор о «фашистской России»: что обсудили и чего не заметили
В статье разбираются основные положения эссе Тимоти Снайдера «Нужно это сказать: Россия – фашистское государство» и вызванной им дискуссии о сути и природе фашизма и уместности экстраполяции этого термина на современный российский режим. Автор солидаризируется с критиками Снайдера и приходит к выводу о том, что определение путинского режима как «фашистского» лишено достаточной исторической обоснованности и вызвано скорее факторами политико-пропагандистского характера. В то же время автор отдает должное проведенному Снайдером анализу важнейших черт политики и идеологии Кремля, приведших к российскому вторжению в Украину. Во второй части статьи автор переходит к собственному анализу характера российско-украинского конфликта, показывает его многослойность, обусловленность целым рядом факторов, не сводимых к какой-либо одной характеристике правящего в России режима.
Ключевые слова: Россия, Украина, российско-украинская война, фашизм, авторитарный режим, нация, демократия, Тимоти Снайдер, Владимир Путин
Сведения об авторе: Ярослав Шимов (*1973) – чешский историк и журналист белорусского происхождения, выпускник Московского университета, кандидат исторических наук. Автор ряда книг об истории Центральной Европы: «Перекресток. Центральная Европа на рубеже тысячелетий» (2002), «Австро-Венгерская империя» (2003, 2-е изд. 2014), «Корни и корона. Очерки об Австро-Венгрии: судьба империи» (2011, в соавторстве с А. Шарым), множества научных и публицистических статей по истории стран Центральной и Восточной Европы, вопросам исторической памяти, актуальным политическим проблемам. Живет в Праге.
Jaroslav Šimov Discussing ‘Fascist Russia’: What Was Said and What Was Omitted
US historian Timothy Snyder’s essay „We Should Say It: Russia is Fascist“ triggered a vigorous discussion among Russian-speaking intellectuals inside and outside Russia. Jaroslav Šimov analyses main points of Snyder’s text and its critics. Šimov comes to the conclusion that defining Vladimir Putin’s régime as ‚fascist‘ lacks proper historical background and could be interpreted as just a political propaganda tool. Nevertheless he acknowledges strong sides of Snyder’s critic of today’s Russian policy and ideology which led to murderous and catastrophic war on Ukraine. In the second part of his article Šimov offers his own version of analysis of Russian regime and the causes of Russian-Ukrainian war.
Keywords: Russia, Ukraine, Russian-Ukrainian war, fascism, authoritarian regime, nation, democracy, Timothy Snyder, Vladimir Putin
Jaroslav Šimov (*1973) is a Czech historian and journalist of Belarusian origin, Moscow State University graduate. He is the author of several books about the Central European history (Crossroads. Notes on the Contemporary History of Central Europe, 2002; Austro-Hungarian Empire, 2003; The Roots and the Crown: the Fate of the Habsburg Empire, 2011 – co-author wuth Andrey Shary), dozens of scientific and media articles about the history of Central and Eastern European nations, historical memory, actual political problems. He lives in Prague.
Американского историка и публициста Тимоти Снайдера русскоязычному интеллектуальному сообществу следует поблагодарить хотя бы за то, что он вольно или невольно стал инициатором оживленной дискуссии о сути слов. Точнее, одного, но важного для политического дискурса понятия – фашизм. Слов произносится много, с началом полномасштабной российско-украинской войны их потоки с разных сторон заметно усилились, но понимания смысла происходящего от этого больше не стало. Более того, многие понятия затерлись, как старые монеты, от долгого и слишком активного употребления, их смысл стал либо ускользающим, либо чересчур всеобъемлющим. Поэтому хорошо, что с легкой руки Снайдера, написавшего эссе о том, что Россия, по его мнению, стала фашистской[1], русскоязычные интеллектуалы в России и за ее пределами попытались разобраться, что такое фашизм и насколько адекватно пользоваться этим термином при анализе политической ситуации в РФ, российско-украинской войны и прочих актуальных событий.
Что обсудили
Снайдер начинает свое рассуждение с фразы: «Фашизм никогда не был побежден как идея». Таким образом, в контексте его эссе речь с самого начала не идет о фашизме как сугубо историческом явлении. Потому что в этом плане всё вполне ясно: фашизм – это идеология политического режима, который находился у власти на всей территории Итальянского королевства с октября 1922 по июль 1943 года и сохранялся в условиях немецкой оккупации в северной части страны (Итальянская социальная республика, или «Республика Салó», по названию городка, где находились ее органы власти) до апреля 1945 года.
История как наука, если не переводить ее в плоскость публицистики и не смешивать с политологией, склонна избегать чрезмерно широких обобщений. Для нее фашизм – это только вышеописанное историческое явление, имеющее свои временны´е рамки и давно завершившееся. Применительно к периоду после 1945 года можно рассуждать об идейных наследниках итальянского фашизма, об определенной созданной Муссолини и его режимом политической традиции. Но исторически корректно в этом контексте заниматься только теми субъектами – партиями, движениями, социальными группами и персоналиями, – которые сами рассматривали себя как (нео)фашистские. Поскольку нынешний российский режим к числу таких субъектов явно не относится, саму начатую Тимоти Снайдером дискуссию о фашизме применительно к РФ нельзя считать исторической, хотя ее участники, как и сам Снайдер, не раз апеллировали к истории.
Иное дело – политологический анализ. Снайдер, собственно, переходит к нему практически сразу, утверждая, что «сегодняшняя Россия отвечает большинству критериев, в соответствии с которыми ученые оценивают [фашистские идеологии]. Там есть культ лидера – Владимира Путина. Там есть культ мертвых, организованный вокруг событий Второй мировой войны. Есть и миф о прошедшем золотом веке имперского величия, средством возврата к которому является война исцеляющего насилия – убийственная война против Украины». Эти аргументы разделяют те участники развернувшейся дискуссии, которые согласны с оценкой российского режима как фашистского. Так, социолог Григорий Юдин утверждает, что «ключевая особенность исторического фашизма состоит в совмещении (1) государства, (2) народа и (3) вождя в едином векторе (4) политического движения»[2] – и находит все эти признаки, хоть и с определенными оговорками, в политической реальности сегодняшней России.
Контраргументы, впрочем, представляются более убедительными. Например, Григорий Голосов пишет, что «если в какой-то стране устанавливается режим личной власти, который использует националистическую риторику (а это сочетание характеристик я нахожу очень естественным и почти неизбежным), то... чрезвычайно трудно избежать как появления всех трех признаков фашизма по Снайдеру, так и попыток военной агрессии. Однако... далеко не все страны при этом становятся фашистскими в том смысле, который, по мнению Снайдера, можно экстраполировать из восточно- и центральноевропейского опыта 1930-40-х гг. Вероятно, лучше было бы сказать, что это националистические по своей идейной ориентации автократии»[3]. А Марлен Ларюэль отмечает, что в сегодняшней России сложился «все более авторитарный, персоналистский, патримониальный и империалистический режим, но не прибегающий к мифу мобилизации/регенерации нации и предпочитающий, наоборот, чтобы его граждане оставались демобилизованными и пассивно поддерживали его»[4].
Дискуссия о том, стала ли путинская Россия фашистской, продемонстрировала важную методологическую проблему. Попытки сделать из исторического феномена generic term, термин, обозначающий целый класс явлений, ведут либо к неизбежно широким обобщениям и в итоге к размыванию смысла термина, либо, наоборот, к крайнему сужению этого смысла, что делает сложным соотнесение предлагаемого определения и социального феномена, который оно должно описывать. Примером такого сужения может служить предложенная в свое время Роджером Гриффином дефиниция фашизма как «гена политической идеологии, чье мифическое ядро в различных мутациях представляет собой палингенную форму популистского ультранационализма»[5]. Именно сочетание палингенеза[6] и радикального национализма Гриффин предлагает считать «фашистским минимумом». Тем самым, однако, создается почва для бесконечных и не всегда плодотворных даже в сугубо академическом смысле дискуссий о том, в достаточной ли мере проявлялись палингенные элементы в идеологии, скажем, испанской Фаланги или румынской «Железной гвардии» для того, чтобы считать эти движения и соответствующие политические режимы фашистскими.
Сознавая проблему с универсальным определением фашизма как generic term, множество исследователей выбирало окольный путь, пытаясь формулировать списки признаков фашизма, которые нередко вступали в противоречие друг с другом. Попытки же выделить из этих признаков наиболее существенные, как это делает Тимоти Снайдер, ведут к тому, что термин становится чрезмерно всеобъемлющим – настолько, что в него при желании можно вписать исторические явления и фигуры, явно не имеющие к нему отношения. Так, режим Фридриха II Гогенштауфена, императора «Священной Римской империи» в первой половине XIII века, вполне обладал перечисленными Снайдером тремя признаками: там был и культ императора, и культ предков (в конце концов, Фридрих был внуком легендарного Фридриха I Барбароссы), а уж представление об оставшемся в прошлом золотом веке и «испорченном» настоящем и вовсе являлось неотъемлемой чертой средневекового исторического сознания. Можно ли на этом основании считать Фридриха II фашистским правителем? Позитивный ответ на этот вопрос был бы вопиющим анахронизмом – хотя не секрет, что фигура этого императора была популярна в немецких националистических и отчасти нацистских кругах в 1920-30-е гг.
В своем эссе Снайдер в конце концов попадает в ловушку, которую сам и описывает, ставя в упрек путинскому режиму: «В России XXI века «антифашизм» превратился в право российского лидера определять врагов нации... Для президента [Путина] «фашист» или «нацист» – это просто кто-то, кто выступает против него и его плана разрушить Украину». И далее: «Называть других фашистами, будучи при этом самому фашистом, – существенная черта путинизма. Я называю это «шизофашизмом»». Итак, мы приходим к нагромождению псевдоопределений, которые уводят нас всё дальше от сути дела, зато имеют яркий публицистический эффект, превращаясь прежде всего в «обзывалку», как, собственно, и у Путина и его пропагандистов. В заключение Снайдер описывает фашизм как «культ воли, порождающий мистический миф о человеке, который исцеляет мир насилием». Здесь мы видим переход от попыток всё же найти дефиницию и придать понятию «фашизм» сколько-нибудь конкретную суть к чисто художественному образу.
Это не значит, что эссе Тимоти Снайдера не имеет никакой ценности. Напротив, это публицистически точный портрет авторитарного милитаристского режима, опирающегося на предельно искаженные представления об истории собственной страны и соседей. Эти мифы используются режимом и его лидером, с одной стороны, для укрепления и увековечения своей власти в самой России. С другой стороны, поскольку сам лидер им полностью верит (феномен «президента-телезрителя»), мифы становятся толчком для реализации иррациональной внешнеполитической программы: военный разгром Украины как якобы вскормленной Западом «анти-России» и максимальное расширение сферы влияния РФ, если понадобится – силовыми методами и даже за пределами постсоветского пространства. Всё это Снайдер описывает вполне адекватно, вот только привязка этого описания к термину «фашизм» представляется лишней с точки зрения исторического и политического смысла. Зато вполне объяснимой с точки зрения исторического и политического контекста.
Что осталось «за кадром»
Приписывание режиму Путина фашистской сути – следствие того, что сложившаяся после Второй мировой войны как на Западе, так и в бывшем СССР модель исторической памяти представляет фашизм (в рамки которого вписывается, и даже в первую очередь с ним отождествляется, немецкий нацизм) как синоним абсолютного зла. Таким образом, как заметили многие участники сетевых обсуждений эссе Снайдера, определение путинской России как «фашистской» переводит правящий в ней режим в разряд неприемлемых, недоговороспособных и подлежащих уничтожению. В нынешней ситуации, когда авторитарные режимы уже лет 20 как на подъеме, а «свободный мир» медленно, но верно уходит в глухую оборону, диктатуры за пределами западного сообщества всё чаще воспринимаются как хоть и неприятные, но неизбежные и в каком-то смысле легитимные формы политического устройства: мол, «у них там так принято», «что взять с этих русских/китайцев/арабов», «Россия без сильной руки невозможна» и т.д. Еще накануне Второй мировой изоляционистское движение America First распространяло среди своих агитационных материалов, например, такое четверостишие:
Over there there’s mud and shedding of blood,
And tongues confusing and strange,
So why lend a hand to an alien band
Whose dreams we can never change?
(«Где-то там грязь и кровопролитие/Тамошние языки непонятны и странны/Так зачем протягивать руку чужакам/Чьи мечты нам никогда не изменить?»)[7]. Сегодня под этими строчками подписалась бы немалая часть западных избирателей и политических деятелей – во главе с Дональдом Трампом.
Вторжение российских войск в Украину на какое-то время объединило западные общества, испытавшие глубокое отвращение к столь откровенной агрессии. Но по мере того, как война затягивается, растет и усталость от нее, и желание, чтобы всё это поскорее закончилось, пусть даже за счет некоторых уступок агрессору. Интерпретация сути путинского режима как «фашизма» выступает в этом контексте как дополнительное средство мобилизации общественного мнения: с фашистами не идут на мировую, их побеждают, как в 1945 году державы антигитлеровской коалиции не стали заключать мир с Германией и Японией. В нынешних условиях «просто» диктатуры как противника мало, и это симптом того, как изменился мир за последние 15-20 лет: прежних авторитарных врагов Запада, вроде Слободана Милошевича или Саддама Хусейна, называть «фашистами» не требовалось. Хотя, кстати, между режимами Милошевича и Путина можно провести немало параллелей – структурных, идеологических и ситуационных (попытки военной силой обеспечить своей стране доминирование на пространстве распавшегося ранее многонационального государства имперского типа).
Однако политико-пропагандистская задача создания образа российского режима как фашистского препятствует более реалистичной интерпретации нынешней России и сути развязанной ею войны. Здесь всё не так просто. С одной стороны, фашистские и радикально-националистические режимы возможны лишь в национальных государствах. С другой стороны, нынешняя РФ в полной мере таковым не является. И не столько потому, что ее население полиэтнично, сколько потому, что внутреннее устройство России – это устройство «остаточной» империи, с сочетанием жесткой централизованной власти и региональной пестроты, в некоторых случаях имеющей специфическое политическое измерение. (Например, кадыровская Чечня в рамках РФ находится в положении вассального, но во многом совершенно автономного государственного образования – примерно так в рамках Российской империи существовал Бухарский эмират).
РФ вполне можно воспринимать как последнюю европейскую, точнее, евразийскую империю. Она хоть и утратила в 1991 году значительную часть прежней территории, но не прошла за последующие 30 лет полномасштабной трансформации в постимперское национальное государство – ни русское (это, видимо, невозможно в силу ряда историко-географических факторов), ни российское (полиэтничная политическая российская нация тоже не возникла)[8]. В этом смысле не столь уж радикальным выглядит мнение, согласно которому крах СССР «был не только поражением коммунизма, но и поражением колониализма»[9]. Однако это поражение не стало тогда окончательным.
В результате нынешняя российско-украинская война обладает чертами сразу нескольких типов конфликтов.
1. Это война колониальная (со стороны России) и национально-освободительная (со стороны Украины). В ходе нее одна сторона пытается в той или иной форме и хотя бы частично восстановить разрушенную империю, а другая – отстоять национальную государственность, полученную в результате распада этой империи.
2. Это война национальная – в том смысле, что в ходе нее при самых трагических обстоятельствах происходит окончательное формирование современной украинской нации: «Хотя внутри страны существуют различные культуры, истории, сказания, нарративы, но при этом появляется четкое осознание определенной идентичности – идентичности украинской политической нации»[10]. Но есть и другой любопытный момент, касающийся уже России. Идеологическое сопровождение «спецоперации», отказывающее украинцам в полноценной государственности и полностью или частично – в национальной идентичности, можно считать реакцией путинского режима на тот факт, что сама Россия так и не стала национальным государством.
Классический империализм обычно не навязывает покоряемым народам иную идентичность, ему достаточно их повиновения. Британия не требовала от индийцев и даже ирландцев превращения в англичан, а Франция от арабов, берберов или племен Западной Африки – трансформации во французов. Зато не имперская, а национальная Турецкая республика занималась и занимается «декурдизацией» курдов, которых одно время даже называла не иначе как «горными турками». Русский проект путинской России парадоксален тем, что реализуется не в пределах РФ, где это явно не вышло бы, а за ее границами. Причем в качестве технических исполнителей, со всеми сопровождающими это «исполнение» ужасами, в нем принимают участие, надев российскую военную форму, не только этнические русские, но и чеченцы, буряты, дагестанцы, тувинцы...
3. Изначально в конфликте на востоке Украины имелись и черты войны гражданской. В основном это относится к первому этапу начавшегося в 2014 году конфликта и связано со спецификой исторического развития Донбасса с его русскоязычием и нечеткой национальной («остаточной советской») идентичностью значительной части населения. Во многих случаях нахождение человека по ту или иную сторону фронта определялось не сознательным выбором, а довольно случайными обстоятельствами – мне известно немало таких историй. С другой стороны, вооруженное противостояние в Донбассе возникло как результат российского вмешательства во внутриукраинский политический кризис. То есть с самого начала там присутствовали элементы и гражданского конфликта, и внешней интервенции – как это было, скажем, во время войны 1936-39 гг. в Испании.
Однако по мере того, как конфликт затягивался, исчезало ощущение принадлежности противостоящих сторон к одному политическому сообществу. А именно оно является характерной чертой любой гражданской войны, которая представляет собой силовое решение проблемы раскола внутри такого сообщества. На украинской стороне, как уже было отмечено, в течение восьми лет шло ускоренное формирование политической нации, катализатором чего и явился конфликт в Донбассе. На сепаратистской стороне, напротив, усиливалось отчуждение оставшегося там населения от всего украинского. Признание Кремлем независимости самопровозглашенных республик и последовавшее полномасштабное российское вторжение в Украину окончательно перевело конфликт в формат войны между государствами – хотя на политическом и риторическом уровне проблема послевоенной реинтеграции в Украину районов Донбасса, с весны 2014 года не находящихся под контролем Киева, не снимается украинскими властями с повестки дня.
4. Война России и Украины является также войной авторитарного режима против демократической республики – при всех возможных несовершенствах, демонстрируемых украинской демократией. Это, особенно с учетом провозглашенного Украиной курса на членство в ЕС и активной политической, экономической и военно-технической поддержки украинской стороны западными демократиями, выводит нынешнюю войну на уровень конфликта не регионального, а европейского и даже мирового значения. Для Украины и симпатизирующих ей людей в других странах борьба украинцев приобретает этос «обороны всей Европы» и «защиты ценностей свободы и демократии». С другой стороны, сообщения о преступлениях российских военных против гражданского населения Украины придают армии вторжения облик «безжалостной орды» или же вызывают воспоминания о действиях нацистских войск. Это становится дополнительным аргументом в пользу восприятия существующего в РФ режима как «фашистского».
Однако, как видим, речь идет о сложном конфликте, обусловленном множеством факторов. Это «многослойная» война, исход которой на десятилетия вперед определит не только будущее Украины и России, но и, скорее всего, доминирующие мировые тенденции в сфере политики безопасности, международных отношений и экономики (так, в Европе российское вторжение, похоже, стало триггером чего-то напоминающего энергетическую революцию). С чисто военной точки зрения происходящее напоминает возврат к временам то ли балканских войн 1990-х, то ли вообще Второй мировой: массированные обстрелы и бомбардировки, передвижения танковых колонн, сметенные с лица земли города, неделями скрывающиеся в подвалах мирные жители... Но в действительности это война XXI века. Она происходит в условиях глобализованной экономики – о чем вновь напомнили опасения по поводу голода в Африке из-за срыва поставок зерна из Украины, – с применением новых технологий в сфере не только военного дела, но и информационно-пропагандистских операций. Но прежде всего эта война затрагивает общества, чья структура, институты, массовое сознание заметно изменились по сравнению с серединой или даже концом ХХ века.
В этих условиях интеллектуалам следует быть осторожными с использованием исторических аналогий и соответствующей терминологии. Помимо всех приносимых ею трагедий, война – еще и испытание способности к критическому мышлению. История с эссе Тимоти Снайдера и его обсуждением показала это – на сей раз, кажется, все-таки с позитивными результатами.
[1] Snyder, T. We Should Say It. Russia Is Fascist. The New York Times, May 19, 2022 Opinion | Russia’s War on Ukraine Shows That It Is Fascist - The New York Times (nytimes.com) [2] Григорий Юдин. Настоящий фашизм. См.: Нацификация денацификации. Оправданно ли сравнение российского режима с фашизмом? (re-russia.org) [3] Фашистская Россия? Ответ Григория Голосова на статью Тимоти Снайдера Фашистская Россия? — Riddle Russia (ridl.io) [4] Марлен Ларюэль. Это не фашизм: почему это важно. См.: Нацификация денацификации. Оправданно ли сравнение российского режима с фашизмом? (re-russia.org) [5] Griffin, R. The Nature of Fascism. London – New York, 1991. P. 26. [6] Палингенезия – теория Артура Шопенгауэра о том, что воля человека никогда не умирает, а проявляет себя опять в новых индивидах. Националистические идеологи трансформировали эту идею в представления о нации как своеобразной единой сущности – совокупности «живых, умерших и еще не рожденных», обладающей своей судьбой, волей и т.д. [7] Цит. по: Dallek, R. Franklin D. Roosevelt. A Political Life. New York, 2017. P. 511. [8] Подробнее см., напр.: Э. Паин. Уже не империя, еще не нация. Где находится и куда идет Россия Уже не империя, еще не нация. Где находится и куда идет Россия | Мнения | Republic [9] Michel, C. Decolonize Russia Decolonize Russia - The Atlantic [10] Андрей Баумейстер. Нам нужна не авторитарность, а внутренняя конфликтность в принятии решений Украина должна стать локомотивом, а не периферией ЕС | Украинская правда (pravda.com.ua)